Президентский экономический советник Глазьев и отставной вице-премьер Кудрин почти одновременно выступили с программными заявлениями, один – в жанре интервью, второй – в форме статьи.
При том, что оба являются старинными идейными антагонистами, их объединяет некоторая близость к Владимиру Путину и даже, как принято считать, эпизодический доступ к высочайшему уху.Так оно обстоит или нет (это я про доступ), главным адресатом обоих выступлений определенно является Путин. Именно его они хотят убедить, что надо менять экономический курс, и ему же прозрачно дают понять, что согласны возглавить этот управленческий поворот. Кудрин, судя по всему, готов поработать премьер-министром, а Глазьев, как известно, давно уже положил глаз на Центробанк.
Начнем с Глазьева. Его главная мысль по-детски проста: еще больше отгородиться от мира, смело и помногу печатать деньги, раздавать их для вложений в экономику, а инфляции из-за этого не будет, потому что под строгим чиновным контролем эмиссионные деньги разгонят не цены, как сейчас, а рост экономики.
"Подняв ключевую ставку (в конце 2014-го – С.Ш.), Центральный банк добился лишь одного эффекта: деньги стали покидать реальный сектор и втягиваться в спекулятивную ловушку, генерирующую сверхприбыль за счет колебаний курса рубля… Вкладывать деньги в реальный сектор, за исключением работающих на экспорт отраслей добывающей промышленности, стало бессмысленно… Экономика сошла с траектории роста и сорвалась в кризис… Мы сегодня объективно должны развиваться с темпом ВВП не менее 7% в год, не меньше 10% по промышленному производству и не меньше 15% в год расти по инвестициям. Вместо этого мы падаем по всем этим позициям…"
На первый взгляд, убедительность этих тезисов ослабляет отсутствие конкретных примеров. Но на самом деле оно их усиливает. Потому что в тех немногих случаях, когда Глазьев начинает приводить цифры и факты, все сразу становится на свои места."Возьмите в качестве примера китайскую экономику. Там денежная масса растет с темпом 30, 40%, иногда 50% в год при снижении инфляции… Печатание денег для инвестиций ведет за собой снижение издержек, повышение качества продукции, рост эффективности и снижение инфляции. Смягчение денежной политики Геращенко—Примаковым в 1998 году повлекло рост производства на 20% в течение девяти месяцев и снижение инфляции в четыре раза…"
Вот и возьмем в качестве примера китайскую экономику. Денежная масса за 2014 год, по официальным данным, там выросла отнюдь не на 30-40-50%, а только на 10,3%, т.е. была сбалансирована с ростом ВВП (на 7 с лишним процентов) и с двухпроцентной инфляцией.Что же до девятимесячного золотого века Геращенко–Примакова (имеется в виду, вероятно, премьерство Евгения Примакова в сентябре 1998-го – мае 1999-го), то он был ознаменован вовсе не массированными денежными раздачами, которые рекламирует Глазьев, а, наоборот, существенным уменьшением доли госрасходов в ВВП.
При этом цены за упомянутые 9 месяцев, по версии Росстата, более чем удвоились — инфляция выросла аж на 108,3%. За аналогичные 9 месяцев годом раньше, т.е. с сентября 1997 до мая 1998-го, цены выросли всего на 5,5%. А годом позже, с сентября 1999-го по май 2000-го, – на 12,6%. "Правление" Примакова было ознаменовано не спадом, а резким инфляционным всплеском, причиной которого стали, правда, не действия премьера, а предшествовавший его приходу дефолт.Промышленный же рост действительно был. Только не двадцатипроцентный и не за 9 месяцев. В 1998-м промышленность снижалась, а за 1999-й выросла на 8,9%.
Советчика, не придающего ни малейшего значения правдивости своих слов, а значит, и не собирающегося нести ответственность за свои рекомендации, деликатные люди называют шарлатаном, а обычные – словами, запрещенными у нас к употреблению в средствах информации.Отвлекаясь на минуту от полемики Глазьева с Кудриным, скажу, что ЦБ никоим образом не проводит какую-то супержесткую политику. Ключевая ставка сейчас – 11%. Это низкая ставка, а не высокая. Она гораздо меньше инфляции в годовом исчислении (цены в нынешнем августе на 15% с лишним выше, чем в августе 2014-го). А денежная масса (агрегат М2) в августе была на 7% больше, чем год назад — причем на фоне падения ВВП за это время примерно на 5%. Так что если к концу 2015-го годовая инфляция снизится до 12–13%, это станет большой удачей. По доброй или недоброй воле, но Центробанк реализует, скорее, мягкий курс.
Что же до стагнации инвестиций и прекращения промышленного роста, то это вовсе не продукты недавнего падения курса рубля и сопутствующих спекуляций. В 2013-м, когда рубль стоял нерушимо, инвестиции уменьшились на 0,3%, а промышленность выросла всего на 0,4%. Система стала неспособной к развитию еще в эпоху сверхдорогой нефти.В противовес Глазьеву, Кудрин начинает с того, что страна стоит не перед семипроцентным экономическим чудом, а перед перспективой стратегического упадка: "Сейчас мы обречены на слабый рост — 0,5-1,5% ВВП после 2016 года, что означает стагнацию. К 2020 году доля нашей экономики в мировом ВВП станет самой маленькой за все годы новой России — примерно 2,6%…" Именно эти его слова, удачно оттеняемые казенными бравурными воплями, цитировались особенно часто.
Строго говоря, структурные проблемы уверенно накапливались, а неэффективные проекты вполне себе реализовывались и раньше. Но до 2011-го Алексей Кудрин руководил финансами и сам участвовал в этих неверных решениях, а после – нет. Однако слегка приукрашивать свою роль – слабость простительная, хотя бы по причине ее всеобщности.
И хочется только присоединиться к словам опального сановника о безумии продуктовых антисанкций: "Это решение лишь взвинтило цены, снизило жизненный уровень, усилило рост кредитных ставок и парализовало многие бизнесы. Вместо импортозамещения мы получили шоковую терапию".Но вот Кудрин переходит к рецептам. Правительство должно начать структурные реформы, ориентируясь на пятидесятидолларовую нефтяную цену и первым делом сократив раздутые расходы на оборону, безопасность и социальную политику.
С технократической точки зрения, все верно. Урезать госрасходы, сообщить бизнесу, что власти станут меньше его "проверять и контролировать", и вообще объявить, что машина управления подчинит себя хоть каким-то правилам игры.Но возникают вопросы. Ограничить военно-охранительные расходы (которые и в самом деле непосильны) – значит вывести из себя могучее силовое лобби. Кто с ним сладит? На уровне верхушечных интриг, без давления снизу, такие проблемы почти неразрешимы.
Сократить социальные траты (чрезмерность которых гораздо менее очевидна) – значит взбудоражить народ. Как с ним быть? Принудить? А не жалко? Убедить? А вдруг не получится?Всем начальникам подчиниться единым правилам игры? Заманчиво. Но вы сначала представьте себе корифеев ближнего круга и их верные дружины. Законник на законнике.
Отменить продуктовое эмбарго, пусть даже это обидит миллиардеров-латифундистов, — прекрасная мысль. Но если речь идет о развитии страны, то оно вообще несовместимо с нахождением под санкциями и со всей нарастающей финансовой, технологической и идейной изоляцией. А вывести Россию из-под санкций может только принципиальная смена всей государственно-политической стратегии.Увести страну с наклонной дорожки невозможно с помощью совокупности технократических предписаний. Они просто не будут выполняться, если не станут частью большой политики, одобряемой если не всеми, так многими, и наверху, и внизу.
Если Глазьев не понимает этого со всей своей верноподданической простотой и вообще не видит иных способов внедрения собственных рецептов, кроме верхушечного технократического нажима ("За неправильные планы тоже кто-то должен отвечать, если продукция будет произведена, а ее никто не купит… Элите нужно напрячься для того, чтобы страна выжила…"), то Кудрин, видимо, просто не хочет касаться вопросов, на которые не знает ответа. Но вопросы никуда не денутся, даже если их не задавать.
