Ну, вот Борис Пастернак, лучшие (на мой, конечно, вкус) стихи которого я читаю себе наизусть с неизменным наслаждением – ну, вот он, опять вспомнившийся, на сей раз в связи с годовщиной смерти Сталина.
Что с ним, с Пастернаком, делалось в те дни, не надо ни по чему судить – он написал об этом в личном письме Фадееву, бывшему тогда первым лицом в Союзе писателей СССР, по существу – могущественным министром литературы с палаческими полномочиями. Талантливый писатель и чувствительный человек, скольких не менее, а то и более талантливых писателей он отправил на тот свет и за колючую проволоку, точно не подсчитано до сих пор.
Пастернак это знал. Это было при нём. При сталинском терроре он мужал, становился русским советским поэтом №1 (до того, как номером 1 Сталин объявил Маяковского) – и вот о чём думалось ему в дни тех похорон.
«Дорогой Саша! Мне подумалось, что облегчение от чувств, теснящихся во мне всю последнюю неделю, я мог бы найти в письме к тебе. Как поразительна была сломившая все границы очевидность этого величия и его необозримость! Это тело в гробу с такими исполненными мысли и впервые отдыхающими руками вдруг покинуло рамки отдельного явления и заняло место какого-то как бы олицетворенного начала, широчайшей общности, рядом с могуществом смерти и музыки, могуществом подытожившего себя века и могуществом пришедшего ко гробу народа…
Какое счастье и гордость, что из всех стран мира именно наша земля, где мы родились и которую уже и раньше любили за ее порыв и тягу к такому будущему, стала родиной чистой жизни, всемирно признанным местом осушенных слез и смытых обид! Все мы юношами вспыхивали при виде безнаказанно торжествовавшей низости, втаптывания в грязь человека человеком, поругания женской чести. Однако как быстро проходила у многих эта горячка.
Но каких безмерных последствий достигают, когда не изменив ни разу в жизни огню этого негодования, проходят до конца мимо всех видов мелкой жалости по отдельным поводам к общей цели устранения всего извращения в целом и установления порядка, в котором это зло было бы немыслимо, невозникаемо, неповторимо!».
Это – Пастернак в дни похорон Сталина. А вот он же – до и после.
1930 год. «…наше ломящееся в века и навсегда принятое в них, небывалое, невозможное государство».
1936 год. «… высокий поэтический язык сам собою рождается в беседе с нашей современностью, современностью людей, сорвавшихся с якорей собственности и свободно реющих, плавающих и носящихся в пространстве биографически немыслимого».
1943 год. «Начало гениальности, подготовлявшее нашу революцию как явление нравственно-национальное… было поровну разлито кругом и проникало собой атмосферу исторического кануна».
1957 год. Из написанного им новогоднего обращения советской интеллигенции «ко всему миру» (западному в данном случае):
«… долго могло казаться, что эти миражи и предсказания, что этот цвет девятнадцатого столетия, что эта социалистическая мысль навсегда останутся украшением публицистики и никогда не выйдут из книг, что этого никогда на свете не будет. И вот нашлась страна, где люди, чистые сердцем, как дети, не шутили словом… То, что так долго задумывалось, готовилось и откладывалось, - совершилось. Скажите нам спасибо, что это сделано… Нет людей отчаяннее нас и более готовых к несбыточному и баснословному, и любой военный вызов превратит нас поголовно в героев, как в предшествующее недавнее испытание».
Ну, вот, говорю, Пастернак…
Всё это у него – от незнания одного вроде бы пустяка: что свободного частника, от крупнейшего до мельчайшего с его добром и жаждой прибыли (наживы!) нельзя безвредно заменить никем и ничем. Причём, по сугубо технической причине: без свободной частной собственности невозможен продуктивный хозрасчёт, производственная калькуляция, хай їй грець.
Были люди, которые это знали или чувствовали и при Льве Толстом, и при Борисе Пастернаке. Почему же эти двое, а с ними тысячи и тысячи, включая и меня (до 80-х годов прошлого века) этого не знали?
Не хватало ума. На всё хватало, а вот на это – не. Не хватало ума, чтобы сообразить, что тут требуются определенные знания и что их можно приобрести. Приобрести не обязательно посредством чтения – при желании достаточно было просто непредвзято вглядываться в окружающую действительность.
Какая может быть нам сегодня польза от понимания, что у Льва Толстого, Бориса Пастернака и прочих великих и малых не хватило ума на такой пустяк, как производственная калькуляция?
А такая польза, что мы можем, имея перед мысленным взором этих дураков, по достоинству ценить умных, а их, как великих, так и малых, было и тогда, и до того, и после того немало.
Среди них была и моя мать-колхозница, закончившая, как она любила говорить, два класса и третий коридор. Я, пионер, потом комсомолец, считал её, понятно, дурой, а себя в ряду с Толстым и Пастернаком – умным.
©Анатолий Стреляный
На фото Борис Пастернак в 1958 г.
