Судьба девятого мая начинает все больше напоминать историю КВН
В 90-е годы Клуб веселых и находчивых объявлял себя «международным» без малейшего преувеличения. В сезонах сходились команды из самых разных государств. За награды соперничали ребята из Украины, Закавказья, Центральной Азии и стран Балтии. КВН был отражением постсоветской ментальности. Когда «общее» доминировало над различиями, а темы для шуток не требовали перевода и знания контекста.
Впрочем, роль зеркала осталась за этой программой и сегодня. Только теперь в нем отражается тот постсоветский дрейф, который случился на наших глазах. География клуба уменьшалась как шагреневая кожа, сузившись в итоге до границ самой России. Теперь это программа, в которой россияне соревнуются с россиянами. В этом коктейле иногда случаются образцово-показательные иностранцы, но прежняя «международность» канула в небытие.
И эта же судьба, судя по всему, уготована девятому мая.
В этом году в Москве российский президент будет встречать парад в одиночестве. К нему не приедут даже главы Беларуси и Казахстана. Все меньше «международного». Все больше изоляции. И это неудивительно.
Потому что Москва превращает девятое мая в тест на политическую лояльность. Доступ к дате возможен лишь после фейс-контроля. Присягни на верность – и тогда мы расскажем тебе о твоем вкладе в победу над Германией. Впишем собственноручно в список победителей.
В результате, из года в год все больше российских соседей начинают искать свой собственный язык для описания этой даты. Равно как и собственную интерпретацию событий Второй мировой. Все потому, что Кремль продает свою концепцию в рамках пакетного предложения. В котором речь не столько о прошлом, сколько о настоящем и будущем. В котором «один народ», «можем повторить» и «осажденная крепость». В котором монополия на победу закреплена за Москвой. В котором новые обитатели Кремля объявляются прямыми наследниками прежних – и получают право говорить от имени победителей.
Несколько десятилетий подряд Москва превращала свой концепт “Великой Отечественной” в гражданскую религию. В рамках которой есть свой единственно возможный обряд, свой сонм апостолов и праведников, свой пантеон демонов и грешников. Любое отступление от него воспринимается как ересь и карается анафемой.
Причем, западный обряд отмечания Победы во Второй мировой в этом смысле воспринимается в России как эдакий «католицизм». С близкими иноверцами иногда можно даже общую службу провести, но границы двух вер четко очерчены и любое нарушение конвенции воспринимается как посягательство.
А вот обновленчество соседей воспринимается в Москве как вероотступничество. Как эдакое «униатство», когда обряд может быть и восточный, но самоосознание – западное. А то, что было когда-то «нашим», а потом стало «чужим», воспринимается всегда болезненнее, чем то, что изначально «нашим» никогда не было. Оттого в адрес Киева из Москвы так часто звучат те слова, которые в адрес Парижа или Лондона никогда не произнесут. Но если Москве и стоит кого-то благодарить за то, что на ее ежегодный обряд причастия приходит все меньше верующих – так это саму себя.
