Что-то вспомнилось летоМаманя требует, чтобы я взял в руки перо, тогда она перестанет нервничать.
Вот я и взял. Интересно, что я напишу под наблюдением. Мы живем на даче. То есть все живут дома, а мы среди них. Расстояние между живущими миллиметров... нет, сантиметров пятьдесят.
Во главе, в кресле, в конце тропинки напротив ворот сидит мощная старуха Ковбасенко, 86. Спасибо ей за то, что она нас приютила. Она следит, чтоб мама не появилась в купальнике, чтоб гости приходили редко, чтоб в туалете сидели быстро, чтоб телевизор работал мало, а спать ложились тут же, как пришли. Остальное не ее дело, как она неоднократно кричала на рассвете.
От старухи вверх, если считать от земли, идут дочь, зять, внучка, правнучка. Муж внучки самый добрый. Зять, 65, работает днем и ночью. Молча. С упреком. Копать с упреком вдвое тяжелей, но эффект огромный. Сколько раз попадал лопатой по ноге, поскольку смотрел на нас с упреком. Потом приспособился. Мы так и не смогли. Мы платим 600 рублей за сезон, еще копать ему яму!.. Но очень тянет. Маму еле оттащили. Я закален и могу терпеть. А лежать среди трудового энтузиазма считаю дальновидным.
Дочь 52, жена зятя 65, как все одесские женщины, непрерывно стирает. Тут много загадок. Их двое. То ли ей стыдно перед ним... Она непрерывно стирает и развешивает брюки, тряпки, брезенты, ковры, занавески. Выкручивает, вздыхая.
— Что вы так часто ходите в душ? (Споласкивает.) Вы что, такие запачканные? Вы же чистый молодой человек. (Выкручивает.) А вчера у вас была дамочка. С расстройством, видимо. Не могли дождаться ее из туалета. Я стучала, муж под дверью мусор палил. Она молчит. Мы волновались.
Замечания по поведению мамы она сообщает мне и наоборот. И мы полны новостей.
Старуха знает, что я пишу, и ест, глядя на ручку. Все перестали копать, мыть, стирать — глядят на меня. Отношение к пишущему. Все вокруг не пишут, он один пишет. Средь бела дня, не боится.
Внучка 32, с мужем 34, из другого поколения. Копают для отвода глаз. В результате их шумной работы яма не углубилась ни на миллиметр. Они театралы, телеманы, собутыльники, ждут окончания работ, чтобы развалить и сделать все по-своему. Голос его и диктора одинаковы. Я все думаю — телевизор, пока он внезапно не ругается. Так же начинает об экономике и сельском хозяйстве: раздельно, значительно, вдруг мат — и все пропало. Мама кидается:
— Боже, что там такое в Москве?!
Но парень хороший и любит выпить только за праздничным столом. От этого сервировка из беседки не уносится.
Правнучка 15, выглядит на 26. Чего-то хочет. Часто скрывается в доме — и оттуда фортепиано. Выходит в купальном костюме. Возвращается с моря. Входит в дом — оттуда снова фортепиано. Начальное, со значением, но без музыки.
Еще четыре дачника, кроме нас.
Басовитый, пузатый, низкосидящий, в шортах до земли. Его жена, молчаливо скользящая, чтоб не упрекнули. Под руку на море, на базар. Оживляются за забором. Внутри — «ничего мы не сделали, мы только пройдем и сразу ляжем. Это мы случайно пить захотели. Мы выметаемся». Чтоб поддержать любовь хозяев, выезжают за неделю до срока...
И какая-то семья, которую никто не видел. Они где-то здесь живут. Не обнаружил. Чей-то зад мелькнул в кустах. Ему года 44. Говорят, ребенок и жена. Поймать невозможно. Я выскакивал в общем ажиотаже мусор выбрасывать. Все были. Они, говорят, уже выбросили. И сейчас их нет. Уже съехали.
А вообще: высокие розы, солнце, виноград над головой, жужжат пчелы, журчит вода, трое затянули «Учкудук»... Я кладу перо и под наблюдением старухи иду. Это можно. Это за водой. Ничего страшного.
