Пожалуй, трудно найти европейскую страну, в которой отношение к эмиграции было бы столь отрицательным, как в России, – пишет Ксения Кириллова для forumdaily.
На протяжении многих десятилетий (за исключением небольшого перерыва в 90-е годы) российская пропаганда внушает своим гражданам мысль о том, что любой человек, уехавший из страны, автоматически – предатель родины.
Однако проблема не исчерпывается «кремлевским телевизором». Лично для меня оказалось неприятной неожиданностью то, что даже среди российской оппозиции отношение к «уехавшим» часто бывает очень негативным.
Конечно, негатив проявляется в данном случае иначе. Люди, претендующие на оппозиционность, не склонны повторять обличительные штампы про «предательство», однако подвержены другим мифам. Люди, ни дня в своей жизни не проведшие в эмиграции, рассказывают о том, что эмигранты – это «несчастные люди» без самоидентификации, всегда неприкаянные, одинокие, чужие, мечтающие вернуться и не способные вписаться в новую жизнь, даже несмотря на внешнюю успешность, и — либо тоскующие по России, либо, наоборот, живущие одной лишь ненавистью к ней. Завершаются подобные посты, как правило, рассуждениями о том, что проблемы везде одинаковы, родина одна, и любить люди обязаны только ее, тем более что «русский человек все равно не сможет жить без России».
Все, кто пожил за границей хотя бы несколько лет, понимают, что подобные рассуждения чаще всего не имеют ничего общего с действительностью.
К примеру, большинство моих друзей-американцев живут в США по 20-25 лет, они прекрасно материально обеспечены, имеют все возможности вернуться домой, но на практике — не могут себя заставить даже навестить Россию раз в несколько лет.
Эти люди искренне любят свою новую родину, прекрасно общаются на английском языке (часто – даже между собой), не отрываются полностью от русской культуры, но для поддержания культурных связей совсем не считают необходимым жить в России. Более того, даже те, кто искренне ругает Америку и восхищается политикой Кремля, почему-то предпочитают демонстрировать свой «патриотизм» на улицах Нью-Йорка, и совершенно не жаждут вернуться в столь любимую ими страну.
Таким образом, хочется ободрить тех моих знакомых, кто боится уехать, не зная, как переживет разлуку с родиной. Практика показывает: русский человек способен жить за границей точно так же, как любой итальянец, ирландец или француз. Успешных примеров тому существует множество, а вот примеров того, чтобы человек возвращался из эмиграции назад, напротив, не так много.
Однако не меньшей ошибкой будет считать, что эмиграция – это легкий путь к успешности или бегству от проблем. Более того, эмиграция несет в себе такое множество проблем и лишений, которые очень трудно представить человеку, никогда не покидавшему свою страну. На основании своего небольшого личного опыта и опыта моих друзей я попытаюсь развенчать лишь некоторые мифы об эмиграции – как позитивные, так и негативные.
1. Депрессия, ностальгия и разочарование. Безусловно, это явление существует, и ему подвержены не только те, чей отъезд был вынужденным, но и люди, давно готовившиеся к эмиграции. Избежать этого феномена почти невозможно, и среди моих знакомых эмигрантов можно назвать лишь нескольких человек, которые не признались бы, что первые годы связь с прежней страной была очень сильной. Этому есть весьма объективные причины.
Важно понимать, что эмиграция – это всегда стресс, притом стресс необычайно сильный. Когда проходит первая эйфория от переезда, он начинает ощущаться особенно сильно. В обычной жизни у большинства из нас есть множество защитных реакций. Для нас значимо, что о нас думают близкие, и гораздо менее значимо мнение случайных людей. Именно поэтому случайному человеку труднее нас обидеть: у нас сформированы психологические механизмы защиты от постороннего вмешательства, есть опора, почва под ногами, есть защита, друзья, близкий круг, место в обществе, и потому первый встречный чаще всего не может выбить нас из колеи.
Однако в эмиграции ситуация резко меняется. Здесь человек приезжает в чужую страну: один, без друзей, без поддержки, без малейшей опоры, без фундамента как такового. Местные люди воспринимаются еще абстрактной единой массой, они еще не разделены на ближний и дальний круг, из их числа еще не выделяются отдельные личности. Добавим к этому то, что в ситуации стресса защитные реакции теряются, а адаптационные механизмы резко снижаются. Мнение каждого, даже абсолютно незнакомого человека в начале эмиграции еще очень значимо, потому что все люди воспринимаются как представители своей страны. Соответственно, неадекватная реакция от отдельных людей воспринимается, как враждебность со стороны страны в целом.
В результате довольно небольшого перечня неудач хватает, чтобы человек почувствовал себя «чужим», ненужным, заброшенным и даже обманутым. Тоска по прошлому соединяется в такие минуты с тоской по почве под ногами и «дому, в котором и стены помогают», что лишь усиливает ностальгию. И чем больше у человека было иллюзий перед эмиграцией, тем сильнее оказывается этот стресс.
Надеяться на легкую жизнь в новой стране, мягко говоря, наивно. Решившись на переезд, нужно быть готовым к тому, что в первое время будет действительно очень тяжело и больно. Однако важно помнить, что этот период обязательно проходит, а главное – что он не связан с культурными особенностями именно русскоязычных эмигрантов. Подобные ощущение переживают люди, приезжающие из самых разных стран мира.
2. Бегство от трудностей. Тем людям, которые ищут в эмиграции «легких путей», уезжать, действительно, не следует. Трудности будут везде, и часто при переезде их намного больше, чем при жизни в своей стране. Обещать «легкую» эмиграцию наивно и безответственно. Недостатков тоже множество в каждой стране. И в США, и в Европе, встречается зачастую просто невыносимая бюрократия, тоже возможны врачебные ошибки, а высокий уровень жизни не упадет на вас с неба. Выбор страны в этом смысле похож на выбор спутника жизни: недостатки есть у всех, но вы выбираете того, чьи изъяны для вас терпимы.
3. Успешность и счастье. Важно понимать, что в ряде стран тяжелая работа сама по себе не является гарантом успешности, и дорогу придется пробивать себе самим. В эмигрантских группах мне часто встречаются рассуждения на тему того, что существует феномен «вечных неудачников», которые жалуются на принявшую их страну, на свои трудности в ней, но панически боятся перемен, и потому отказываются от любых предложений изменить свою жизнь к лучшему, даже от самых выгодных и вполне конкретных. Такие люди, действительно, есть, и я сама сталкивалась с теми, кто сознательно шел мыть полы, шумно жаловался на свою тяжелую долю, и тут же упрекал тех, кто пытался его подбодрить, за то, что они не хотят последовать его примеру, и посмели желать для себя чего-то иного.
Однако и здесь не все так однозначно. Страх перемен в данном случае может быть обусловлен не синдромом «хронического неудачника», в чем чаще всего обвиняют таких людей, а следствием тех вещей, о которых я писала выше. Для человека, потерявшего в жизни чуть меньше, чем все (особенно речь идет о вынужденных эмигрантах) первой потребностью может являться вовсе не внешняя успешность, а восстановление психологически необходимых опор: какого угодно коллектива, друзей, появление «ближнего круга», восстановление зоны комфорта, из которой потом очень тяжело бывает выходить снова. Такой период может быть временным, и в это время, возможно, не стоит слишком давить на человека, заставляя его что-то менять. Однако важно оказаться рядом в тот момент, когда человек становится реально готов к тому, чтобы изменить свою жизнь.
К тому же важно помнить, что каждый человек ищет в эмиграции разного. Внешний успех, действительно, далеко не всегда является показателем счастья. Человек счастлив тогда, когда находит в новой стране то, что ему действительно важно было обрести. Это может быть свобода, чувство безопасности, уверенность в завтрашнем днем, возможность самовыражения, возможность быть рядом с любимым человеком (если речь идет, допустим, об ЛГБТ-браках), наслаждение внешней красотой, законность и многое другое. Именно это чаще всего дает человеку то счастье, которого он никогда не испытывал на прежней родине – счастье, ради которого эмигранты готовы вытерпеть многие трудности и не возвращаться домой, даже если такая возможность у них никуда не исчезала.
4. Кризис самоидентификации. Здесь тоже многое зависит от того, из какой страны и при каких обстоятельствах приехал тот или иной эмигрант. Чаще всего процесс смены идентификации происходит безболезненно и плавно, даже незаметно для самого человека. Мало кто из моих знакомых мог четко назвать ту временную грань, начиная с которой проблемы новой страны стали волновать его больше, чем прежней, и на смену привычному «у них» пришло выражение «у нас».
Прежняя страна забывается, на место старых любимых мест приходят новые, ностальгия исчезает, и даже чужой язык становится если не родным, то привычным и понятным.
Иначе ситуация складывается в случае, когда прежняя страна явно ведет себя враждебно по отношению к новой. Тем самым она сама ставит своих бывших граждан перед нравственным выбором, которого в иных условиях в принципе не возникло бы. В результате, совмещать 2 идентификации бывает очень трудно, если не сказать, что невозможно. Выбор в таком случае становится вынужденным требованием совести, и происходит осознаннее, болезненнее, но зато быстрее и глубже, чем в первом случае.
К примеру, многие мои знакомые, эмигрировавшие в Украину, предпочитают считать себя «русскими украинцами», а вовсе не «российскими оппозиционерами». В США ситуация с этим несколько проще, и я знаю нескольких прекрасных людей, идентифицирующих себя в первую очередь как изгнанников из России. Однако и такие люди со временем сталкиваются с дилеммой выбора приоритетов, и чаще всего приоритетной для них становится новая родина, что, в общем-то, вполне логично и порядочно по отношению к приютившей их стране.
Однако, так или иначе, не стоит верить в мифы о том, что для русских людей «нет другой родины, кроме России». Напротив, некоторые мои русскоязычные друзья признаются, что само понятие патриотизма появилось у них только здесь, в США.
Дело в том, что в обычной жизни у человека, не охваченного современным российским «ура-патриотизмом», категории «страны» может в принципе не быть как таковой. Часто сам этот термин воспринимается обывателями, как некая абстракция. Человек всю жизнь живет в своей стране. Он не знает, как можно по-другому, и никогда не видел иного.
В эмиграции же выбор страны становится сознательным, отношения с ней – живыми и осязаемыми, даже в случае, если они не безупречны. Парадокс в том, что чем больше трудностей человек преодолел в начале эмиграции, чем больше сил вложил в свою новую родину, тем сильнее может быть его любовь к ней. Часто первую в жизни присягу человек дает именно в эмиграции – принимая гражданство. Первые жертвы ради новой страны, первые документальные отношения с ней, первые победы и первые обязательства – все это является благоприятной почвой для любви: не поверхностной восторженной влюбленности или привычной привязанности к территории, а более глубокого чувства.
5. Ненависть к России. Как я уже говорила, это один из самых распространенных кремлевских мифов, проникнувший и в оппозиционные ряды. На самом деле многие русскоязычные эмигранты, даже из числа политических беженцев, долгое время были довольно равнодушны к России. Некоторые годами совмещали любовь к Америке и к России, а многие постепенно отстранялись от российских дел, и естественным образом теряли интерес к бывшей родине. Ситуация в корне изменилась после начала русско-украинской войны, а конкретно для США – после вмешательства России в американские выборы.
Однако те люди, которые начали выступать резко против такого вмешательства, расценивают Россию вообще не как объект любви или ненависти, а в первую очередь — как внешнюю угрозу, от которой они пытаются защитить свою новую родину. Сами пережившие травматичный опыт столкновения с подобного типа злом, они видят для себя важнейшую цель в том, чтобы защитить свою семью, детей и их будущее от внешней агрессии.
Проще говоря, вряд ли бы кто-то на Западе вспоминал Россию, если бы она сама постоянно не напоминала о себе, притом в самом неприглядном виде.
Но не стоит удивляться тому, что защита новой родины становится для таких эмигрантов приоритетнее, чем благополучие прежней – в конце концов, люди сами выбрали для себя страну, и даже клялись защищать ее с оружием в руках. Особенно ярко проявление такого отношения видно на примере российских эмигрантов в Украине. Конечно, существует и немало тех, кто продолжает любить Россию, «несмотря на политику». Однако это никому не дает права осуждать тех, кто сделал иной выбор.
Словом, подводя итоги, можно сказать, что на мой взгляд, как и на взгляд многих моих знакомых эмигрантов (а особенно тех, кто отслужил в американской армии), эмиграция – это не история бегства или разлуки, это история любви – пусть тяжелой, но выстраданной. Не каждый готов решиться на такую любовь и вытерпеть до конца все трудности, которые встретятся у него на пути, но практика показывает – стать достойным и полноценным гражданином другой страны, любящим ее и не желающим для себя ничего другого – вполне реально.
Ксения Кириллова
