Вот этот отрывок из романа (из нового издания)...
Младший лейтенант Максим Кугель, позывной «Трезвый»,сидел с товарищем внутри МТЛБ. «Мотолыга» сгорела еще ночью. Товарищ тоже сгорел. Даже не успел выбраться с водительского сиденья. Так и сидел, весь черный и обугленный.
В остывшем за ночь и утро салоне, несмотря на
открытые люки, стоял удушающий смрад гари и… смерти. Сашино лицо было
повернуто в бок, к Максиму, словно для общения. Но никакого лица на
самом деле не было. Не было больше ни губ,
ни носа, ни глаз. Одни угольки...
Легкобронированный транспортер был последней «чайкой» из отчаянной экспедиции спасения. Этой последней ночью из четырех машин к терминалу не прорвалась ни одна. «Мотолыга» даже на взлетку не въехала. Прямое попадание в топливный. В метрах пятидесяти от диспетчерской башни. Водитель Саша и трое десантников сгорели заживо. Двое успели выбраться, двое нет.
Ребята из взвода Максима (их было четверо) на двух носилках, крадучись, унесли тех, что сгорели снаружи, на взлетке, в метре от МТЛБ. Пока они не вернутся, Максим остался доставать из обгорелого рыже-черного металлического склепа два других трупа.
Когда утром стало ясно, что ребят из терминала вытаскивать больше не на
чем, комбриг с почерневшим от недосыпа и отчаяния лицом приказал Максу
взять ребят из взвода и «спасти на-
ших мертвых», пока туман не рассеялся. Ночью никто не спал. Все ждали последнего прорыва, но техники больше не было.
Остался один «Урал», на котором группа «спасения» и доехала настолько
близко к аэропорту, насколько возможно. Спрятали грузовик за обгорелым
остовом чего-то огромного и железного и метров пятьсот шли в густом
тумане пешком, крадучись, по снежно-пепельной жиже, стараясь не
спотыкаться о куски искореженного железа, остовы каких-то развороченных,
разбросанных конструкций, комья
вывороченной черной земли вокруг глубоких, еще дымящихся местами воронок.
Когда добрались до своего МТЛБ (разведка детально все «нарисовала»), два обгорелых трупа возле машины с трудом запихнули в черные пластиковые мешки. Одного так и засунули в мешок с автоматом в руках, он крепко прижимал его к ввалившейся черной груди. Стали искать два других тела. Нигде нет. Или убежали, спаслись, что вряд ли, или внутри.
Макс приказал двум бойцам осторожно залезть в МТЛБ и вытащить тела, если они там.
– Я не полезу, – шепотом сказал один из них, мужик лет сорока, позывной
«Боцман», худой, как жердь, с ввалившимися небритыми щеками, желтыми,
как два диетических яичных желтка, воспаленными глазами с темными
синяками вокруг.
Второй, помоложе, тоже отказался. Молча покачал
головой,отвернулся. Макс не стал обращаться к двум другим, которые
смотрели в сторону, присев возле носилок и делая вид, что их это не
касается.
– Рядовой Боцман, я приказываю, – сказал Макс погромче,
хлюпая простуженным носом и стараясь сделать свой сорванный тенор хоть
немножко командным.
Максиму шел тридцать второй год. Родом из
Львова, где до войны он и трудился на дому программистом, Макс никем
никогда не руководил, даже женой, которая отличалась отточенным
мастерством
драматического монолога. То есть дома говорила одна она,
пока два месяца назад не родила дочку. После этого в доме, откуда ни
возьмись, материализовалась закарпатская бабушка, и воздух постоянно
теперь сотрясал хор женских голосов
трех поколений.
– Иди ты на х…й, командир, – спокойно, с оттяжкой, словно выдувая сигаретный дым, произнес Боцман. – Вдруг там сепары уже растяжку поставили. Бедолагам все равно не помочь. Достанем их всех после войны.
Максим сам не понял, как это случилось, но он со всего размаху ударил Боцмана прямым правым точно в нос, с такой силой, что сшиб того с ног. Пока Боцман тряс головой, высмаркивая при помощи большого пальца левой руки обильно текущую кровь, а правой шаря по земле в поисках автомата, Максим достал из разгрузки свой ПМ и наставил Боцману прямо в голову.
– Пристрелю, сука! – яростно зашептал Макс, сам удивляясь тому, что происходит, словно смотрел на себя со стороны. Боцман был первым человеком, которого Макс ударил в своей жизни, не говоря уже о том, чтобы приставлять кому-либо пистолет к голове. Трое солдат уже нащупывали спусковые крючки своих автоматов, не совсем осознавая, что происходит и что им делать, в кого стрелять.
Невдалеке на взлетке один за другим раздались три одиночных автоматных выстрела. АКМ. Через некоторое время еще один. СВД. Туман вокруг становился заметно жиже. Вдруг его рассеяла зеленая ракета, пущенная там же, неподалеку.
Все четверо присели на колени, оглядываясь. Боцман уже успел найти автомат и тоже держал его наизготовку, время от времени продолжая вытирать кровоточащий нос тыльной стороной левой ладони.
– Ладно! Все! Сейчас несете ребят в машину и сразу же все назад, – нарушил тишину командир уже совсем другим тоном, словно ничего особенного минуту назад не произошло. Бойцы без единого звука растворились с носилками в медленно уплывающем тумане.
Макс убрал пистолет. Положил свой
АКСУ на броню МТЛБ, залез в машину через задний люк и пару минут спустя,
сопя, отплевываясь и чертыхаясь, выволок наружу обугленное тело. По
пути рука мертвеца за что-то зацепилась в салоне и оторвалась у локтя.
Макс перевел дыхание, вновь просунулся внутрь машины, нащупал
недостающую конечность товари-
ща по оружию, вытащил ее наружу и положил тому на грудь.
Теперь черед механа Саши, его земляка, – с соседней улицы. Вместе
играли в футбол. Он был знаком и с Таней, Сашиной женой. Их дочке
исполнилось четыре. Поздно ночью Таня звонила ему, волновалась,
спрашивала, почему Саша не звонит. Максим понимал, что происходит, но
успокаивал ее, как мог, мол, все в порядке, Саша на ответственном
задании.
Он сидел рядом с товарищем, смотрел на его сгоревшее дотла лицо и
вспоминал, как меньше, чем сутки назад, они ели с ножа едва разогретую
тушенку с подсушенным, с хрустящей корочкой, черным хлебом, пили
обжигающий губы чай, смеялись, травили анекдоты, вспоминали жизнь до
войны, показывали другу замасленные от постоянного разгля-
дывания фотографии дочерей.
Макс протянул руку к Сашиной правой руке. Не глядя, нашел его кисть. Осторожно нащупал пальцами кольцо, попытался его плавно стащить… и оторвал вместе с пальцем.
– Е…ная война! – прошептал Макс, давясь
накатившими на глаза и горло слезами, выталкивая ножом палец из кольца и
убирая кольцо в мелкий нагрудный кармашек разгрузки. В этот момент люк
заскрипел, и Боцман с трудом и матом протиснулся внутрь, ногами вперед.
Они несколько мгновений
молча смотрели друг на друга.
– Прости, командир, – прошептал Боцман, напряженно подбирая нужные слова. – Это я гандон. Забздел. Прости.
– И ты меня прости, Боцман, – Макс положил руку ему наплечо. – Я, правда, не хотел.
Обняться в выгоревшем дотла, смрадном салоне МТЛБ, в присутствии мертвого, обугленного с головы до ног товарища, не представлялось возможным, и они вместе, как могли, выволокли тело наружу.
Уже
почти рассвело, когда бойцы закончили упаковывать тела и услышали
громкие голоса, доносящиеся со стороны башни. Они развернулись и подняли
автоматы.
– По моей команде, – громко прошептал Макс.
Все замерли в ожидании. Туман почти рассеялся, и уже можно было различать силуэты на открытой площадке третьего этажа, последнего этажа рухнувшей башни.
Их было трое. Говорили они громко. Смеялись. На плече у одного из них была камера.
– Ну что, пи…нем, командир? – прошептал Боцман с еле слышной усмешкой. – Пи…нем из всех стволов за ребят, а, командир?
– Отбой, – тихо, но твердо ответил Макс, который успел отдышаться. –
Уходим. Там пресса. Будет неправильно, если мы… Короче тихо уходим...
Пошли.
Вечером Макс сидел один за столиком в отапливаемой чадящей буржуйкой, кухне чьей-то брошенной дачи в Водяном. На столе ничего не было, кроме его телефона и Сашиного кольца. Макс смотрел то на кольцо, то на телефон. Наконец, поднял его. Набрал номер.
– Таню, здрастуй. Це Макс…
Сергеи Лоико
