Я взял эти слова Даниила Гранина из его недавнего интервью в интернете.
А теперь – история, которую я записал в Москве. Мой собеседник – сценарист, кинорежиссер и путешественник Сол Шульман – рассказывает по существу о том же: о любви, о деньгах и о писателе Данииле Гранине. Назвать этот мемуарный рассказ я предложил ''Харакири''.
Сол Шульман: Недавно, буквально месяц тому назад, я был в Питере и зашел в один из книжных магазинов. Это очень престижный книжный магазин - ''Лавка писателей''. Там замечательный директор, моя приятельница Нина Николаевна. Она меня очень мило встретила, мы сначала поговорили, потом она взяла телефонную трубку и кому-то позвонила: ''Знаете, а у меня сейчас сидит ваш приятель''. Я не понял, кому она звонит, а когда я сообразил, хотел сказать, что не надо, но было уже поздно. И она мне эту трубку передала.
Я даже растерялся в первый момент. На том конце провода был Даниил Александрович Гранин. С Граниным мы действительно были какое-то количество лет назад в очень приятельских отношениях, даже были соавторами, но мы не разговаривали и не виделись почти 50 лет, почти полвека, потому что расстались мы не лучшим образом.
И вот на той стороне провода - Даниил Александрович. Мы разговариваем, я где-то внутри немножко смущен, но очень рад этому разговору. Но мне показалось, что он не совсем четко даже понял, кто говорит. Тоже ничего удивительного - человеку больше 90 лет, полвека мы не общались, ничего страшного в этом нет. Наш разговор закончился тем, что Даниил Александрович пригласил Нину Николаевну, директора ''Лавки писателей'', и меня провести воскресенье у него на даче. Мы с благодарностью приняли это приглашение.
На следующий день Нина Николаевна позвонила мне и сказала: ''Там что-то у Гранина произошло, и этот визит отменяется. Позвоните сами''.
Я позвонил. На том конце провода раздался голос Даниила Александровича: ''Я вспомнил, с кем я говорю, вспомнил наше расставание и мне расхотелось встречаться''. После этого он бросил трубку и раздались гудки отбоя.
С полминуты я стоял совершенно ошарашенный, держа эту трубку у уха, и у меня в памяти начали всплывать события полувековой давности. Да, действительно, мы расстались не самым лучшим образом, это точно, но неужели за полвека интеллигентные люди не могут забыть каких-то ссор, обид - мелких, крупных... Какая разница? Жизнь продолжается. Тем более, что обиженной стороной был я, я мог хранить это, а не Даниил Александрович. В общем, такие мысли крутились у меня в голове, и я стоял совершенно ошарашенный всем происходящим.
Как я вам сказал уже, одним из стимулов моего поступления во ВГИК была тема ядерной бомбы. Сегодня она уже известна и даже избита, но тогда она была настолько новой, что она захватила меня полностью. Когда я снял свой первый документальный фильм и получил первые премии, у меня был успех, и я мог двигаться по этому направлению жизни достаточно спокойно - я уже был признанным режиссером, меня приглашали почти все студии Союза (после того, как Хрущев похвалил!). Но тема эта держала меня настолько, что я бросил студию, произошел разрыв с Таней (Самойловой). Одним из элементов этого разрыва было то, что она была поглощена работой в ''Анне Карениной'', я был поглощен сценарием ''Ядерный век''. Короче, я ушел со студии, снял какое-то подвальное помещение и по двадцать часов в сутки работал над этой темой. Помню это подвальное помещение, когда из окна были видны только ноги прохожих и лужа - все время брызги летели на окно. Поэтому, раздумывая о величии мировой науки, я все время смотрел в лужу.
И вообще у меня сны были замечательные - мне снились какие-то взрывы, шпионы, политика, я был на ''ты'' с сильными мира всего, они делились со мной всякими планами о будущем и планировали будущее мира. В общем, это была фантастика. Кончилось тем, что я написал либретто ''Ядерный век'', по-видимому, неплохое, и с этим либретто я пришел на ''Мосфильм''.
Сол Шульман: Я учился во ВГИКе, я уже тогда женился, моей женой была Таня Самойлова, она в это время была уже на вершине славы, после фильма ''Летят журавли''. И вот однажды приехал в Москву известный итальянский продюсер Дино де Лаурентис и вместе с Суриным, директором ''Мосфильма'', у них был разговор о копродукции. Я даже помню, что собирались они снимать фильм о русском партизане, кажется, его фамилия Полетаев, который сражался в рядах Итальянского Сопротивления. Помню, что сценаристом этого фильма должен был быть Михаил Шатров. Он тогда был очень популярный драматург. Де Лаурентис согласился финансировать эту картину, но поставил условие, что женскую роль должна играть Самойлова. Собственно, это гарантировало успех фильма в то время, и никто не возражал.
Вот они собрались в кабинете у Сурина: де Лаурентис с переводчицей, Шатров, Таня Самойлова - и эту тему обсуждали. А надо сказать, что когда Таня поехала на ''Мосфильм'', она попросила меня ее сопровождать. Я в кабинете не был, но был где-то в коридоре. И вот де Лаурентис сделал предложение Сурину. Сурин был счастлив, потому что в то время копродукция с таким великим продюсером, с капстраной, это было событие. И, конечно, согласился. Оставалось согласие Татьяны. Она сказала, что согласна сниматься в этой картине, но у нее есть одно пожелание: чтобы режиссером этой картины был такой-то молодой человек. И назвала мою фамилию. Я в это время был никто. Я сделал один фильм, он тогда действительно прогремел, это документальная картина, я получил всякие регалии, меня хвалил Хрущев, а зять Хрущева Аджубей хлопал по плечу. Но большего еще у меня за плечами не было, кроме работы над ''Ядерным веком''. Как рассказывала мне потом Таня, Сурин побледнел, ему стало нехорошо, Де Лаурентис не отреагировал плохо - наоборот. А когда переводчица сказала ему, что этот молодой человек - муж Татьяны Самойловой, он пришел в дикий восторг, сказал, что это замечательно, такая будет звездная семья, Таня - звезда первой величины, муж - молодой режиссер, уже получивший какие-то регалии. ''Я согласен!''. И после этого меня пригласили зайти в кабинет.
Я зашел в кабинет, в котором сидели все эти замечательные люди и мрачный Сурин, потому что он не знал, как из этого положения выйти. И мне повторили это предложение. Я сказал, что очень благодарен, но не могу его принять, потому что я работаю сейчас над другим проектом - ''Ядерный век''. И если господин де Лаурентис потом захочет продюсировать ''Ядерный век'', я буду счастлив с ним работать. Как мне потом рассказывали, у Сурина было счастливое лицо, он был готов меня расцеловать. Де Лаурентис был огорчен. А Татьяна поняла, что я идиот, потому что отказаться от такого предложения было равносильно идиотизму. Даже больше я вам скажу. Может быть, этот отказ был каким-то первым маленьким звонком нашего будущего развода. Это мои домыслы. Но может быть, тогда Таня поняла, что я не совсем нормален.
Иван Толстой: А что же, Сол, вы настолько глубоко зашли в работе над ''Ядерным веком'', что не могли освободиться, или вы настолько предвкушали, лелеяли мечту этой работы, что вам не хотелось душевно размениваться?
Сол Шульман: Вы совершенно правильно задали вопрос. Дело в том, что я был полностью в этой работе, я спал это и видел, у меня были сны, связанные с этим. Для меня это была самая важная работа, как мне казалось тогда, в жизни. Кроме того, я был достаточно раскованным молодым человеком, я был очень честен перед самим собой. Мне казалось, что это главная работа моей жизни и размениваться не хотелось. Это другое мышление, даже не всегда понятное сейчас. То же самое как взрослый человек и мальчишка, который фантазирует и хочет быть Д'Артаньяном, а взрослый человек понимает, что это фантазии. Это совершенно другое мышление.
Я именно поэтому и рассказал это, чтобы вы понимали, как глубоко я был в этой работе, связанной с атомной бомбой, с атомной историей. Для меня это была часть моей жизни.
Помню, редактором ''Мосфильма'' была совершенно очаровательная, строгая, но умная (тогда же были профессионалы, не полупрофессионалы, а настоящие профессионалы!) Нина Николаевна Глаголева. Она посмотрела либретто, посмотрела на меня, мальчика, вздохнула и сказала:
- Слушай, не забивай себе голову. Тема настолько острая и настолько интересная, что ее давно бы уже схватили. Значит, есть что-то такое, что останавливает. По-видимому, она секретна.
Я ответил:
- Возможно. Но кто-то же должен быть первым. Вот я - первый.
Она понимала, что имеет дело с молодым человеком. Тогда она сказала:
- Ты что, думаешь, что с тобой заключат договор на этот сценарий? (Намекая на мою молодость и не на тот пункт биографии - это же тема величия русской науки, а у меня фамилия не подходит). Но, видно, в моих глазах была такая тоска, что она сказала:
- Ну ладно, давай попробуем. Только тебя надо кем-то серьезным подпереть.
И посоветовала мне позвонить Даниилу Александровичу Гранину в Питер, встретиться с ним. Он - авторитетный автор, пишет о науке, им можно прикрыться. Я поехал в Ленинград, встретился с Даниилом Александровичем Граниным. Он был очень вежлив и короток, объяснил, что занят другой работой, но, тем не менее, готов поставить свою фамилию и быть соавтором. Мне только это и нужно было, я был счастлив, поблагодарил Гранина, но сказал:
- Даниил Александрович, может оказаться так, если сценарий получится, чтобы потом его не отдали другому режиссеру.
На что Гранин сказал:
- Перестань! Со мной такое не проходит. Будь спокоен.
На этом мы расстались. На титульном листе либретто теперь уже стояло две фамилии, и я опять отправился на ''Мосфильм''. Теперь договор был заключен мгновенно, на меня и на Гранина, мы получили аванс и я сел работать над сценарием. Я уже сказал, что это была сумасшедшая, но интересная работа - она занимала 24 часа в сутки и все мои мозги. Но, что удивительно - в этой работе мне огромную помощь оказали физики-ядерщики, причем, в первую очередь, мой близкий друг Сергей Петрович Капица и его отец Петр Леонидович Капица. Они меня познакомили со всеми физиками, со всеми людьми, которые работали впрямую с этим. Тогда я имел... счастье это не то слово, я имел больше, чем счастье, познакомиться с таким людьми как Георгий Николаевич Флеров, Александров, Кикоин, Алиханов, Арцимович, Понтекорво и много других. Только специалисты могут понимать величие этих имен. Каждый из них - это целая эпоха.
Вот, например, Георгий Николаевич Флеров, ученик Иоффе, он из Питера. Перед самой войной, еще мальчишкой молодым - 23 года, он сделал мировое открытие — открыл спонтанное деление урана, то есть, основу ядерных взрывов. Потом началась война, он ушел на фронт, служил в летных частях. Однажды он приехал в короткую командировку на несколько дней в Ленинград, зашел в библиотеку, чтобы посмотреть научные журналы, и, вообще, интересно, печатают ли что-то о его открытии, и увидел что нет ни одного слова ни в одном западном журнале. И тут у него мелькнула мысль, что это стало засекреченным. А если засекречено, значит, над этим работают. Короче говоря, ему первому пришла мысль в голову, что на Западе работают над атомной бомбой. Он написал письмо Сталину, и это был первый толчок, который подтолкнул работу над атомной бомбой. Это было самое начало — письмо Флерова Сталину.
Помню, Флеров все время шутил:
- Ты знаешь об атомной проблеме больше, чем все мы, которые работали над ней, потому что нам запрещалось разговаривать между собой, а на тебя с радостью все вываливают.
Помню замечательного совершенно Анатолия Петровича Александрова, потом он был президентом Академии наук. Он был громадный и очень лысый, очень страшный, все его боялись, он был суровый. Он поднимал от стола лысую голову и говорил мне:
- Ну чего тебе еще рассказать?
Сейчас я вам рассказываю, и у меня на душе такая приятность от соприкосновения с этими людьми. Или, например, могучий двухметровый Исаак Константинович Кикоин. Это был человек, который создал на Урале все атомные советские заводы. Могучий человек двухметрового роста, физики его дразнили ''сталинист-сионист''. При том, что у него был могучий совершенно ум, он мог восторгаться любым, самым плохим фильмом. Я помню, я сидел у них, и Надя, дочка Кикоина, кормила ребенка обедом (то есть, меня), а мы разговаривали о кино. В это время вышел фильм Сергея Бондарчука ''Война и мир''. Там мнения разделились: интеллигенция считала, что фильм слабый, кто-то считал, что фильм хороший. Кикоин сказал:
- Замечательная картина!
На что жена сказала:
- Исаак, как тебе не стыдно! Там ни идеи, ничего нет!
Он говорит:
- Зачем мне идея Бондарчука? Что, я сам идеи не знаю? Зато какие лошади, какие костюмы!
Вот с такими людьми мне приходилось тогда общаться, поэтому, чем бы ни кончилась работа над этим сценарием, я ему благодарен потому, что эти люди, соприкосновение с ними, вся эта работа - я считаю, что она просто перековала, переделала меня, я стал другим человеком. То есть, я вырос на этой работе. Поэтому я благодарен не только этим людям, я благодарен Даниилу Александровичу Гранину, что он помог мне получить этот сценарий, потому что без него этой работы бы не было.
Работа заняла около двух лет, я в это время жил в подвале, материальная сторона жизни у меня была очень плохая, слабая, потому что доходов не было. В общем, я материально страдал, хотя и писал великую эпопею. Так продолжалось около двух лет. Гранину я особенно не надоедал, лишь раза два приехал к нему, показал ему страницы этого сценария, он был доволен, похвалил меня, однажды даже поднял тост за мои ''настойчивость и трудолюбие'', и, наконец, сценарий был закончен и принят в студии.
Иван Толстой: Был ли какой-то реальный вклад Гранина в либретто, как вы его называете?
Сол Шульман: Либретто было окончено тогда, когда я впервые пришел на студию. Я приехал к Гранину с готовым либретто.
Иван Толстой: То есть, он ничего не внес в него?
Сол Шульман: Нет, в либретто он ничего не внес, а сценарий он прочитывал, там были какие-то стилистические правки, может быть, какая-то мысль, сейчас я не помню, 50 лет прошло, но ничего существенного, важного. Короче, сам ручкой Гранин не водил. Сценарий был закончен, студией принят. Всё, он начал самостоятельную жизнь.
О сценарии заговорили всюду, с высоких трибун его начали расхваливать на все лады. Я помню, замминистра Баскаков предрекал ему великое будущее, нам премии от Гос до Ленинских, и так дальше. В общем, пора было запускаться. Но тут мне дали понять, что я слишком молод и есть еще дополнительные факторы, поэтому не надо, чтобы я запускался один, мне надо сорежиссера.
Надо понимать, что такое второй режиссер, а что такое сорежиссер. Сорежиссер - это ваш партнер, а второй режиссер - это ваш помощник. Конечно, мне было обидно - я вынес этот сценарий на своих плечах, я для себя его писал, и мне хотелось самому снимать. Но в том, что говорили, была логика, и я не возражал. И начались поиски сорежиссера. Помню, что что первым предложил свою кандидатуру Юлий Карасик, - надеюсь, вы знаете такого режиссера. После фильма ''Дикая собака Динго'' он был гремящим режиссером, вообще был замечательным человеком, и я с огромным удовольствием готов был с ним работать. Но на ''Мосфильме'' ему почему-то отказали. Почему - я не знаю. Появилась вторая кандидатура. Это уже был корифей советского кино Григорий Львович Рошаль. Рошаль - это целая эпоха, Рошаль - это режиссер фильмов ''Хмурое утро'', ''Восемнадцатый год'', то есть это уже классика. Человек он был бурный, темпераментный, Эйзенштейн называл его ''вулкан, извергающий вату''. Почему? Потому что он любил шутить и был все время в движении. Одним словом, Григорий Львович выдвинул свою кандидатуру и студия, кажется, согласилась с этим, я был счастлив, потому что я его очень любил, в общем, был приличный, очень хороший человек. Я помню, что тут же он схватил телефонную трубку, позвонил в Ленинград Гранину и бравым голосом сообщил:
- Даня, не волнуйся, мы с Сенькой все сделаем!
Насколько я помню, Гранин ничего не сказал, только крякнул. Спустя несколько дней вдруг оказалось, что дирекция ''Мосфильма'' передумала и под каким-то предлогом отказала Рошалю - я не помню сейчас, почему. Помню только, что Григорий Львович мне сказал странную фразу:
- Осторожно, они хотят тебя надуть!
Кто ''они '' - я тогда не понимал. Не прошло и нескольких дней как мне позвонили с ''Мосфильма'' и предложили встретиться с Михаилом Константиновичем Калатозовым. Как известно, Калатозов - это режиссер фильма ''Летят журавли'', который сделал Таню мировой кинозвездой. До этого мы с ним были немножко знакомы и, вообще, с Калатозвым у меня произошел немножко смешной эпизод, если можно так назвать, смешной момент жизни. Дело в том, что мы с Таней поженились в Ленинграде, на фестивале. Между нашим знакомством и женитьбой прошло четыре дня. Мы не успели даже родителям сообщить. В Москве родители Тани услышали, что Таня вышла замуж за какого-то режиссера и подумали, что за Калатозова. Поэтому они дали телеграмму типа: ''Танечка, неважно, что он значительно старше, но он очень хороший человек''. Потом они узнали, что это я, и, видно, разочаровались. Короче, мы с Калатозовым были чем-то вроде соперников. Но это, конечно, всего лишь шутка. Вернемся на ''Мосфильм''.
В кабинете у Калатозова уже сидел Гранин, когда я вошел. Калатозов сказал, что он читал сценарий, что ему очень нравится сценарий, что Даниил Александрович уже дал согласие, чтобы он сценарий снимал, теперь он хочет получить мое согласие, что если я дам согласие, то он возьмет меня вторым режиссером, и что он ждет от меня ответа.
Я очень вежливо сказал, что я восхищен его работой, что я его люблю (это действительно так), но я отдал этому сценарию столько души и столько жизни, я — студент, который недавно окончил, я хочу его снимать, я не могу его отдать другому режиссеру. Собственно говоря, на этом разговор и окончился. Когда мы вышли из кабинета, Гранин сказал мне:
- Ты сделал себе харакири. Вернись, скажи, что ты ошибся, и отдай ему сценарий.
Я был этим потрясен совершенно. Сегодня, спустя уже столько времени, сама боль эта уже прошла, но тогда я был потрясен. Хотя, должен сказать, что я сегодня думаю, что Гранин был совершенно прав. Если бы я тогда сказал Калатозову ''да'', вся моя кинематографическая жизнь пошла бы по совершенно другому пути. Лучшему или худшему - я не знаю. Я представлю, что я, наверное, работал бы на ''Мосфильме'', заслужил бы всякие регалии, стал бы мосфильмовским режиссером, входящим в высшие слои партийного общества, не видел бы мира, короче, стал бы таким местным хорошим кинобюрократом. Так что я, в общем, не очень жалею. Мир оказался другим, я его увидел.
Короче, я отказал Калатозову, и начались опять длинные непонятные дни. Я помню, я после встречи с Калатозовым побежал жаловаться Петру Леонидовичу Капице, они были друзьями с Калатозовым. И вот, сидя за столом у него дома, я ему рассказываю всю эту историю, Петр Леонидович смотрел, смотрел на меня, потом вдруг сказал великую фразу:
- Я тебя поздравляю! Если на большой дороге на тебя напали большие бандиты, значит, в тебе действительно что-то есть ценное.
После этого мне стало так легко и хорошо, мне стало весело. В это же время мне постарался протянуть руку помощи еще один совершенно замечательный человек - Михаил Ильич Ромм. Это человек, которого я безмерно - и тогда, и сейчас, и до конца своих дней - буду уважать. Однажды он пригласил меня к себе домой. Я никогда не забуду этот вечер, даже эту ночь (мы сидели до 5 утра), которую я провел там на кухне. Был Ромм, я и еще один темноволосый симпатичный молодой человек, а чаем нас поила Елена Александровна Кузьмина, жена Ромма, великая актриса. Потом, помню, спустя примерно час после посиделок, Ромм спохватился и сказал:
- Слушай, а я вас познакомил с этим молодым человеком?
- Нет, не познакомили еще.
Он сказал:
- Познакомьтесь - Джугашвили.
Это был Иосиф Аллилуев, сын Светланы Сталиной. Замечательный парень был, кстати говоря. Надо сказать что Ромм был большим говоруном. Он умел и любил блестяще рассказывать. В тот вечер он много рассказывал о Довженко, чего нет в официальной биографии этого великого режиссера, потому что у них были очень близкие отношения. Не всегда самые лучшие, были конфликты, но, в основном, конфликты были на национальной почве, потому что Довженко в этом вопросе был весьма консервативен. Где-то в полночь Иосиф Аллилуев ушел и мы с Роммом остались одни. И вот тогда он сказал мне:
- Слушай, я хочу тебе помочь. Я предложу свою кандидатуру в сорежиссеры, я надеюсь, что мне они не откажут, мы будем сорежиссерами, а через полгода я сниму свою фамилию и ты останешься один.
Это мог сделать только великий режиссер. И не только великий режиссер, это был еще великий педагог, великий учитель. Он таким и был - из его мастерской вышли Чухрай, Шукшин, Тарковский, гремящие совершенно имена. Мы еще долго с ним говорили о жизни, о советской власти (вернее, Ромм говорил, а я слушал, в основном), а потом, уже в 5 часов утра, он проводили меня до лифта и сказал:
- Только не пересказывай никому. Меня не посадят, а тебя посадят.
Как дальше развивались события, я не очень знаю, потому что Ромм со мной не поделился этим, но каким-то образом его обошли. Я не знаю, как, кажется, там сказали, что у него сейчас другая, очень важная работа, чтобы он занялся другим фильмом. Короче, Ромм тоже отпал. Представляете? Что делать?
И опять потянулись эти дни ожидания. Что со мной было, вы можете только представить. Потому что это молодой человек, живущий в подвале, без денег, и ходящий по всем инстанциям, как бомж. Я ходил по этим начальническим коридорам и всюду натыкался на абсолютно глухую стену. Гранин тоже мрачно молчал, ни слова не говорил, хотя я многократно напоминал:
- Даниил Александрович, мы же договаривались, что это сценарий для меня.....
В один из дней меня опять пригласили на Мосфильм. На этот раз к Игорю Васильевичу Таланкину. Таланкин сказал мне, что ему очень нравится сценарий, он уже поговорил с Граниным, Гранин не возражает, он хотел бы его снимать и просит мое авторское согласие. Я опять, в какой уже раз, начал объяснять, что это мое детище, что я не могу, что он педагог ВГИКа, он должен понимать, что такое тема, выношенная со студенческих лет. И, должен вам сказать, что Таланкин, как мне показалось, по крайней мере, очень вошел в мое положение, он сказал:
- Да, да, я понимаю, я сам работаю с молодежью. Я тебе помогу всем, чем возможно.
Я вышел совершенно окрыленный — вот, наконец, я попал на замечательного человека. Конечно, я понятия не имел, что как только я вышел, Таланкин позвонил Гранину и сказал, что ''этого сопляка надо убирать''.
Через неделю меня опять вызвали к Таланкину. На этот раз передо мной сидел уже другой человек, менее интеллигентный, не профессор ВГИКа. Он сказал:
- Я тебе не Калатозов! (Он кричал на меня почти матом). Я тебя разжую и с костями выплюну! Я закрою перед тобой все двери в кинематограф! У меня есть связи! Не видеть тебе этого сценария, как своих ушей!
Я опешил. Я ничего не говорил. Я поднялся и ушел. Шло время. Жить, повторяю, мне было не на что. И я пошел на ''Мосфильм'' просить, чтобы мне оплатили сценарий, который уже год назад принят, но еще со мной не рассчитались.
И тут меня ошарашили новостью, что сценария такого вообще не существует. Мой соавтор Даниил Гранин прислал письмо, что дальнейшую работу с соавтором (то есть, со мной) он считает бесперспективной и просит расторгнуть договор.
Как?! О какой ''дальнейший работе'' говорил Гранин, я понятия не имею, потому что сценарий год назад уже был принят студией и закончен. Больше того, не я, а именно Гранин передал этот сценарий в журнал ''Искусство кино'', где он ждал публикации. Как бы там ни было, двери для меня захлопнулись всюду. Что и обещал Таланкин.
Надо сказать, что, видно, молодость и некоторая наивность меня защищали, потому что даже советские чиновники меня жалели. Мне жали руки, мне желали удачи, говорили всякие слова. Но не больше. Помню, я даже с горя написал письмо в ''Правду'' по этому поводу и получил ответ от заведующего Отделом литературы и искусства Григория Капралова - был тогда очень известный искусствовед, киновед и критик, очень сильная фигура. Этот ответ я помню почти дослано:
''Получил ваше письмо, читал его с душевной болью. Даже не верится, что такое может быть. Не падайте духом - творческий человек всегда должен оставаться творческим, и победа, в конце концов, будет за вами''.
Красивые слова, но - всего лишь. Кстати, с этим письмом была такая любопытная история. Я повторяю, я жил в подвале, там, конечно, никакого телефона не было, а поговорить с Капраловым мне очень хотелось. А поговорить можно было только из телефона-автомата. Я бегал к телефону-автомату, дозвониться до ''Правды'' не так-то просто, а возле телефона-автомата всегда огромная очередь. Короче говоря, я как-то дозвонился, разговариваю. Стоит очередь, стучат в стекала, потому что меня надо выгнать - там написано, что только три минуты. Я разговариваю, Капралов, естественно, не понимает, что я из телефона-автомата, вокруг этой будки бегает Володя Синельников, мой приятель, в прошлом сотрудник ''Советского экрана'', а сейчас известный продюсер и режиссер-документалист, заслоняет меня своим телом, объясняя, что это - монтер, который ремонтирует будку. Таким образом я разговаривал с Капраловым из этой телефонной будки. Это, так сказать, смешной эпизод, ничего больше.
Тем не менее, шло время, и, чем дальше, тем становилось все хуже. Вскоре я узнаю, что по личному распоряжению министра, Госкомитет по кинематографии заключил с Граниным и Таланкиным новый договор на сценарий на эту тему, причем это должен был быть двухсерийный фильм. Первая серия называлась ''Искушение'', вторая - ''Выбор цели''. Кстати говоря, это не важно, может быть, просто как штрих, но по тем временам это был фантастический по сумме договор, потому что тогда сценарии стоили 3-6 тысяч рублей, а это был договор на 16 тысяч. То есть это были важные люди, поэтому Госкино заключило такой договор. И вот Гранин и Таланкин должны были писать новый сценарий на эту тему.
Не прошло и двух месяцев как этот кинематографический колосс был закончен, написан. Это тот самый, на который мне потребовалось два года работы! Он был написан, этот колосс, запущен в производство и начались съемки. Ну, скорость для нашего советского кинематографа фантастическая. Как спустя какое-то время в своем заключении написали эксперты, замечательные драматурги Фрид и Дунский, ''авторы сценариев ''Искушение'' и ''Выбор цели'' Гранин и Таланкин попросту разорвали предыдущий сценарий ''Ядерный век'' на две половины, поменяли имена персонажей, перепечатали и дали переплести''. Так появился новый двухсерийный сценарий. ''Они так торопились, - писали Фрид и Дунский, - что иногда реальные фамилии людей меня на вымышленные, а вымышленных оставляли как реальных. А иногда, видимо, неаккуратно листая, захватывали по две страницы и в новом сценарии вдруг оказывались персонажи из предыдущего сценария, а потом они куда-то исчезали''.
Как написали эксперты, ''перенесены даже грамматические и стилистические ошибки''. Короче, дикий плагиат. Но это было потом. А пока эта история приобретала все больший и больший скандал, она стала притчей во языцех всего советского кинематографа. С одной стороны — мальчишка, а, с другой - монстры кино, пытающиеся его съесть.
Надо сказать, что молодость меня защищала в чем-то: меня жалели, меня гладили, даже кормили иногда. И потом посоветовали потихоньку, конечно, подать в суд. Что я и сделал. Я повторяю, прошу не забывать, что это было советское время, когда все расписано наперед, когда все известно заранее. Но это был настолько вопиющий случай, что даже чиновники, которые должны были быть против меня, были за меня, и я это чувствовал. Другое дело, что они сделать ничего не могли, но они были за меня.
И вот начался суд. С одной стороны - мальчишка, я, а с другой — важные советские люди, так сказать, сливки истеблишмента, Гранин и Таланкин. Кажется, что все плохо и трагично. Совсем не так. Знаете, Иван, на этом пути я встретил такое количество замечательных людей, что это буквально до сегодняшнего дня освещает мою жизнь. Если бы это кончилось по-другому, я бы не верил в людей, а я сегодня отношусь к людям гораздо добрее, чем до этого случая. Потому что я понимаю, что среди нас очень много хороших людей. Люди, которые не только шли мне на встречу, но они мне сочувствовали, они мне помогали, пускай они и не могли мне помочь, но они были со мной. Что стоит, например, поступок этих двух замечательных драматургов Фрида и Дунского, которых я тогда даже не знал, никогда с ними не встречался. Они прошли сталинские лагеря, они были битые ребята, они сохранили порядочность и смелость. Они сами пришли в суд и предложили свои экспертные услуги. Они сами, я их не просил, и никто их не просил, а они пришли, предложили свои услуги и написали то, что я вам сейчас пересказал.
Или мой друг Сергей Петрович Капица, например. Его тоже никто не просил приходить на суд. Тем более, что я в это время отсутствовал и был у своей второй жены в Югославии. Но он пришел на суд сам, чтобы выступить. Потом мне рассказывали, что его отговаривали:
- Зачем тебе надо? Что ты будешь наживать себе врагов?
На что Сергей Петрович огрызнулся:
- Оставьте мня в покое! Это мой друг, и я не могу по-другому.
Это многого стоит. То же сделали мои друзья Олег Сергеевич Погодин (Стукалов) и Ольга Сергеевна Северцева. Стукалов - это сын Николая Погодина, а Ольга Сергеевна - дочка академика Северцева. Это старая московская интеллигенция. Они пришли в суд не выступать, они пришли посмотреть в глаза Гранину и Таланкину.
Повторяю, этот список можно продолжать, но надо ли? Мне рассказывали (я не был в тот день на суде), что даже сама судья смотрела на ответчиков брезгливо. То есть эта советская партийная дама внутренне была на моей стороне.
В общем, суд завершился в мою пользу, мое авторство было признано и доказано, мне студия выплатила гонорар, а мой замечательный адвокат Михаил Семенович Липецкер по этому поводу даже книгу написал. Книгу написал! Где я фигурирую под именем Школьников, а Гранин - под именем Грозов.
Иван Толстой: Ну а дальше, что?
Сол Шульман: Фильм был давно запущен, и Таланкин продолжал его снимать. Конечно, в нормальной стране, при нормальном правосудии съемки обязаны были приостановить. Но это - в нормальной стране и при нормальном правосудии. Но само то, что при таких ненормальных силах был признан плагиат - это уже была победа. Вы удивляетесь, почему продолжали снимать? А кто будет останавливать картину? Я - соавтор считаюсь, на картину истрачены деньги, ''Мосфильм'' не будут ее останавливать. По суду он должен, но суд не выносит приговор остановить картину, он выносит приговор ''да, Шульман — соавтор, и вы не имеете право его исключать ни из титров, ни из гонорара''. Но само то, что плагиат был признан и что я, мальчик, выиграл этот суд у таких крупных людей, это уже сама была победа демократии в то время. Я мог бы привести еще много любопытных эпизодов, связанных с этим событием. Так, например, зная, что физики-ядерщики в курсе происходящих событий, желая снять негативное настроение у них, Даниил Александрович Гранин пришел к Георгию Николаевичу Флерову и предложил ему быть главным консультантом картины. На что Флеров, даже не пригласив сесть, сказал:
- Я знаю лишь одного автора — Шульмана. Вас я не знаю.
На этом аудиенция закончилась.
Повторяю, таких эпизодов много, и сейчас, спустя почти полвека, они кажутся мелкими, но тогда было другое время и другое восприятие. То, что сделал Флеров, то, что, например, весь Физтех, посмотрев фильм, написал письмо в ''Правду'', в то время это был элемент 60-х годов, это был элемент всплеска после всего этого элемента свободы.
Я горжусь, что я отношусь к шестидесятникам. Это замечательно красивое имя.
Все то, что я вам рассказываю, буквально пронеслось у меня в голове, когда я держал у уха трубку и там раздавались гудки брошенной Даниилом Александровичем трубки. Это все у меня пронеслось в голове за секунды.
Прошло уже полвека, я давно уже простил Даниила Александровича, злопамятство - это худшее, что может сохраниться в душе у человека, но, коль воспоминания всколыхнулись, хочется понимать, как это все произошло.
Ну, с Таланкиным все более или менее было ясно, вы знаете, он был такой... Говорят, что о мертвых не говорят плохо, но это тоже нехорошо. Когда было плохо — говорят плохо. Грубым он был человеком. Тем более — режиссер, который хотел завладеть хорошей темой. Ладно, тут все понятно. Но Даниил Александрович - маститый, уважаемый писатель, у которого я бывал многократно в доме. Я чувствовал теплоту, теплое отношение ко мне его семьи.
Я дружил с его умной, интересной дочерью и, даже, извините, чувствовал какую-то с ее стороны влюбленность. Не знаю, может быть, безответность в любви с моей стороны обидела отца, но я не думаю, что это так, потому что это было бы слишком мелко.
И спустя время я получил более или менее вразумительный ответ на все, что произошло — амбиции, звания, регалии, обещание Государственной и, даже, Ленинской премии. Когда я предложил Даниилу Александровичу принять участие в работе над сценарием, он особого значения этой работе не придал, просто видел в ней финансовую заинтересованность без особого вложения эмоций и труда. Затем, когда сценарий был хорошо принят и получил широкий резонанс, Даниил Александрович (тем более, что приближалось его 50-летие, юбилей, и я знаю через работников ЦК, что ему обещали большую премию к юбилею - тем более такой фильм о достижениях советской науки!) - и Даниил Александрович понимал, что он должен стать не просто соавтором этой работы, тем более, он - писатель, пишущий о науке, а основным автором. Самое главное — если соавтором и сорежиссером будет малоизвестный кому молодой человек, то совершенно ясно каждому, кто создал это произведение. В общем, надо было любым путем сделать так, чтобы этот молодой человек не был сорежиссером. Ну, соавтором — можно. Тем более, что молодой человек — инженер, он помогал маститому автору подбирать материалы и, с легкой руки последнего, с благодарности, стал соавтором, это понятно. Но сорежиссером быть ему не надо было.
И вот мое упорство, нежелание отдать сценарий и сделало все то, о чем я вам рассказывал.
Иван Толстой: А мне остается под занавес привести еще одну цитату из недавнего интервью писателя Даниила Гранина: ''…Любовь - это самое прекрасное, что случается в жизни. Вот культ денег, я надеюсь, - действительно всего лишь мода, временное явление. И ещё сильнее надеюсь на то, что он не равноценный конкурент любви, творчества или труда (…) Сегодня всё меряется не человеческими качествами, а толщиной кошелька. Думаю, что наши люди за предыдущие десятилетия безденежья стосковались по благоустроенной, счастливой личной жизни. Всем хочется иметь квартиру, машину, дачу, хочется поехать в путешествие. В этом нет ничего плохого. Это естественное желание. Но всё же надо различать, где проходит грань между удовлетворением потребностей и возведением материальных благ в культ''.
Вот теперь программа ''Харакири'' закончена.
