Еще в конце 1917 г. создатель «батальонов смерти» левый эсер Михаил Муравьев был назначен командующим советскими частями, наступавшими на главном направлении кампании Полтава-Киев. Под Киевом армия Муравьева насчитывала около семи тысяч штыков, 26 пушек, 3 броневика и 2 бронепоезда. Наступление главной колонны Муравьева поддерживали следующие за ним в эшелонах малочисленные «армии» Егорова от станции Лозовая на Киев и Знаменского (Московский отряд особого назначения) от станции Ворожба.
Уже 23-го армии Муравьева оказались на околицах Киева . За этот день они захватили Дарницу, Труханов остров, Слободку перед мостом через Днепр. Амбициозный главком Муравьев отдал своим войскам приказ - штурмовать город с ходу, «беспощадно уничтожить в Киеве всех офицеров и юнкеров, гайдамаков, монархистов и всех врагов революции». Тяжелая артиллерия, развернутая на Слободке, начала систематически обстреливать центр города.
Первый "батальон смерти". Еще с фото Керенского на флаге. Офицер справа - М.А. Муравьев
Тогдашний "краском" Муравьев разработал план, по которому 1-я армия Егорова (будущего маршала) должна была ворваться в Киев через Цепной мост, а 2-я армия Берзина - через мост Железнодорожный. На одиннадцать утра 23 января был дан приказ общего штурма города. Однако атака на центральный Цепной мост захлебнулась в пулеметном огне...
24 января началось с общего штурма Киева (с трех сторон) войсками Муравьева. Еще ночью, часа в два, «красные» осуществили хитрый обходный маневр. По тонкому речному льду на правый берег Днепра перешла единственная советская конная часть - полк «красных казаков» Виталия Примакова в 198 сабель. Этот полк переправился на север от Киева, у Вышгорода, и должен был к полудню того же дня ворваться в Киев с севера и захватить стратегический район Подола.
В десять утра «красная» кавалерия, не встречая нигде сопротивления республиканских войск, неожиданно ворвалась на Подол. На Подоле, кроме 2-й юнкерской школы, не было сил, способных их остановить. И хотя в юнкерской школе тогда находилось всего 110 юнкеров - петлюровских «черных гайдамаков», им удалось отбить три атаки «красной» конницы. На помощь Примакову пришли украинские солдаты из нейтрального полка, которые уговорили юнкеров оставить Подол, угрожая в противном случае, соединившись с большевиками, напасть на юнкерскую школу. «Черные гайдамаки» были вынуждены отступить на Крещатик, к Купеческому собранию, где находились основные силы Петлюры. За день боев Примаков захватил весь Подол, Куреневку и железнодорожную станцию Пост-Волынский.
Некоторые успехи были у армии Егорова, которая к этому времени уже просочилась через железнодорожный мост в киевские предместья. Эти войска за день боев захватили станцию Киев 2-Товарный. Однако солдаты старой армии не желали «серьезно» воевать и предпочитали при вступлении в Киев просто разбегаться, навсегда «теряться» в сложных лабиринтах киевских улиц (так разбежался 11-й Сибирский полк).
Большие успехи в этот день выпали на долю главной колонны наступавших - колонны Берзина. В 12 часов дня, после нескольких часов артиллерийской подготовки, на штурм Цепного моста пошли красногвардейцы 2-й армии, пустив впереди себя броневик. Но броневик был подбит, а первая атака «красных» захлебнулась в крови... Однако с тыла «красным» пришла неожиданная помощь... В Печерской Лавре еще со времени киевского восстания укрывалось несколько десятков восставших рабочих. Узнав о штурме Цепного моста, что находился недалеко от Лавры, восставшие поставили пулемет на высоченную лаврскую колокольню и начали палить из него в спину республиканских солдат.
После двух часов дня к мосту стали приближаться части, высланные на помощь Берзину от Егорова. В таких условиях республиканцы посчитали, что находятся в полном окружении врага и начали постепенно отходить парковыми днепровскими кручами к стенам Николаевского собора, к «Арсеналу» и дальше, «на отдых» в Политехнический институт.
Хотя в стратегическом районе «Арсенала», что прикрывал центр города, Ковенко решил создать вторую линию обороны против «красных», вечером 24 января там почему-то окопались только 200 солдат УНР.
Отряд «армии» Егорова после 10 часов боя был крайне переутомлен и не решился продолжать наступление в ранних январских сумерках. «Красные» тогда не знали, что им противостоит только 200 республиканцев. В этот день они ограничились подтягиванием сил (до 800 штыков) в район «Арсенала». Но вот «свежая» армия Берзина, беспрепятственно пройдя Цепной мост в 16-19 часов, после отхода республиканцев решилась на неожиданное ночное наступление. В 11 часов ночи Балтийский матросский отряд в 500 штыков пробрался через заросли приднепровских крутых склонов прямо в тыл украинским частям у «Арсенала». Неожиданная штыковая атака матросов сбила республиканскую оборону, и украинский полк имени Дорошенко был вынужден отступить к Мариинскому дворцу, в 400 метрах от Крещатика.
В приказе № 9 Муравьев наставлял «...беспощадно уничтожить в Киеве всех офицеров и юнкеров, гайдамаков, монархистов и всех врагов революции». Если бы этот приказ был выполнен дословно, Киев лишился бы едва ли не половины своего населения!
Начав штурм Киева 4 февраля и не добившись за два дня успеха, даже не сумев форсировать Днепр, Муравьев, отправляет телеграмму «Всем! Всем! Всем!», сообщая о победе и захвате Киева уже 5 февраля. Однако, видя, что операция по овладению Киевом затягивается, Муравьев приказывает подгонять штурмующих сзади шрапнелью: «Не стесняйтесь, пусть артиллерия негодяев и трусов не щадит».
Муравьев первым в гражданской войне использовал отравляющие газы, запрещенные всеми международными соглашениями как изуверское оружие. Газы помогли его армии захватить мосты через Днепр и преодолеть оборонительные укрепления украинских войск на днепровских кручах.
9 февраля в рапорте Антонову-Овсеенко Муравьев докладывает, что окончательно захватил Киев, но упустил из города правительство УНР и большую часть украинской армии.
«Я приказал артиллерии бить по высотным и богатым дворцам, по церквям и попам... Я сжег большой дом Грушевского, и он на протяжении трех суток пылал ярким пламенем».
Михаил Грушевский так описывал эту трагедию: «25 січня, під час бомбардовання Київа, більшовики запальними знарядами розстріляли дім, де я жив - наш фамільний дім, побудований десять літ тому за гроші, полишені батьком. Кільканадцять запальних знарядів, що влетіли оден за другим до нашого помешкання й сусідніх, за кілька мінут обернули в одно огнище весь дім. Згоріли мої рукописи й матеріали, бібліотека і переписка, колєкції українських старинностей, що зберав я стільки літ, збірки килимів, вишивок, зброї, посуди, порцеляни, фаянсу, окрас, меблів, малюнків. Довго було б оповідати, і прикро навіть згадувати. Ніякі сили вже тепер не вернуть його... [...] Україна також поховала своє старе в сім огнищі, в сій руїні, в могилах своїх дітей, забитих рукою большовиків, як я в могилі матери, яку півживою винесли з пожару і вона за кілька день умерла від сих страшних заворушень і потрясень».
А. Гаршин: В оправдание беспощадного зверства, учиненного над беззащитным и разоренным дотла бомбардировкой и возникшим вследствие нее пожаром населением дома профессора М.С. Грушевского (Ботаническая, 14), большевистскими кругами г. Киева усиленно распространялись слухи, что жильцы этого дома были заранее поставлены большевистскими властями в известность об угрожающей им опасности и что им предложено было заблаговременно принять меры к выводу из дома стариков и детей и спасению имущества. Как один из пострадавших и очевидец всего происшедшего, считаю необходимым заявить, что слухи эти являются заведомой ложью…
25-го января, в 3 1/2 часа дня, без всякого предупреждения жильцов дома, со стороны пассажирского вокзала большевистским поездом (вероятно речь идет о бронепоезде «Свобода или смерть», которым командовал большевик А.В. Полупанов – бывший бронепоезд Центральной Рады «Слава Україні» по дому г. Грушевского был открыт огонь из 3-х дюймовых орудий специальными зажигательными снарядами, при чем после первых же попаданий возник пожар в 6-м 7-м этажах, медленно распространявшийся в порядке постепенности на нижние квартиры. Посланным от дома парламентерам, просившим командира батареи матроса – большевика прекратить обстрел, чтобы дать возможность вывести из дома больных, стариков и детей и спасти хотя бы часть имущества из нижних квартир, было заявлено, что дом этот по диспозиции предназначен к уничтожению дотла, что по дому бьют в этих специальных целях зажигательными снарядами, что обстрел ни в коем случае не будет прекращен и что в случае появления пожарных для тушения огня, по последним будет открыт огонь шрапнельными снарядами. В силу такого заявления, жильцам дома пришлось спасать под непрерывными разрывами лишь свою жизнь, бросив на произвол судьбы большую часть своего имущества и лишь некоторые из них выведя семью, продолжали под обстрелом спасать вещи. К сказанному добавлю, что прибывшая Лыбедская пожарная команда вынуждена была в силу указанного заявления бездействовать, стоя лишь на охране от пожара соседних домов и что в то время, когда раненные офицеры из ближайшего польского лазарета самоотверженно помогали обитателям дома выносить имущество, неизвестные лица в форме пожарных и солдат на моих глазах грабили квартиры, разбивая ломами и топорами шкафы, буфеты и сундуки.
Дом Грушевских после артобстрела. 1918 год Фото Ф.Эрнста 17 июня 1921 года дом Грушевского был окончательно разрушен.
Утром 25 января (1918) бои за Киев разгорелись с новой силой. Муравьев приказал своим частям за этот день полностью окружить город и сломить оборону противника. 1-я армия Егорова должна была, охватив город с запада, наступать от вокзала на Крещатик и район Центральной Рады, 2-й армии Берзина ставились более скромные задачи - захватить Печерск и «Арсенал». Муравьев решил, что свои войска, очень вяло наступавшие, необходимо «подгонять сзади шрапнелью. Не стесняйтесь, пусть негодяев и трусов артиллерия не щадит».
Утро украинские части начали с безумной контратаки «красных» позиций у «Арсенала»: 700 республиканцев при поддержке броневика думали столкнуть «красных», численностью превышающих республиканцев почти вдвое, с днепровских круч. Встречный бой продолжался несколько часов, «красные» не смогли в этот день продвинуться к центру города, хотя и республиканцы вечером были вынуждены возвратиться на свои исходные позиции.
Тогда же некоторые части под командованием Берзина начали штурмовать Киев со стороны Подола через спуск к Крещатику и Царский сад. Однако тут они напоролись на упорное сопротивление гайдамаков Петлюры и после нескольких неудачных атак «отставили» до следующего дня план штурма этого важнейшего участка обороны «в лоб».
В то же время армия Егорова захватила вокзал и прошла центром города почти до самого Крещатика, где была встречена последними украинскими резервами - офицерским полком и «вольными казаками». К вечеру 25-го продвижение «красных» войск на всех участках обороны было остановлено. И уже было ясно, что республиканцы, почти полностью окруженные со всех сторон, потерявшие вокзалы, продержатся недолго.
В руках республиканцев осталось несколько улиц - Крещатик, Бибиковский бульвар, Брест-Литовское шоссе, которое оказалось единственным, не перерезанным большевиками, путем из Киева на запад.
По единственной оставшейся в руках республиканцев дороге ночью с 25-го на 26 января стали отходить поредевшие и измотанные украинские части и чиновники. Поздней ночью покинули позиции у Мариинского дворца юнкера и дорошенковцы. Под охраной сечевых стрельцов уезжали на автомобилях на запад высшие чиновники и деятели Центральной Рады (после разгрома вражескими снарядами дома, где жил Грушевский, глава Центральной Рады переехал в казармы сечевиков, в семинарию, и вместе с ними вскоре уехал в эвакуацию), проследовал обоз с ранеными и больными, а далее остатки семи республиканских полков, практически без патронов и продовольствия. Разочарование, обида, страх подгоняли колонну. Только 86 дней продержалась власть Центральной Рады в Киеве...
Захватив Киев, Муравьев на неделю стал его полным хозяином и палачом. На три дня столица Украины была отдана на разграбление. Люди боялись выходить на улицы: там грабили и убивали. «Классовый террор» прошелся косой смерти по украинской интеллигенции, офицерам, буржуазии. По разным подсчетам, только за неделю было уничтожено от двух до трех тысяч киевлян.
«Мы идем огнем и мечом устанавливать Советскую власть. Я занял город, бил по дворцам и церквям... бил, никому не давая пощады! 28 января Дума (Киева) просила перемирия. В ответ я приказал душить их газами. Сотни генералов, а может и тысячи, были безжалостно убиты... Так мы мстили. Мы могли остановить гнев мести, однако мы не делали этого, потому что наш лозунг - быть беспощадными!»
Из доклада Муравьева Ленину: «Сообщаю, дорогой Владимир Ильич, что порядок в Киеве восстановлен, революционная власть в лице Народного секретариата, прибывшего из Харькова Совета рабочих и крестьянских депутатов и Военно-революционного комитета работает энергично. Разоруженный город приходит понемногу в нормальное состояние, как до бомбардировки...».
П. Стефанович 26 января стрельба окончилась. Уход украинцев не вызвал особого сожаления оставшегося населения, но никто не мог предполагать, что настоящий кошмар только начинается. Жители города, не слыша больше артиллерийской стрельбы, выходили «за новостями» и встречали всюду страшные разрушения. Пылающие и простреленные здания, неубранные трупы, но главное – встречающиеся зверского вида субъекты, часто пьяные, в лице новых хозяев – красноармейцев. Начались повальные обыски и грабеж… Несмотря на успокоительные воззвания, расклеенные с утра в городе, большевистские банды, главным образом под предлогом проверки документов, начали массовые расстрелы, которые производились самым зверским образом. Раздетые жертвы сплошь да рядом расстреливались в затылок, прокалывались штыками, не говоря о других мучениях и издевательствах.
Большинство расстрелов производилось на площади перед дворцом, где помещался штаб Муравьева, и в расположенном за ней Мариинском парке. Проверку производил даже «сам» Ремнев, который, если отдавал документ, отправлял тем самым под арест во дворец. Если же он засовывал бумаги в карман – арестованных отправляли в «штаб Духонина», т. е. расстреливали.
Тела многих убитых, не имевших в Киеве ни родных, ни близких, оставались лежать там по нескольку дней. Со слов свидетелей, картина представлялась ужасной. Разбросанные на площади и по дорожкам парка раздетые тела, между которыми бродили голодные собаки; всюду кровь, пропитавшая, конечно, и снег, многие лежали с всунутым в рот «красным билетом», у некоторых пальцы были сложены для крестного знамения. Но расстрелы происходили и в других местах: на валах Киевской крепости, на откосах Царского Сада, в лесу под Дарницею и даже в театре. Тела находили не только там, в анатомическом театре и покойницких больниц, но даже в подвалах многих домов. Расстреливали не только офицеров, но и «буржуев», и даже студентов. Но не успела еще земля впитать пролитую кровь, как новая власть организовала 3 февраля, то есть через неделю, с большой помпой гражданские похороны «жертв революции». Хоронили 300 человек, в большинстве неопознанных невинных жертв…( Из книги «1918 год на Украине»).
Н. Могилянский: казнили где попало: на площадке перед дворцом, по дороге на Александровском спуске, а то и просто где и как попало. Так, мой двоюродный брат, полковник А.М. Речицкий, был убит на Бибиковском бульваре выстрелом в затылок при сопротивлении, оказанном им четырем красноармейцам, хотевшим сорвать с него погоны. Герой Путиловской сопки, трагедии под Сольдау, Прасныша, много раз тяжело раненный и контуженный, – он даже пред лицом верной смерти не хотел, несмотря на все убеждения, снять с себя воинскую форму: так трагически пресеклась 37-летняя молодая жизнь, полная героического исполнения долга.
Кроме офицеров, казнили всякого, кто наивно показывал красный билетик – удостоверение принадлежности к украинскому гражданству. Казнили куплетиста Сокольского, за его злые куплеты против большевиков; казнили первого встречного на улице, чтобы снять с него новые ботинки, приглянувшиеся красноармейцу. Начались повальные грабежи в домах «буржуев», обыски и вымогательства, с избиением недостаточно уступчивых и покорных судьбе. Так подвергся избиению известный городской деятель В. Демченко. Кто и когда еще расскажет о всей циничной пошлости этой разнузданной вакханалии произвола, насилия, глумления и издевательства над личностью мирного обывателя?! «Пойдем с нами щи хлебать, буржуйка! – говорит солдат-красноармеец почтенной даме в присутствии всех членов семьи, расставленных у стенки с приказанием не шевелиться во время обыска. – У! Тебе бы все шампанское лакать!..» – продолжает он, угрожая револьвером, приставленным к самому лицу несчастной жертвы надругательств
Захватив Киев, новоявленный большевистский «генерал» Муравьев сразу же поспешил объявить о наложении на город контрибуции в размере 10-ти миллионов рублей. Весьма примечательна история этой контрибуции.
«…28-го января в здании государственного банка было созвано совещание представителей всех банков г. Киева. На это заседание явились народный секретарь финансов Крейцберг и комиссар государственного банка Грановский. Затем явился в сопровождении двух адъютантов Муравьев, который заявил собравшимся представителям банков, что они являются виновниками тех событий, которые пришлось пережить Киеву.
– На Вашей совести, – сказал Муравьев – пролитая кровь, Вы повинны во вдовьих слезах. Вы – мозг капиталиста, а капитал виновен во всем. Вы должны за все заплатить. Требую, чтобы 1 февраля к 4-м часам дня Вы представили мне контрибуцию в 10-ть миллионов рублей.
Когда Муравьеву было указано, что требование его невыполнимо, он ответил:
– Я шутить не люблю. Деньги должны быть доставлены. Я обещал их своим солдатам, и свое обещание я исполню. Дайте контрибуцию. Вы сделаете этим красивый жест и оправдаетесь перед пролетариатом, перед которым Вы так виноваты.
Один из адъютантов Муравьева попросил слова, но Муравьев ему в этом отказал. Тогда адъютант обратился к Крейцбергу и громко так, что все присутствующие это слышали, сказал ему:
– Я хотел только сказать, что если они не внесут деньги, то будут расстреляны.
Закончил свою речь Муравьев обвинением банкиров в том, что они поддерживали Центральную раду.
– Я знаю, – сказал Муравьев, – что Бродский дал вольному казачеству один миллион. Кто из Вас денег не даст, тот пойдет на работу в рудники.
На следующий день, 29-го января, состоялось заседание финансистов, сделавших попытку добиться уменьшения суммы контрибуции. Попытка эта не удалась, так как Муравьев заявил:
– Если будете торговаться, я прибавлю еще 5 миллионов.
30-го января состоялось новое заседание представителей банков, финансового и торгово-промышленного мира. На это собрание явился только Муравьев.
Когда Муравьев встал и. стоя начал свою речь, то представители капитала стали тоже приподыматься со своих мест, но Муравьев с любезной улыбкой заявил:
– Ради Бога, не беспокойтесь.
А затем начались обычные угрозы запугивания.
Собрание указало Муравьеву на невозможность собрать к назначенному сроку все 10-ть миллионов. Муравьев согласился получить к 2-му февраля 5-ть миллионов, а остальные 5-ть миллионов к 14-му февраля.
Для сбора контрибуции был образован ряд исполнительных комиссий. Комиссия предполагала сперва производить обложение по подоходному налогу, но затем этот принцип был отброшен. Решено было разделить контрибуцию по отдельным группам – сахарозаводчики, банки, домовладельцы, владельцы технических фирм и т. д., – которые уже сами должны были распределить всю сумму. Так, на банки был возложен взнос в 1 миллион рублей (эту сумму банки разделили поровну и внесли по 83.000 рублей). Сахарозаводчики внесли 1 1 / 2 миллиона рублей (эту сумму внесло всероссийское общество сахарозаводчиков, которое в свою очередь пропорционально обложило отдельные сахарные заводы) и т. д.
Кроме того, были намечены и персональные взносы для наиболее богатых людей. Так, максимальным взносом в 300.000 рублей были обложены господа Бродский, Гальперин и Гепнер; по 100.000 рублей обложены господа Закс, Бабушкин и Берлинер.
Контрибуция вносилась и наличными деньгами и чеками, которые погашались государственным банком.
Когда была собрана первая половина контрибуции, в государственный банк явился Муравьев и взял наличными «для своих солдат» 2 миллиона рублей. Говорят, что из этой суммы некоторые солдаты получили по 100 рублей.
Собрав первую половину контрибуции, комитет по сбору таковой продолжал свою деятельность до последних дней. Сбор производился таким образом: обложенному лицу посылалась повестка внести такую–то сумму. Повестка заканчивалась такой угрозой:
– Списки лиц, не внесших денег, будут сообщены главнокомандующему Муравьеву.
Не смотря на угрозы и террор, Муравьеву удалось собрать только половину контрибуции.
От уплаты вторых 5-ти миллионов население всячески уклонялось, и их Муравьев не получил»...
