Существует теория “ошибки выжившего”. Ее идея в том, что нельзя делать вывод лишь на основании опыта победителей. Если хотите узнать правду – спросите проигравших.
Например, мы судим о доброте дельфинов, исходя из опыта тех тонущих, кого эти животные толкали к берегу. И не учитываем опыт тех, кого дельфины толкали в обратном направлении.
И эта же теория работает в отношениях украинцев с государством.
Для иллюстрации: в российском коллективном бессознательном “власть” и “государство” неделимы. А потому смена власти для российского обывателя равноценна атаке на государство. В его представлении начать могут с ревизии коррупционных схем, а закончить – пересмотром ядерного статуса.
А в Украине все строго наоборот. В отечественном бессознательном “власть” и “государственность” разведены по разным краям спектра. И для украинского обывателя нет ничего более крамольного, нежели призывы “не раскачивать лодку”.
Именно эта готовность идти до последнего сделала возможной Майданы. Властный призыв “астанавиться” не возымел никакого действия. В итоге, улица победила. Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что украинские институты – при всей их слабости и аморфности – тоже устояли.
В итоге, оба Майдана создали у нас тот самый эффект “ошибки выжившего”. Нам кажется, что любая внутриполитическая схватка не приведет к краху государственности. Мы привыкли, что любые потрясения не чреваты хаосом. Опыт столетней давности слишком далеко – и мы даже не пытаемся делать из него какие-либо выводы. А потому не ощущаем границ допустимого в схватке за “светлое будущее”.
Украинский обыватель убежден, что в борьбе с властью все средства хороши. Включая те, что ставят под угрозу само тело украинской государственности. А потому в борьбе с президентом под удар идет институт президента. В борьбе с депутатами – институт парламента. И далее по списку.
Украина любит противопоставлять себя России. В том числе – в готовности менять реальность, не считаясь с издержками. Раз уж у них – тотальный застой, то у нас – тотальная вольница. Мы слишком увлеклись крайностями, забыв о том, что правильная модель – это не обязательно та, что на противоположном полюсе от российской.
Те страны, на которые Украина стремится быть похожей, давно уяснили, что власть и государство разведены. И потому смена первой не приводит к угрозам для второго. Но при этом, в отличие от нас, в битве за власть они не готовы ставить под удар институты. Просто потому, что эти институты – при всем их несовершенстве – попросту не имеют альтернатив.
Нам кажется, что в нашей борьбе за будущее мы рискуем лишь недостатками. Что достоинства быта – это константа, которая никуда не денется. Что вода из крана не перестанет течь, поезда не перестанут ходить, а товары из магазинов не исчезнут. Забывая о том, что все это возможно лишь потому, что институциональная Украина продолжает существовать.
Мемуары столетней давности отрезвляют. То, во что превращается страна без государства – это Сомали. Когда оружие становится социальным лифтом, а единственный возможный институт – это институт насилия.
В одном из фантастических романов пилотам самолетов запрещалось играть в симуляторы. Лишь потому, что симулятор дарил иллюзию, что любую ошибку можно переиграть. Достаточно лишь вернуться к последнему сохраненному моменту. Порой кажется, что мы уверовали в свою способность переиграть любую ошибку.
В этом смысле мы похожи на людей, которые разбирают боевые снаряды на металлолом. “Тридцать лет так делаем, и ничего”. Проблема лишь в том, что в случае ошибки о ней попросту некому будет рассказать.
Павел Казарин
