Я у них родственником.
Они обе экономят деньги. И правильно.
Дочь в Германии, а мама уже плохо слышит.
Мы уже ей покупали слуховой аппарат.
Я уже его цеплял на себя. Чтоб показать в действии. Регулировал на себе. Потом вставлял ей в ухо. Ей очень понравилось, но носить отказалась.
А тут дочь, попавшая в Германию по состоянию здо ровья, зная состояние здоровья мамаши, позвонила мне и быстро продиктовала свой немецкий телефон, чтоб мама ей позвонила.
И сэкономила этим огромные деньги.
Я взялся сообщить этот телефон ее маме, своей род ственнице, отказавшейся от слухового аппарата катего рически.
Здоровье уже не то...
И дело не в том, что я не могу кричать. Когда выруба ется микрофон, а в зале полторы тысячи, а мне нужно еще заглушить смех и говорить — я с этим справлялся. Но там же не переспрашивают. И для них это не так важно... Ну пропустит букву, спросит у соседа.
А здесь мы оба понимали, причем она тоже понима ла...
Причем я говорю из Одессы.
Дочь в Германии.
Она в Москве.
И я не могу поехать и вставить ей в ухо аппарат.
Эта там одна.
Эта тут одна.
Эта там ничего не понимает по-немецки.
А эта здесь ничего не слышит по-русски.
И я их должен связать.
В больнице в Германии все в порядке, и питание че тыре раза в день, и меню, как в ресторане — только жидких четыре выбора, и уколы — укус комара, и чис тота... Но телефонный номер у них — пятнадцать цифр плюс сказать «плииз» плюс номер палаты «111» сказать уже по-английски, потому что по-немецки ска зать... во всей Одессе... Ну разъехался народ.
Английский оставшиеся как-то выучили по этикет кам.
Я же тоже не могу о здоровье передавать через Одессу из Германии.
Через мужчину не все передашь. Он искажает все равно...
Так что... Какой выход? Ну какой?..
Это уже сейчас, когда восстановился голос, я вдруг подумал, что можно было кому-то переслать по почте номер такими печатными цифрами. Слова по-английски русскими такими большими буквами, зуммер описать словами на бумаге.
Я, к сожалению, пытался устно объяснить, что не подряд, а через этот зуммер.
Вот там у нас первая стычка и произошла... Причем она даже не поняла, что я обиделся. Объяснять, за что я обиделся, а потом продолжать номер дик товать?..
Лучше было бы ей все это написать, послать ко му-то факсом, чтоб ей занесли.
Об этом я подумал дней через пять.
У меня голос до сих пор не восстановился.
И кстати, только что... Ну только что... Я вспомнил... Она же не открывает посторонним, потому что не слы шит дверной звонок.
Это я должен был из Одессы ей звонить, чтобы она открыла дверь, и объяснить, кто придет, что принесет и как этим пользоваться...
Друзей таких близких и терпеливых у меня не оста лось, а нагружать посторонних... Нет... Есть какие-то рамки... Даже если он мне чем-то обязан. Нет... Значит, я все делал правильно.
Там телефон 8-10-49-208-309-46210, добавочный 111.
Вот этот добавочный, конечно...
Он меня, собственно, и вырубил.
Самого меня.
Аккумулятор в трубке садился дважды.
Ей хорошо, она на проводе.
А у меня радиотелефон.
Я бы на проводе не потянул.
Меня уже на шестой цифре мотало по квартире, би ло об стекло.
Я потом, когда очнулся, смотрю — холодильник открыт... Кофе с окурками... А я не курю... Я его в пе пельнице заварил... Что-то ел вроде, уже не помню... Газ включен... Вот ужас!.. Ну, правда, не полностью... Кот несчастный... И, конечно, вырваны розетки... И теле фон, и электричество...
Она же за границу никогда не звонила.
Она и в другой город не звонила.
Экономия всё. И аппарат у них старый, как риди кюль.
И район стал уже центральным... Ну они там живут уже сто лет. У них еще диском набирают.
Она говорит, что в кнопочном ничего не слышит. Да...
А в этом слышит, видимо... Да...
Где-то на восьмой цифре у нас погас свет.
В Одессе вырубают веерно.
Так что я перезванивал через час.
На пятнадцатой опять погас свет.
У нас два раза в сутки отключают.
Сейчас прохожу по улице — все здороваются.
Немецкий номер мне кричат.
Слышно было по всей улице Каманина.
Аж в первых домах.
Дети смешнючие, особенно этот «плииз», потом «ван-ван-ван».
И когда я выкрикивал «ноль двести восемь»...
— Не ноль двести и восемь, — кричал я, — а просто ноль двести восемь. (Это дети мне рассказали.) ― Ноль два ноль восемь, — кричал я. — Нет, не ноль два нуля восемь. А раньше ноль, по том два, потом ноль и только потом восемь.
— Почему потом? — кричал я. — Не потом набирать, набирать надо сразу. Не надо раньше. Нет, ноль два ноль восемь. Это не три нуля... Это ноль, потом два, потом восемь.
И тут я вспомнил, что первый ноль набирается только внутри Германии.
Снаружи его нет.
Вот тогда я, наверное, и заварил кофе в пепельни це...
Да...
Пить я начал на шестой цифре. Как все, по чуть-чуть.
А вдрабадан ушел, когда просил ее повторить, что она записала...
Нет... Я и сейчас... Уже столько дней прошло... Даже не знаю, что это было... Какая-то глубокая депрессия...
Я сейчас не могу не выпить.
Как вспомню ее вариант...
Восемь — один — десять — ноль — два нуля — две сти.
Потом восемь — три нуля — девять — сорок шесть. Потом двести.
Потом зуммер...
Она думала, что «зуммер» — это фамилия, его надо пригласить. Потом сказать «плиз» зуммеру и в конце «ван-ван-ван».
Да... Этот «ван-ван-ван»...
Самое главное, что она куда-то звонила.
С кем-то говорила.
Спросила, как там себя чувствуют. Там сказали: «Хорошо».
Спросила, когда приедут, там сказали: «Скоро». С кем она говорила, не знаю.
Они сейчас обе в Москве, благодарят меня.
О немецкой больнице рассказывают с восторгом.
Но эмигрировать больше не хотят.
/ММ Жванецкий/
