В моем детстве мы нечасто ездили в Севастополь.
Во всяком случае, реже, чем в Алушту или Ялту. И дело было не в расстоянии - в конце концов, от моего Симферополя до Севастополя было ненамного больше, чем до ЮБК. Просто этот город был закрытым.
Особый статус у города появился еще в 1939 году – и просуществовал почти семь десятилетий. Вплоть до декабря 1995 года на подъездах к Севастополю были контрольные пункты: жителей других крымских городов пускали лишь по пропускам. Причем, город Балаклава, которая административно относилась к Севастополю, – была закрыта даже для самих севастопольцев.
За семь десятилетий выросло несколько поколений людей, привыкших к этому статус-кво. Севастополь стал одним из немногих городов в Украине, который мог похвастаться отчетливой городской идентичностью. Она доминировала над региональной – если остальные жители полуострова предпочитали подчеркивать, что они крымчане, то жители города напирали, что они именно севастопольцы. Впрочем, балаклавцы от них не отставали. Степень закрытости в сознании местных была напрямую связана с уровнем элитарности.
Отчасти их можно было понять. Закрытость города и статус флотской базы в советские годы обеспечивал иной уровень снабжения. Иную структуру населения. Иное внимание со с стороны столицы. Даже после 1995 года сводный бюджет Севастополя нередко был сопоставим с бюджетом всей Автономной республики Крым (или даже превышал его).
Мы часто говорим, что Крым был заповедником ностальгии – но особенно это ощущалось в Севастополе. Оборонное сознание было главным содержанием всей внутренней дискуссии. Директора художественных музеев даже жаловались, что любая выставка без батальной составляющей остается без внимания. Героика двух оборон перевешивала на чаше весов любое будущее. Самоощущение стареющего камикадзе, которого готовили умирать, но час икс так и не пришел.
В постсоветское время городу долго пытались придумать смысл сущестования. Одни предлагали роль порта. Другие – туристического центра. Но все идеи упирались в Черноморский флот. Тот самый, который сперва должен был оставаться в Севастополе до 2017-го, а после Харьковских соглашений – до 2042-го. В его распоряжении были территории и причальные стенки. Возможность влиять на бюджет и инфраструктуру. Люди в российских погонах не могли смириться с потерей влияния – а ностальгия местных жителей заставляла их вновь грезить о «закрытом статусе» и возможности «грозить шведу».
Кстати, именно закрытый статус города в свое время привел к тому, что в этом городе число крымских татар было заметно меньше, чем в других регионах полуострова. Репатриация пришлась на первую половину 90-х, а в эти годы город все еще был закрыт для иногородних. Крымские татары вынуждены были селиться в других местах – и к моменту аннексии их суммарная доля в Севастополя колебалась в районе 5%. В то время как в целом по Крыму их число доходило до 13%.
В результате, островком проукраинских настроений в городе считались Военно-морские силы Украины. Которые на фоне российского флота всегда выглядели пасынками. Зарплата, довольствие, снабжение – все это если и заставляло кого-то оставаться патриотом Украины, то не благодаря, а вопреки. А потом случился 2014-й год.
Самая редкая номерная серия на украинских дорогах сегодня – это СН. Севастополь имел на нее право на правах города отдельного подчинения. Таких номеров и до войны было немного – а теперь можно пересчитать по пальцам. Когда мы встречаемся на дорогах, то моргаем друг другу фарами. Ряды моих крымских АК тоже постепенно редеют.
Я пишу это все лишь потому, что соцсети обсуждают правки в украинскую конституцию. Те самые, которые убирают все отдельные упоминания о Севастополе из основного закона. Кто-то пишет «давно пора». Кто-то твердит о правовых рисках. А для меня это все – лишь повод вспомнить о городе, в котором я не был последние пять лет.
Я любил этот город за лучшие в Крыму театры. За цельность архитектуры. За то, что это был единственный приморский город на полуострове, который не впадал в зимний анабиоз. Одно время я даже думал о том, чтобы туда переехать. Не успел.
Но если меня чему-то и научили последние пять лет – так это тому, что за прошлое держаться нет никакого смысла.
