Грабеж и паника: как проводят денежные реформы

— Я купил кресло и костюм, – говорит человек.
— Ну, поздравляю! – отвечает его друг.
— Правда, костюм водолазный, а кресло – гинекологическое…

Это анекдот 1947 года, когда в СССР была проведена конфискационная денежная реформа.

Тогда (да и в последующие годы) с угрозой инфляции боролись просто – срубали денежный навес, как дворник, забравшись на крышу, срубает наросший лед. Правда, кое-кого может пристукнуть, но ведь лес рубят – щепки летят.

В 1947-м установили нормы обмена «старых» денег на «новые»: деньги на сберкнижке (по-нынешнему, на банковском счете) до 3 000 рублей – один к одному, свыше 3 000 до 10 000 – 1:0,66 (то есть отбирали одну треть), свыше 10 000 – 1:0,5 (отбирали половину). А вот наличные, которые были у людей на руках, в чулках и кубышках, обменивали по курсу 1:0,1 (за десять «старых» один «новый»). При этом средняя зарплата по всему СССР была около 500 рублей; в больших городах – от 500 до 1000 (цены: кило масла – 64 рубля, буханка черного хлеба – 3 рубля, кило крупы – 12 рублей).

Слухи о реформе, разумеется, поползли раньше, чем она была официально объявлена. Мало кто, кроме крупного партийного начальства, знал, что безопаснее всего разложить деньги небольшими порциями по разным сберкассам. Большинство было уверено, что деньги просто обесценят, девальвируют.

Кстати, в интеллигентской среде денежная реформа так и называлась – девальвация. Шептали: «Говорят, скоро снова будет девальвация».

Последний раз при советской власти я слышал такие шепоты в 1976 году: неглупые вроде люди бросались скупать в комиссионных магазинах дорогую импортную технику – магнитофоны, радиоприемники, фотоаппараты.

Но вернемся в 1947-й. К началу декабря потребительская паника усилилась. Люди стремились спасти свои сбережения, покупая ценные, с их точки зрения, вещи – включая бакалею (осведомитель МГБ сообщал, что гроссмейстер Ботвинник купил в ресторане 70 плиток шоколада, а назавтра — еще 100). В магазинах оборот поднялся в три и более раза – покупали все подряд, лишь бы подороже: пианино, скрипки, сувенирные тюбетейки ручной работы, бинокли, патефоны, шерстяные ткани и, конечно, ювелирные изделия. Некоторые магазины специально закрывали «на ремонт» или «на переучет».

Люди штурмовали рестораны – там оборот поднялся чуть ли не вдесятеро – просаживали там крупные суммы, а самые отчаянные нанимали такси и делали три круга по Садовому кольцу. Когда реформа прошла, все стихло. Смирились. Успокоились.

Загадочный случай произошел в конце июня 1953 года.

Корней Чуковский в своем замечательном дневнике пишет: «27 июня. Все толкуют о предстоящей денежной реформе. В Тбилиси жители бросились в магазины скупать все залежалые товары: ковры, вазы и т.д. За место в очереди платили до 1000 рублей. Такая же паника в Киеве. Парикмахерша хотела было купить себе пальто, но не смогла даже войти в магазин – такая давка! Каждый сдает деньги в сберкассы. Ни к одной сберкассе нет доступа. Паника перед денежной реформой.

Хотел получить пенсию и не мог: на Телеграфе тысяч пять народу в очередях к сберкассам. Закупают все — ковры, хомуты, горшки. В магазине роялей: «Что за чёрт, не дают трех роялей в одни руки!» Все серебро исчезло (твердая валюта!). Ни в метро, ни в трамваях, ни в магазинах не дают сдачи. Вообще столица охвачена безумием — как перед концом света. В «Националь» нельзя пробиться: толпы народу захватили столики — чтоб на свои обреченные гибели деньги в последний раз напиться и наесться.

Я видел в городе человека, у которого на сберкнижке было 55 тысяч. Он решил, что пять тысяч будут сохранены для него в целости, а 50 превратятся в нули. Поэтому он взял из кассы эти 50 тысяч и решил распределить их между десятью кассами — так сохранятся все деньги. Но вынуть-то он вынул, а положить невозможно. Нужно стоять десять часов в очереди, а у него и времени мало. Потный, с выпученными глазами, с портфелем, набитым сотняшками, с перекошенным от ужаса лицом. И рядом с ним такие же маньяки. Женщина: «Я стою уже 16 часов». Все магазины уже опустели совсем. Видели человека, закупившего штук восемь ночных горшков. Люди покупают велосипеды, даже не свинченные: колесо отдельно, руль отдельно. Ни о чем другом не говорят.

28 июня. Зверев (министр финансов) объявил, что никакой денежной реформы не будет».

Фу! Выдохнули! Но остается вопрос: почему вдруг началась эта кратковременная паника? Ведь в планах правительства ничего подобного не было.

Единственное, за что можно зацепиться – дело Берии. 26 июня 1953 года Хрущев на внезапно созванном заседании Совета министров снял Берию со всех постов и приказал генералам арестовать его. Возможно, слух об этом маленьком дворцовом перевороте просочился за Кремлевскую стену и вызвал такую реакцию: власти что-то затеяли, а значит – начнут отнимать деньги.

«Хорошо же верит народ своему правительству, если так сильно боится подвоха!» — пишет Корней Чуковский.

Реформа 1961 года была не такая жестокая для народа. Хотя рубль был не только деноминирован в 10 раз, но и сильно девальвирован к доллару и золоту (что в те времена было синонимами) – аж в 4,44 раза, из-за чего, разумеется, заметно повысились цены. «Старые» и «новые» деньги ходили еще три месяца – до 1 апреля 1961 года. Однако люди, начиная с осени 1960-го, все равно бросились в магазины закупать дорогие товары. Интересно, что на так называемых «колхозных рынках» – на этих маленьких официальных островках рыночной экономики – цены поднялись вдвое, а на некоторые мелочи – вдесятеро. Пучок петрушки, который стоил 10 копеек, после деноминации стал стоить не 1 копейку, а те же 10. Государство к тому же заработало миллиарды на округлении цен – например, почтовая открытка стоила 25 «старых» копеек, но 3 «новых».

Следующая реформа – уже беззастенчиво конфискационная – была «павловская», начала 1991 года, обмен старых советских денег на последние советские – правда, товарищ Павлов не знал, что они будут последними. Бедняга не ведал, что до исчезновения СССР оставались считанные месяцы.

Но немножечко пограбить успели! Впрочем, все советские и постсоветские реформы проходили по одному сценарию: печатались деньги, платились зарплаты, экономика – из-за дурной политики – буксовала, деньги накапливались на сберкнижках и в кубышках граждан, рос дефицит, серый сектор, черный рынок и прочие прелести реального социализма. Правительство отнимало у граждан накопления и бодро вело страну к новой яме.

Летом 1993 года мы с женой собирались в Швейцарию. В туристической фирме по соседству с домом я заказал билеты в Цюрих. Это стоило около 500 долларов, но платить надо было в рублях. Поэтому 24 июля, в субботу, мы собрались менять доллары на рубли – естественно, «с рук», хотя и в сберкассе: там прямо в тамбуре, а то и в зале, нахально прохаживались нелегальные менялы. Курс был 1:1000 примерно. В общем, у меня в руках оказалось полмиллиона рублей, сто пятитысячных купюр – «старых» зеленоватых, образца 1992 года, и «новых» красных, 1993 года. В официальном обороте были и те, и другие – помню, что в моей пачке их было примерно поровну, и это было нормально.

Засунув деньги в карман, я сел в машину, жена была за рулем, и мы поехали домой. Было около шести вечера. Когда мы спустились под мост Тверского путепровода, я увидел, что в моей турфирме (Ленинградский проспект, дом 2) горит свет – очевидно, они работали по субботам тоже. Мне было лень останавливаться и бежать к ним выкупать билеты, я подумал: ну, лучше схожу за билетами в понедельник, а то суббота, конец дня… Но потом вдруг решил: нет, все-таки зайду. Действительно, они уже закрывались, но все же приняли у меня деньги и выдали мне два билета до Цюриха и обратно.

А в понедельник вся страна узнала, что «старые» купюры больше не действительны. Вот так, разом, одним махом. Повезло же мне, что я не поленился пойти за билетами в субботу. С тех пор я стараюсь ничего не откладывать на завтра.

А кому-то очень не повезло. Говорят, что один прекрасный литературный критик умер от инфаркта именно по этой причине: в пятницу он получил месячную зарплату, отпускные и большой гонорар – и, как нарочно, старыми купюрами. Крах семейных отпускных планов, безденежье на ближайшие два месяца, а главное – удушающее бессилие перед государственной машиной.

И, наконец, августовский дефолт 1998 года, надвигающаяся некруглая годовщина которого и заставила меня написать эти заметки.

Дефолт, то есть обесценивание рубля за четыре месяца в три с половиной раза, разорение бизнеса и потеря международного доверия к российской экономике – был абсолютно закономерен. О, эти обменники, куда народ устремлялся менять рубли на доллары! Помню, как мы с коллегами, получив зарплату, метались по городу, ища самый выгодный – вернее, не самый невыгодный – обменный курс, а хозяева этих лавочек и киосков на наших глазах меняли цифры: 7 рублей за доллар, 9, 11, 12, 14…

Как ни парадоксально, дефолт был детищем демократии первых постсоветских лет. Правительство (контролируемое либералами) вело жесткую денежную политику, а парламент (контролируемый коммунистами) вел мягкую бюджетную политику. Парламент принимал социальные обязательства, правительству их было нечем финансировать, вот оно и устроило аферу на рынке ГКО, каковая пирамида рухнула в точном соответствии с правилами господина Мавроди.

В каком-то смысле дефолт – то есть весь кризис-98 – был расплатой за ностальгию парламента и большей части избирателей по мифологическому СССР.

Приведенные выше заметки о трех реальных реформах и одной загадочной панике позволяют, надеюсь, судить о реальной «социальной направленности» советской политики и экономики. Хотя, конечно, я напрасно надеюсь – поскольку подростки 2000 года рождения объясняют мне, что в СССР жилось классно и кайфово – квартиры бесплатно и пломбир! Но бог с ними – жизнь сама все объяснит. А если будет больно – не жалко: их же предупреждали.

Из опыта советских и постсоветских реформ стоило бы сделать один важный вывод: не надо путать покорность и лояльность. Народ молча глотал все деноминации и девальвации – но доверие людей к власти уже в советский период болталось где-то около нуля.

Денис Драгунский