Друзья
попросили написать военный рассказ, - что-то из моих личных
впечатлений, - только чтобы конец был хороший, а мне все грустные и
трагичные истории приходили на память.
И я решил написать не о нашей войне, а о чужой, но очень похожей на нашу. Случившейся на Кипре три десятка лет назад. Там тоже были страны-гаранты, забывшие о своих обещаниях. Свои "зеленые человечки" и иностранное вторжение.
И даже своя
битва за аэропорт там тоже была. Война длилась недолго, считанные дни.
После этого страна разделилась на непризнанный турецкий Север, этакую
средиземноморскую Л/ДНР, и греческий Юг, вступивший в ЕС. И северяне, и
южане, вроде бы, наладили свою жизнь.
Но несколько лет назад я стал
свидетелем встречи двух лучших друзей, грека и турка, которых короткая
война разлучила на долгих тридцать с лишним лет. Я смотрел, как они
обнимают друг друга, и мне стало ясно, что лично для них вот только
сейчас для них закончилась война. Через треть века!
И каким-то
удивительным знаком было письмо сына одного из героев рассказа, о
котором я только задумался. Он написал, что его папа просит видео
встречи с турецким другом. Все говорило о том, что о том, как долго
заканчиваются войны, должны узнать и у нас.
Война вообще может считаться законченной не после победы, а после примирения. Неужели и у нас друзья, оказавшиеся по разные стороны линии фронта, смогут обняться через десятилетия?
Я изменил имена героев и добавил немного деталей, которые помогают превратить жизнь в литературу, а очерк в рассказ . В остальном же, это быль.
Зеленая линия
(невыдуманная история о мире)
Ставриани, с улыбкой, полной скепсиса, смерила взглядом старого мужа с ног до головы.
- Ты на свадьбу быстрее наряжался, чем на эту встречу.
Теофил хотел было сказать, что такая встреча, в отличие от свадьбы,
бывает раз в жизни, но, зная, как легко заводится жена с пол-оборота и
как тяжела бывает ее рука, неопределенно кивнул. Пусть думает себе, что
хочет, а он должен выглядеть идеально. Вот только непонятно, что на себя
надеть, чтобы спрятать этот живот, этот отвратительный дирижабль,
надутый пивом и годами? В девятнадцать у него был пресс, как у парней на
рекламе нижнего белья, а грудь даже еще круче. Все друзья по футбольной
команде завидовали его дыхалке, и Сулейман Великолепный не был
исключением. Сулейман с восторгом, раскрыв свой широкий рот, наблюдал,
как Теофил прорывается вперед от своих ворот и, ничуть не сбивая
дыхание, подбегает к голкиперу противников и забивает гол. А защитники
из другой команды просто не могут за ним угнаться. Что поделаешь,
природа немногим раздает подарки в виде способностей и талантов, и надо
это признать. Зато у Сулеймана было какое-то невероятное чувство
партнерства. Вот, казалось бы, и бегает небыстро, и взрывным игроком его
никак не назовешь, а умеет оказаться в нужное время, в нужном месте.
Много голов не забивает, но все лучшие удары по воротам противника были с
его подачи. Вот за это его и прозвали Великолепным. Как турецкого
султана. А еще у него был дар злых животных превращать в добрых. Его
никогда не кусали собаки, когда он, пробегая по узким улицам Ларнаки,
пинал свой мяч. А птицы слетались на его призывный свист, даже понимая,
что никакими крошками он их не приманивает. Чувствовали в нем хорошего
человека. Как ты там, Сулейман, хороший человек за зеленой линией?
Сколько они не виделись? Лет тридцать? Нет, больше. Тридцать лет было,
когда в ничейной зоне открыли пункт пропуска для пешеходов. Но тогда
Теофил не решился на встречу. Много воды с тех пор утекло, он потерял
связь с другом, да, и, - чего скрывать? – боялся идти на турецкую
сторону острова. Конечно, он еще помнил турецкий язык, но говорил на нем
с чудовищным греческим акцентом, и, кто знает, как отреагируют нынешние
турки на грека? Говорят там много не местных, понаехавших. А среди
местных наверняка есть такие, которые до сих пор таят зло на своих
соседей. Вот в ком был уверен Теофил, так это в своем друге Сулеймане.
Только его еще надо найти.
Теофил долго и осторожно наводил справки.
Искал в интернете. Просил своих молодых и энергичных знакомых найти
Сулеймана или хоть какой-нибудь конец ниточки, которая, возможно,
приведет к другу. А ведь у тех, молодых, к северной части острова был
коммерческий интерес. Там, на севере, открывались новые пляжи, банки,
курортные анклавы, и это сулило новые возможности для заработка.
Торговать у разделенного острова всегда получалось лучше, чем воевать, и
разорванное соседями одеяло медленно, но верно сшивалось бойкими
нитками денежных потоков, для которых, как оказалось, линия фронта
никогда не была преградой.
Куда же делся этот Аристотель со своим
минивэном? Старый Теофил, наконец, удовлетворенный своим внешним видом,
еще попыхтел-поворчал недовольно, сетуя на необязательность старшего
сына. Но, на самом деле, эти лишние минуты перед отъездом ему были
нужны, чтобы собраться с мыслями. «Как там Сулейман? Наверное, тоже
нервничает». Молодые и пронырливые торгаши приносили хорошие вести о
друге. Мол, все у него в порядке, он, конечно, постарел и не слишком
разбогател, но все так же весел, остроумен и ждет к себе в гости Теофила
вместе со всей семьей. Так-то оно так. Но ведь была и война, и
перемирие, и большая часть жизни каждого из двух друзей прошла за
забором, через который ни перелезть, ни заглянуть не получается. Кто
знает, как Сулейману промывали мозги все эти тридцать лет?
Ставриани
выглядела идеально для женщины на склоне шестого десятка. Глядя со
спины на жену Теофила, можно было запросто принять ее за молодую
стройную девушку. Но и лицо ее, обрамленное густыми и черными, как
смоль, волосами, казалось, не менялось годами, как будто все трудности
совместной их жизни с Теофилом отпечатались исключительно на его
внешности. Они сдули с головы юного форварда кучерявую гриву, которая
развевалась на ветру, когда он шел на прорыв к воротам противника.
Теофил стал старым и лысым, а она все любила его, часто думая, что самое
большое счастье, о котором она мечтает целый день, это прижаться ночью к
его широкой и крепкой спине.
- Зато у тебя борода кучерявая, - говорила она, поглаживая его по лысине. – Вроде сверху вниз пересадил.
В минивэн Аристотеля они садились основательно, долго складывая всевозможные подарки для Сулеймана и его семьи.
- Папа, ну чего вы всегда так возитесь? – торопил Теофила старший сын. –
Вот всегда у вас этот процесс тормозится, как только куда-нибудь надо
ехать.
- И что? – сердито переспросил Теофил, понятное дело, не для
того, чтобы услышать ответ, а, скорее, для того, чтобы охладить пыл
вечно спешащего молодого человека.
Это у него получилось. Аристотель
недовольно замолчал, а Теофил решил довершить процесс доминации над
молодым поколением, поинтересовавшись:
- А где сестра? Почему ее нет? Ее никогда нет, когда семья собирается.
Конечно, он знал, что Ламбрини, как принципиальная противница
коллективизма, всегда игнорирует совместные походы, но он хотел, чтобы
Аристотель проникся чувством ответственности за семью. И Аристотель
сделал вид, что проникся. С отцом спорить было невозможно. У него всегда
было больше весомых аргументов, чем у оппонентов, главный из которых
громогласный голос. Он гудел, как Иерихонские трубы, так, что напрочь
пропадало всякое желание спорить. Поэтому Аристотель, дождавшись
окончания погрузки, просто нажал на педаль газа. Поехали.
Впереди
линия соприкосновения. Весь мир ее осторожно называл «зеленой», хотя для
островитян она оставалась красной. Как болевой порог. Как незаживающий
рубец.
Через греческий блок-пост на зеленой линии проехали без
проблем. Он выглядел, как обычный автомобильный переход на границе. И
люди в форме вели себя, как обычные пограничники. Посмотрели паспорт,
заглянули в багажное отделение минивэна. Увидев пузатый, как
фаустпатрон, сосуд с вином, отпустили пару шуток. И пожелали счастливого
пути.
Где-то в этих местах Тео последний раз виделся с Сулейманом.
Это было в семьдесят четвертом или позже? Нет, не позже, точно в
семьдесят четвертом. Им было по двадцать пять.
*****
Тогда они
договорились о встрече через одну англичанку, с которой Сулейман крутил
роман, впрочем, недолго. Она свободно перемещалась по острову, несмотря
на то, что везде уже шли боевые действия, и турецкая армия забросала
остров тысячами парашютистов.
Сулейман тоже был в турецком хаки и с
полумесяцем на рукаве. Они обнялись, и тезка султана достал сморщенную
сигарету из нагрудного кармана формы. Она была без фильтра и пахла
старыми носками.
- Ты закурил? – спросил грек.
- Вот уже месяц, как, - задумчиво сказал турок.
- А спорт? – напомнил Тео.
- А что спорт? – неопределенно ответил друг. – Игра сейчас вон какая. Вместо футбола война. И мы в разных командах.
Они сидели в ложбине не окраине греческого анклава, и со стороны дороги
их прикрывал густой куст вьющегося кустарника с ароматом самодельного
деревенского вина.
- Послушай, Тео, у нас мало времени, - почти
шепотом проговорил Сулейман. – Нас всех призвали в ополчение. Говорят,
что мы это новая армия нового государства. Турки, Турция, нация,
притеснение… Все это я понимаю. Язык, культура, родина… Все понимаю. Но я
не могу стрелять в тебя, в ребят. Как я могу?
- И я не могу, - сказал Тео.
- А ты-то чего? Тебя кто заставляет?
Тео не знал, как сказать, но все-таки собрался с силами и ответил:
- Меня тоже,…как бы,…ну,…забирают.
- Куда забирают?
- В армию, короче. И я тоже буду в форме. И мне тоже дадут ружье.
Сулейман негромко выругался и глухо стукнул кулаком по влажной траве.
- Это что же получается? – спросил он, глядя вверх. – Мы теперь будем врагами?
Тео пытался найти нужные слова, но у него не получалось. Он боялся потерять друга.
- Дай закурить и мне, – сказал он.
Сулейман с удивлением посмотрел на него.
- Чего?
- Дай мне хоть раз покурить вместе с другом.
- А вот выкуси! – Сулейман ударил ребром ладони чуть пониже круглого
бицепса. – Кто-то из нас должен остаться здоровым, несмотря на все это
дерьмо.
- Оба. Оба должны остаться, - сдерживая предательски соленый комок в горе, твердо сказал Тео.
Сулейман взглянул другу в глаза.
- Ну, ладно, - согласился он. И щелчком пальца отбросил только что
прикуренную сигарету. Она красной падающей звездой перечеркнула ночь и
навсегда исчезла в темноте. В этом он был весь, Сулейман Великолепный.
Ради друга бросить курить? Да нет ничего проще!
- Знаешь, Тео, когда я позвал тебя сюда, я не знал, что нам делать. Теперь знаю.
- И что?
- Давай пообещаем друг другу, что сбежим из армии. Ты из своей, я из
своей. На кой мне эта форма? Я не буду стрелять в тебя. Ни при каких
обстоятельствах. Ты мой лучший друг. Навсегда. И ничто не изменит это.
- Ничто не изменит, - эхом повторил за другом Тео. – Вот тебе мое
слово. Форму я должен надеть завтра. Но не надену. Никогда. Ты мой
лучший друг, Сулейман. Единственный.
Они твердо договорились сбежать из своих армий. Крепко, изо всех сил, пожали руки. Обнялись.
Земля обернулась вокруг Солнца тридцать раз. Потом сделала еще
несколько оборотов. А ладонь Тео все еще чувствовала силу дружеского
рукопожатия. Фантомная боль не отпускала его все эти годы.
*****
Турецкий контрольный пункт почти ничем не отличался от греческого.
Обычная граница. Только вместо греческого шрифта над белыми пластиковыми
будками надписи латиницей «Kuzey Kibris» и что-то официальное, с
полумесяцем. В машину заглянула черноглазая девушка в сине-белой форме,
которая по-гречески сказала «Кали мера» и попросила документы. Тео
слегка напрягся, отчего его глаза едва не выпали из орбит, но девушка
улыбнулась и поинтересовалась, ничего ли запрещенного не везут граждане
Республики Кипр. Граждане ответили, что нет. Разве что, вино. «Вино это
не запрещается», - сказала пограничница, не перставая улыбаться - «а в
некоторых случаях даже поощряется. Надеюсь, у вас именно такой,
подходящий случай». И Тео невольно улыбнулся ей в ответ.
- Поехали,
Аристотель, - велела сыну Ставриани в свойственной ей командной манере
извечной хозяйки положения. – Чего стоим? Все уже проверили.
Аристотель кивнул симпатичной пограничнице и плавно нажал на газ.
Минивэн медленно набирал скорость, устремляясь вглубь чужой территории.
Тео посмотрел на сына. Тот спокойно крутил баранку, нисколько не
изменившись в лице.
«Странно», - подумал толстяк. – «Сын, похоже, ни капельки не нервничает».
Сам он был почти на взводе. Напряженно сидел, рассматривая окрестности.
Тео не мог даже для себя назвать одним словом то чувство, которое
испытывал, глядя на знакомые и, в то же время, незнакомые места. Он
невольно искал следы угрозы в каждом зеленом лоскутке зарослей вдоль
дороги. За каждой придорожной вывеской на турецком языке ему чудился
подвох. Возможно, так себя чувствовал Колумб в Америке. Или астронавты
на Луне. Другая планета, другой мир.
Но вот они проехали километров
пятьдесят по северной части острова, а ничего неприятного с ними не
произошло. Более того, им пришлось остановиться в маленькой симпатичной
деревне недалеко от Фамагусты, чтобы спросить дорогу. В центре
деревеньки была овальная площадь с фонтаном, окруженная тавернами и
ресторанчиками, в которых усатые пожилые турки курили кальян, пили кофе и
играли в нарды.
И, когда Аристотель, не вылезая из машины, стал
выяснять, как доехать до Сулеймана, хозяин одной таверны не поленился
выйти на улицу и на неплохом греческом подробно объяснил, как доехать до
Сулеймана. А когда посмотрел на водителя и выяснил, что водитель не
очень-то понял, куда рулить, сбегал в таверну, вернулся с карандашом и
блокнотом, и подробно нарисовал план-схему движения.
Аристотель вращал
руль левой, а в правой держал бумажку с кривыми стрелками и неровными
буквами. Через несколько минут они были на месте.
Минивэн
остановился посреди небольшого хутора. Сарайчики и пристройки, как
куриный выводок, сбились вокруг большого, но изрядно покосившегося, дома
с облупленной желтой штукатуркой. Дверь была полуоткрыта. Тео почему-то
подумал, что она вообще не закрывается. Здесь обитала щедрость. И
бедность.
- Приехали? – спросил он Аристотеля.
- Вроде да, - ответил сын. – Что делаем?
- Погоди.
- Чего ждать? – проворчал Аристотель.
Сердце Тео сжалось от громогласного звука тысячи фанфар, возвестивших о
прибытии к месту назначения. По спине пробежала дрожь. О, нет, насчет
фанфар это старику показалось. Просто Аристотель нажал на клаксон.
И
сразу же из-за двери выскочил пожилой человек. Как будто бы он стоял за
дверью и ждал этого сигнала. Он шел широкой походкой моряка,
раскачиваясь то влево, то вправо. Вот он распахнул объятия, и под
черными усами появилась сияющая белозубая улыбка. «Живот большой, почти
как у меня», - невольно подумал Тео. – «А вот что он с зубами делал,
чтобы сохранить? Или вставные?»
Да, это был Сулейман, собственной
персоной. Рот в улыбке растянут, а на глазах слезы. И ладони, готовые
обнять друга, дрожат. Если присмотреться. И Тео, - откуда только взялась
молодая прыть? – выскочил из минивэна на встречу другу.
Они
обнялись так, как сходятся в схватке борцы. Сомкнули ладони на спинах
друг друга и стояли так долго, молча, лишь ослабляя и усиливая объятья.
И каждый старался, чтобы друг не увидел слез, катившихся по щекам, что,
впрочем, было бесполезно. Соленые ручейки смешивались на дубленой коже
тесно прижатых щек.
- А ты, дружище, прибавил в весе! – выдохнул
громогласно Сулейман, похлопав Тео по воздухоплавательному брюху. – И
правильно. Солидный человек и должен выглядеть солидно! Надеюсь, не
куришь?
Он обнял Тео и повел было его в дом. Но остановился и развернулся в сторону машины.
- А это тот самый Аристотель? Твой старший? Красавец! Как ты в молодости. Ну, вылитый ты.
- Ты знаешь, Сулейман, он больше похож на Ставриани. Вот у старшей мои глаза и мой характер. Так все мне говорят.
- Ты себе льстишь, старый сатир! Они оба похожи на меня! – это
Ставриани вышла из машины, и у Сулеймана отвисла челюсть от удивления.
- О, Всевышний! Это же ты, Ставриани! Как же ты… как у тебя вышло…
Она подошла так, словно хвасталась своей стройной осанкой, и обняла
Сулеймана. Но лишь слегка, с аккуратным хлопком ладонью по спине.
- Что «как»? Как удалось сохраниться? Все очень просто. С таким мужем никакой возраст не страшен.
Сулейман игриво хмыкнул и, подмигнув, ткнул кулаком Тео в толстый бок.
Он знал Ставриани. Девушка была самой заводной болельщицей их футбольной
команды. Правда, ничего не понимая по-настоящему в футболе, она просто
любовалась красивыми юношами. И вот один из них состарился рядом. А
другой…тоже состарился. Но за линией, которую все эти годы никто не мог
пересечь.
- Идемте в дом, друзья!
В доме был накрыт стол. И
полноватая женщина, с цветастым платком на черных волосах, спешно
пристраивала новые блюда, изыскивая свободные места на столе. Так
художник добавляет финальные штрихи к картине. Сулейман принял у женщины
тарелку и поставил ее сам.
- Это Айгуль, моя жена, она из Анатолии. А это Исмаил, мой старший.
Он показал на молодого человека в пятнистых штанах и футболке такого же
оттенка. Исмаил встал и, протянув руку сначала Тео, а потом и
Аристотелю, приветствовал их по-гречески. Теофил заметил, что на спинке
стула, на котором сидел молодой человек, висит китель с красным
полумесяцем на белом шевроне. Полумесяц неприятно удивил Тео, но он
сделал над собой усилие, чтобы загнать легкое раздражение куда-то в
подсознание. Аристотель, напротив, как ни в чем не бывало, улыбнулся
Исмаилу и заговорил о том, о сем, о девчонках, о машинах и прочей
ерунде. И через несколько минут уже знал, что Исмаил служит командиром
взвода в армии Северного Кипра.
А Ставриани бросилась помогать
Айгуль со снедью. И они управились настолько быстро, что старые друзья
не успели и обмолвиться двумя словами, как женщины потребовали от
мужиков садиться за стол.
Они пили красное вино и ели неподражаемые
турецкие сладости. Они пели греческие песни, они пели турецкие песни.
Они вспоминали девиц из молодости, и, несмотря на то, что жены строго
махали на них руками, рассказывали соленые мужские истории. И чем меньше
оставалось вина в огромной бутылке, тем ближе к самой грани фола были
эти истории. В тот вечер женщины узнали много нового и интересного о
своих мужьях, а сыновья убедились, что и до войны можно было славно
погулять на этом острове.
Теофил и Сулейман даже попробовали
станцевать. Положив друг другу руки на плечи, два могучих старика
принялись выбивать башмаками из дощатого пола странный ритм. Им робко
подпевал какой-то чернокожий музыкантик из телевизора, подвывая модным
козлиным голоском, который постоянно сбивал танцоров с ритма. И только
перевернутый стул в руках Исмаила смог послужить точным и верным
метрономом, послушно отзываясь на удары ладоней офицера. А когда танец
закончился, два раскрасневшихся дядьки упали на диван, так и не выпуская
друг друга из объятий.
Когда на столе пояился чай, и женщины
заговорили о чем-то непонятном для настоящих мужчин, Аристотель с
Исммаилом уехали зачем-то в ближайшую таверну. А Сулейман, заговорщицки
подмигнув Теофилу, скомандовал:
- Идем со мной! Покажу тебе кое-что.
Один из сарайчиков хутора Сулеймана оказался очень интересным внутри.
Вдоль стен, одна на другой, стояли широкие клетки, из которых доносилось
очень солидное квохтанье крупных птиц. А в центре разместился небольшой
вольер, напоминавший боксерский ринг.
- Так это у тебя бойцовские петухи! – догадался Тео.
- Ага! – самодовольно подтвердил Сулейман.
Он аккуратно достал одну птицу из клетки и поднял ее вверх.
- Смотри, какой красавец!
Рыжие перья с черными отметинами на концах крыльев отливали золотом в
тусклом свете грязной лампочки под потолком. Петух тряс красным
гребешком, как деревенский франт чубом, и грозно смотрел на Теофила
своим черным глазом-бусинкой. Сулейман поставил его на ринг. Птица
присела и тут же вскочила на обе ноги, захлопав крыльями.
- Боец! – уважительно сказал Сулейман и подошел к другой клетке.
Оттуда он извлек еще одного петуха немалых размеров. Этот, белый,
выглядел так же грозно и, ко всему прочему, бился в руках, пыттаясь
ударить Сулеймана клювом. Правда, когда хозяин поставил его на ринг,
белый успокоился, переключившись на соперника. Он явно пытался оценить
противника.
- У нас петушиные бои запрещены, - словно между прочим,
произнес Сулейман. – Но, ты же знаешь, я без спорта не могу. Не
участвовать, так руководить. И, к тому же, сейчас это мой единственный
заработок. С работой на Севере туго.
А тем временем белый первым из
двух бойцов понял, чего от него хочет хозяин. Закукарекав, он грудью
бросился на золотого петуха и ударил того клювом. В сторону полетели
перья. Но золотой выдержал удар и, захлопав крыльями, нанес противнику
ответный. Белый явно ожидал ошеломить противника с первой атаки. Но не
вышло.
- Давай, Белый, давай! – крикнул Сулейман и пояснил для
Теофила. – Белый менее опытный. Но подает серьезные надежды. Как только
он начнет выигрывать у Золотого, я его выставлю на подпольный чемпионат и
выиграю кучу денег.
Птицы бились, что было сил. Перья разлетались в
стороны под аккомпанемент яростного кудахтанья. Тео спокойно и
задумчиво смотрел на петушиную битву. И сказал:
- Вот так и мы. Бодаемся друг с другом, кудахчем. С нас перья летят во все стороны. А кто-то становится богаче.
- На этом сильно не разбогатеешь, - посерьезнел Сулейман. – Ладно, потренировались, и хватит.
Он забрал белого из бойцовского круга и вернул его на место в клетку.
«Рассердил я его, что ли?» - подумал Тео. И словно услышав мысли друга,
Сулейман улыбнулся примирительно.
- Я про жизнь вообще. Мы ведь очень часто делаем не то, что хотим. А то, что нас заставляют или вынуждают делать.
Он взял в руки Золотого забияку и посмотрел на него, как будто в этой птице воплотилась вся его надежда.
- Знаешь, Тео, тридцать пять лет назад я отказался воевать. Как
пообещал тебе. Демонстративно скинул форму, ружьем о камни, и все такое.
Не могу, говорю, в друзей стрелять. Ну, меня сначала побили крепко,
потом в тюрму. У нас это была обычная яма, перекрытая сверху решеткой.
Дождь заливал ее почти наполовину, и я сутками стоял в грязной, вонючей
воде. Потом они отпустили и пообещали нигде ничего не записывать о моем,
так сказать, проступке. Но, как видишь, сколько лет прошло, а я все
равно для этой власти изгой и предатель. И жизнь моя поэтому бедна, как у
кота на помойке. Ничего своего. И дом этот тоже не мой. Ваши греки
бросили, когда бежали на Юг. Так что я пока здесь живу. Если хозяева
вернутся, придется возвращать. Без вопросов верну, конечно.
Сулейман поставил, наконец, птицу в клетку и закрыл ее, набросив крючок. А поток его сознания не останавливался:
- И вот, я не захотел, чтобы мой сын влачил нищенское существование
изгоя. Вне страны, вне общества. А где бедному хорошо при любом
раскладе? Конечно, в армейской среде. Вот я и отправил его в армию. Так
что, я, в некотором смысле, предал тебя. Сам не взял в руки оружие, а
вот сына заставил служить.
И тут на Тео навалился тяжелый груз
воспоминаний и обещаний, данных много лет назад. «Как же я сразу не
понял!» - осенило Теофила. Именно он, этот груз, причинял фантомную
боль. Он, а не память о крепком товарищестком рукопожатии. Сейчас
предстоит самое трудное. Надо сказать. Надо. И более подходящего момента
не будет.
- Послушай, Сулейман, не ты предатель, а я.
Сулейман не повел и бровью. Слушал Тео, превратившись в неподвижное изваяние.
- Я, Сулейман, обещал не идти в армию. Но я не сдержал обещание. Я
пошел. Мы несли боевое дежурство на западном фланге. И я даже стрелял по
вашим. Правда, не знаю, попал или нет.
Сулейман, выпятив нижнюю губу, качал головой.
- Ну, хоть курить не начал? – глуповато спросил он Тео.
- Нет, как я и обещал, - кивнул грек.
Сулейман постоял еще мгновение и, насвистывая непонятную мелодию, принялся насыпать корм птицам.
- Короче. – сказал он весьма резко и властно. – Я не буду молчать и
делать вид, что это новость для меня. Никакая это не новость.
- В смысле? – удивился Теофил.
- В смысле, что я знал. Не сразу, но я узнал, что ты воевал против наших. Что стрелял. Такие дела.
Тео вытер испарину с лысины. Что-то не смыкалось в его голове. Он был удивлен, возмущен и пристыжен одновременно.
Долго молчал. Ждал, пока Сулейман закончит с кормежкой птиц. Потом спросил:
- И что дальше?
- Ничего, - пожал плечами турок.
- Как ничего?
- Вот так. Будем дальше дружить. Ездить друг к другу. Только ты ко мне чаще. У меня денег на бензин меньше, чем у тебя.
- И ты меня простишь? Не проклянешь?
И тогда Сулейман снова ударил Тео в толстый бок, вызвав колебания невообразимого брюха.
- Мне нечего тебе прощать. Я полвека назад тебе сказал, что ты мой
лучший друг. А это записано знаешь, где? – поднял палец вверх Сулейман.
- На небесах? – предположил Тео.
- Именно! – торжественно подтвердил турок. – И никакая зеленая линия
это не перечеркнет. Потому что она проведена по земле. А небеса выше
всяких земных линий.
Они долго сидели в курятнике для бойцовских
птиц, опершись спинами о ржавые клетки, и нисколечко не думали о женах,
которым придется отстирывать их рубашки от этого жуткого запаха птичьего
помета.
- А откуда ты узнал, что я служил? – спросил Тео. – А ну, колись!
- Ни за что, брат, не скажу. Это уже не моя тайна.
*****
Аристотель с Исмаилом слегка подвисли в таверне. По телевизору шел
футбол. Мужики вокруг яростно, по-южному, болели. И парни заказали кофе.
Потом еще и еще. Хозяин шепнул, что может принести немного виски. И два
гостя не огорчили его отказом. В этот момент у Аристотеля зазвонил
мобильный телефон. Он долго думал, поднимать ли трубку, находясь в
дорогущем турецком роуминге, и все же ответил на звонок.
- Да?
Услышав собеседника на том конце, молодой грек слегка удивился.
- Это тебя, - он протянул телефон Исмаилу.
Исмаил тоже вопросительно сказал «да», но не слишком удивился девичьим быстрым словам у себя в правом ухе.
- Привет, Исмаил. Это я, Ламбрини. Извини, на твой номер не могу
дозвониться. Похоже, между телефонными операторами война продолжается.
Исмаил слушал и улыбался. А в это время Аристотель удивленно наблюдал
за лицом нового знакомого. Девушка говорила на английском, и парень в
турецком камуфляже тоже перешел на язык Шекспира.
- Я все думаю, не зря ли я тебя попросила рассказать твоему отцу всю правду про своего отца.
- Ты знаешь, у них все нормально, они плясали и…
- Я тебя сейчас ни о чем не спрашиваю, просто прошу выслушать. Не знаю,
что они у вас делали, о чем говорили. Но, мне казалось, мой отец
никогда не скажет правду. И если они смогут перешагнуть через этот
барьер, смириться с правдой, то их дружба будет только крепче. А если не
будет, то, значит, никакая это не дружба. Я права?
- Да, конечно. Тут шумно, и…
- Ладно, спрошу тебя. Мой отец для тебя враг? Ну, после того, что стрелял по вашим?
Исмаил слегка замялся. Ну, и вопросики задает эта Ламбрини. И что там за музыка играет у нее фоном? На дискотеке она, что ли?
- Да какой там… Он же друг моего отца…И твой отец…
- Хорошо, замяли, - прервала его гречанка. – Только предупреждаю. В
субботу я тоже собираюсь на вашу сторону. Одна приеду. Покажешь мне
замки, договорились? Только чтоб я не видела на тебе этот ужасный
камуфляж. Make love not war!
В трубке что-то свистнуло, пикнуло, и
разговор оборвался. Исмаил вернул мобильник удивленному Аристотелю. И в
этот момент они забыли обо всем, потому что в телевизоре патлатый
форвард сумел прорваться вперед и закатил красивейший гол.
