1917-й год, считает Женя, обнулил все предыдущие российские века; 2022-й, в свою очередь, стёр 20-й.
- Ну, не совсем, – говорю я. – Что-то от прежнего осталось и после семнадцатого, что-то останется и после двадцать второго.
Тут же мне делается неловко при мысли, чтО она обо мне подумает. «Вот ещё один спорщик-уточняльщик».
Заговорили о сегодняшних русских беглецах на Западе. Хорошо, должно быть, тем из них, которые ничего не знают о жизни их предшественников, оказавшихся там после 1917-го. Сколько там было умных и горячих разговоров, как всё-таки следовало, да почему не получилось обустроить Россию до ухода! Сколько было среди них таких, что мысленно брали это на себя, уверенные, что непременно вернутся, и притом скоро, иначе как же она без них обойдётся – несчастная, на миг свихнувшаяся и всё-таки святая. Выпускали (для кого?!) газеты и журналы, писали и печатали книги, тусовались по салонам, засыпали друг друга письмами всё о том же.
Оставшиеся и уцелевшие чувствовали себя, сколько мы можем знать, не лучше уехавших, но по-другому. Они ведь невольно оказались включёнными в новую жизнь, странную и страшную, чужую и вместе с тем родную. В этом была известная естественность, правильность.
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, –
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
- Ну, была, – говорит Женя. – И что? Что хорошего было от этого и ей, и её народу? Что изменило в судьбе России её присутствие? На что повлияло её «была с моим народом»?
Сейчас этот вопрос, считает она, в сто раз уместнее, чем после 2014-го и даже год назад. Россия уже, считай, стряхнула с себя те крошки, те пылинки, какими были на ней её гении и приравниваемые к ним – все, кого она только то и делала, что жестоко озадачивала, а то и мучила без всякого переносного смысла, а они всё равно заходились от любви к ней, всё надеялись, что она когда-нибудь выгребет туда, куда, по их просвещённому мнению, давно следовало бы.
До 2014 года Женя жила в Москве, куда вышла замуж сразу после Херсонского университета, и никуда из неё не собиралась, а после Крыма поняла, что если не вернётся в Украину сейчас, то через сколько-нибудь лет однажды спросит себя в большой тоске, почему тянула. В шестнадцатом уехала, стала жить в Киеве, снимала квартиру, не заводила ни друзей, ни подруг, хотя сильно, говорит, страдала от одиночества, особенно по вечерам: кругом дома, светятся бесчисленные окна, она знает, что за этими окнами люди, тысячи и тысячи живых людей, а она одна, она – как в пустыне.
Через год уехала сюда, в Ахтырку, к родителям, вскоре вышла замуж. Второй раз.
- Мальчик у меня там остался, – говорит о Москве. – Отец любил его не меньше, чем я. Любил и любит. И Олежка любил его не меньше, чем меня. И любит. Я не могла выдержать борьбу за него. Дед-генерал, бабушка-юристка, два десятка тётушек, а я против них одна. И, скажу вам честно, не было во мне полного сознания, что имею больше прав на сына, чем его отец. Ну, не было! Я оказалась вроде Анны Карениной, только та – из-за Вронского, а я – из-за Киева, да вот из-за Ахтырки.
В Ахтырке у неё со вторым мужем крошечная автомастерская, у них уже мальчик трёх лет, ещё пара-тройка лет - и она будет водить его на дзюдо, здесь оно в моде – особенно, кажется, у девочек. С этим мальчиком она гуляла в парке, там мы познакомились. Это было вчера, на Троицу, так что мне тут захотелось написать, что звучали колокола сразу из трёх ближних храмов, но чего не было, того не было.
Всего в городе семь церквей. После переезда сюда Женя присматривалась, какую из них выбрать, чтобы стать постоянной прихожанкой. Так, чтобы твёрдо, до сих пор не решила. Что-то не везёт со священниками. Не нравятся ей эти батюшки. Может, есть и другие, но те, к которым подходила, не нравятся.
- Хить в глазах и в поведении. Я этого не люблю. Думает, что и я к нему с той же целью.
Хить по-украински. По-русски похоть.
Я чуть было не сказал, что, судя по всему, ей ещё долго предстоит с этим сталкиваться. Очень уж заметная она женщина. Ей под сорок, а с лица совсем юная, прямо десятиклассница: такое оно у неё ясное, такое белое, как мало у кого даже здесь, где женская молодёжь, да и не только она, белолицая на удивление – на моё, во всяком случае. А фигура зрелая, на поповском языке – искушённая. Вот у меня чуть и не сорвалось с языка, что ещё долго она будет привлекать внимание...
Мастерская уже несколько месяцев на ней. Муж где-то в армии. Где точно, Женя не знает, отправился со своей машиной, джипом Нисан. Часть денег на неё собрали по знакомым. Чуть ли не в первый же день пребывания мужа на месте службы машина была сильно повреждена взрывом, пришлось добавлять на ремонт – опять обзванивать, обходить знакомых.
