«Стетоскоп» Отрывок из романа "Фото на память" - Сергей Лойко

(Все персонажи вымышленные, любые совпадения случайны. Написано два месяца назад.)

Алёхин чувствовал, как его уже начинает тошнить. От неровной дороги, жары и писателя. Сразу от всего. Вся эта навязчивая полемика про евреев, русских, украинцев, приправленная цитатами из Достоевского была ему глубоко безразлична. Украинский конфликт, противостояние Запада и России, причины разгорающейся войны и политический расклад интересовали его, как жизнь на Марсе. В Украине погиба его жена и дети, погибло всё, ради чего он жил. Ещё не доехав до места преступления, он начал инстинктивно понимать, что безумно устал от своего бесконечного марафонского забега, от не начавшегося ещё расследования и от сжигающей остаток его души жажды мести. Непрерывно бубнящий писатель Захарьин своим липким непомерным присутствием душил его, словно спрут. Алёхину стало настолько дурно, что он едва не попросил Рыбникова остановить машину, чтобы выскочить из неё и сунуть два пальца в рот.
К счастью, Захарьин закончил свой монолог сам. Что-то неожиданно привлекло его внимание, когда они въезжали в деревню Мариновка, и он застучал пальцами по плечу Рыбникова, требуя остановить машину.
Рыбников нажал на тормоз, сбросил газ и выключил зажигание. «Патриот» замер на месте. Открыв дверцу, Захарьин вывалился наружу и, на ходу вытаскивая из нагрудного кармана блокнот и ручку, поскакал в сторону, где происходило то, что привлекло его внимание.
На теневой стороне улицы, под невысокими грушевыми деревьями, касаясь крышей их ветвей, стоял голубой туристический автобус с ростовскими номерами и надписью «Sputnik» на боку. Несколько мужчин в военной форме вытаскивали из автобуса плачущих маленьких детей и ставилина землю. Детей было больше тридцати, на вид им было не больше трёх-четырёх лет. От силы пяти. Почти все они кричали и рыдали. У нескольких штанишки и платья мокрыми.
— Дорогие дети, сейчас мы все пописаем и попьём вкусной родниковой водички! — пытаясь перекричать ревущий хор и держа за руку зашедшегося визгом мальчика, громко объявила худенькая женщина с усталыми глазами, короткой стрижкой, в несвежем белом халате поверх обтягивающих ноги коротких джинсов и со стетоскопом на груди. — А потом вы все получите конфеты.
Один мальчуган в коротких штанишках на подтяжках так зашёлся в рыданиях, что упал ничком на землю и стал биться об неё головой. Военный из охраны с автоматом за спиной поднял его на руки, прижал к себе и гладил по голове.
— Была бы девочка вместо мальчика и развевающийся за плечами плащ — так вылитый памятник русскому солдату-освободителю в Трептов-парке, — с удовольствием отметил писатель, приближаясь к ревущей группе и что-то торопливо записывая в свой блокнот.
Автобус сопровождали два военных джипа с откинутым верхом и мини-автобус съёмочной группы российского телеканала «Звезда». Корреспондент и оператор оба были в военной форме, но без оружия. Они быстро перемещались вокруг детей, выбирая ракурс для перебивки.
Двое военных по очереди водили несчастных детей через дорогу. Туалета там видно не было, зато были высокие кусты шиповника с рассыпанными по ветвям крупными розовыми плодами. Доктор со стетоскопом достала из объёмистой сумки два рулона туалетной бумаги и передала военным. Успокоить детей не получалось. Своим плачем они распаляли друг друга.
Крепкий мужик в линялой майке безрукавке спустился вышел из автобуса за детьми вытирая о майку руки и плюясь. Это был, по всей видимости, водитель, который с горечью произнес: "Зассали весь салон, твою мать! Кто отмывать то будет?"
Алёхин вышел из машины, с удовольствием размял затёкшие ноги и решил пройтись и посмотреть на мир, в который он попал. Он отворил калитку палисадника у ближайшего дома и сел перед клумбой ядовито-красных и оранжевых георгинов и высоченных жёлтых, как лимон, скумпий. Помочь плачущим детям он ничем не мог, вступать в разговор с неизвестной принадлежности людьми с автоматами не хотел. Ещё меньше ему хотелось попадать в объектив видеокамеры.
— А я вас узнал, дорогая товарищ Бородина, — сказал Захарьин, подойдя к женщине со стетоскопом и протягивая руку. — Вы ведь Доктор Варя, не так ли?
На её усталом, измождённом переездом и истеричной ситуацией лице появилось бледное подобие улыбки.
— И я вас узнала, Будислав Парамонович. — Она с готовностью пожала ему руку, — Вы неугомонный. Опять на войну?
— А вы, я вижу, опять с неё? Что здесь происходит? Откуда эти несчастные дети? Как мы можем помочь?
Журналисты с камерой переключились с детей на писателя и Доктора Варю, известного российского волонтёра, основательницу хосписов и приютов для вынужденных переселенцев в России и в Украине.
— Мы спасли этих детей из горящего детского садика в Донецке, — со слезами на глазах стала рассказывать Доктор Варя. — Ещё несколько минут, и все бы они погибли в огне. Везём их в Ростов. Там сегодня открываем детский приют для жертв войны.
— А почему горел детский сад? — продолжая писать в блокнотике, спросил Захарьин. — Кто его поджёг?
— Я пишу каждое слово, Паша, — тихонько толкнул в бок оператора корреспондент с микрофоном в руке и шепотом произнес ему на ухо. — Это Захарьин, Паша! Захарин! Бинго! Он нам сделает сумасшедший синхрон!!!
— Ковровая бомбардировка, — ответила Доктор Варя, вытирая платком влажные красные глаза. — Вы не поверите, весь район разрушен. Пепелище кругом. Я ужасно боюсь этого, но скорее всего многие родители этих детей погибли. Мы эвакуировали весь детский сад. Воспитатели не поехали с нами. Они сказали, что пока будут собирать остальных детей. Детишки просили, чтобы мы забрали с собой их кошку из садика. Но когда мы вернулись за ней, обстрел усилился, и кошку убило осколком. Мы детям не сказали. Собираемся завтра назад, за оставшимися. Если только успеем… — Она не смогла больше сдерживаться и, всхлипывая, уткнулась в платок.
Журналист показал оператору большой палец. Писатель тактично замолчал, продолжая лихорадочно строчить в блокноте.
Успокоившись, Доктор Варя достала из сумки целлофановый пакет и начала обходить детей, гладя их по головкам и вручая карамельки в красной обёртке. «Москвичка» — было выведено на фантиках стилизованной под церковно-славянский шрифт кириллической вязью.
— Варя, я просто восхищаюсь вами, — сказал писатель, сопровождая женщину и вслед за ней механически касаясь рукой детских голов. — Не оскудеет Россия-матушка своими матьтерезами. Я восхищаюсь вашим героизмом, вашей преданностью делу, вашей жертвенностью!
— Ну что вы всё про меня, — ответила Варя, скромно отводя глаза. — Я одна из многих. Кто-то должен делать это. Рисковать собой каждый день ради спасения мирных жителей.
В этот момент страшно заверещали тормоза подлетевших к месту сбора детей «Жигулей». Из машины почти на ходу выскочила грузная молодая женщина с растрёпанными волосами.
— Люба, Любанька, дитяко моё! — со слезами закричала она, встав на колени и распахнув руки навстречу девчушке, отделившейся от толпы и бегущей к ней, что есть духу. — Успела, успела, мама рóдная! Успе-е-е-ела! А-а-а-а-а-а!
Женщина, рыдая, прижимала к себе плачущую девочку, которая уткнулась головой в грудь мамы. Из машины вышел худенький небритый мужичок в серой спецовке, картузе и подошёл к матери и девочке, нагнулся и обнял их.
— Бери её, Радик, — обратилась женщина к мужу, резко прекратив рыдания и вытирая красное лицо полной рукой. — Веди в машину, не выпускай. Мне тут побалакать маненько трэба.
Расправив волосы и сжав кулаки, женщина направилась в сторону доктора и писателя, не понимающих, что происходит. Вернее, Доктор Варя уже догадывалась, что надвигается скандал, а писатель ещё нет.
— Что ж ты, сучка, делаешь?! — закричала женщина в лицо Варе, остановившись на расстоянии вытянутой руки, не обращая внимания ни на кого из остальных. — Ты пошто детей воруешь, блядищща?! Своих нет? Кто тебе дал право издеваться, глиста в корсете, прошмандовка в халате?!
Вслед за этим она сорвала с шеи доктора стетоскоп и начала стегать им Варю по лицу, по груди. Экзекуция продолжалась несколько секунд, пока двое военных не схватили её за руки и не оттащили от доктора, у которой из рассечённой губы на белый халат уже капала кровь.
— Ради бога, не трогайте её! — вытирая платком кровь и помаду с губ, вступилась за женщину Бородина. — В стране война. Люди на грани нервного срыва.
Военные не выпускали разъярённую мать, пытавшуюся вырваться из крепких мужских рук. Дёрнувшись несколько раз и поняв, что добраться до доктора ей больше не удастся, женщина снова начала рыдать, запрокинув голову и повиснув на руках военных.
Бородина подошла к плачущей матери сама.
— Мы спасли ваших детей из горящего детского сада, — обратилась она к женщине. — Они могли погибнуть под бомбами. Вы же не знаете, что там произошло.
— Какой горящий детский сад?! — снова пришла в ярость женщина. — Какие бомбы? Какое право ты, падлюка, имеешь?! У тебя свои дети есть? Кто тебе дал право моего ребёнка касаться?!!
— Вы не в себе, — растерянно сказала Доктор Варя. — Успокойтесь. Выпейте воды.
Ещё один военный подошёл к женщине и протянул ей бутыль с холодной водой из колонки неподалёку. Двое других ослабили хватку. Женщина отчаянно махнула рукой и выбила бутылку у того из руки.
Дети, все как один, перестали плакать и с округлившимися глазами и раскрытыми ртами следили за происходящим. Они никогда не видели дерущихся женщин. И никогда не видели Любину маму, весёлую и добрую хохотушку, в таком состоянии, что даже не сразу узнали её.
Между тем Радик усадил дочку в машину, а сам вернулся к жене и неуклюже обнял её обеими руками.
— Маша, поехали домой, — спокойным голосом сказал он. — Любушка переживает.
— Не приставай, Радик! — грубо оттолкнула его Маша. — Пусть эта тварь Сашку отдаёт. Сашенька, родненький, иди сюда, миленький!
Мальчик, который до этого лежал и бился головой о землю, неуверенно оглядываясь на Доктора Варю, побрёл к женщине, видимо не понимая, что освободился из плена.
— Саша тоже ваш сын? — встрял в разговор писатель.
— Не мой, — прижимая к себе мальчика, твёрдо сказала Маша. — Золовки младшенький. Без него не уедем.
— Пускай забирает. — Доктор Варя отвернулась, беспомощно разведя руками.
Маша подняла трёхлетнего малыша на руки и понесла к машине, в то время как тот через её плечо смотрел на остающихся рядом с автобусом детей.
Алёхина тронула эта сцена. Он вспомнил своих дочек. Сердце забилось, и закололо в глазах и висках.
Оставшиеся дети молча продолжали смотреть на уходивших. В детском садике всегда завидуют тем, кого забирают раньше других. Для малышей целая трагедия остаться одной или одному с уставшей, безразличной воспитательницей и выслушивать её укоры. Они вдруг все вместе поняли, что произошло: что двоих забрали, и догадались, что их уже не заберут. И тут они побежали к машине, которая завелась и начала разворачиваться. Дети рыдали, спотыкались, падали по пути, а «Жигули» уже направлялись назад в Донецк, набирая скорость. Саша и Люба стояли на коленках на заднем сиденье и смотрели в окно на удаляющихся бегущих следом и протягивающих к ним руки детей.
Военные, писатель, Доктор Варя, журналисты и даже Рыбников с Алёхиным бросились за ними следом, собрали всех и, несмотря на непрекращающийся плач и вой, стали засовывать в автобус.
Журналист посмотрел на оператора и молча вопросительно дёрнул подбородком. Оператор вновь показал ему большой палец.