Злосчастное старинное, русское: все или ничего, да или нет. Если что-то не совсем хорошо, то значит совсем плохо. Если не совсем плохо, то значит совсем хорошо.
Как трудно бывает этой не-диалектике понять и признать, что пороки капитализма неразрывно связаны с его добродетелями, что капитализм – это природа человека, безысходно противоречивая, но живая, что призывы взять лучшее и отсечь худшее – это безграмотное мечтательство, а попытка от мечты перейти к делу – это кровь, нищета, общая несуразица, разгильдяйство, которое бывает хуже закабаления людей.
Поносить буржуазную пошлость – это она и есть, буржуазная пошлость. Презирать западную приземленность – значит подражать западным же дурачкам, породившим социализм – мечту пошляков. Бернарды Шоу как социальные критики – это все тот же 66-й сонет, только совсем уж бездарный, потому что сУрьёзный.
«Антикапиталистическая ментальность» мастеров культуры - с каким великолепным спокойствием презирал ее великий Мизес!
К сожалению, русский фашизм что-то медленно и поверхностно проникается этой безграмотностью, этой пошлостью; она все еще не очень заметно сказывается на политике, особенно - экономической. Госкапитализм, он, конечнно, на марше, но ведет страну в тупик все-таки не очень споро.
Кремль, например, не спешит решительно управлять народным потреблением, чтобы оно становилось все менее похожим на западное, делалось более возвышенным, скрепно-православным. Там, в Кремле, похоже, еще не совсем слабы позиции здравого смысла.
Болтовня о том, что русские западники прошлого «если и завидовали Западу, то только наличию у него политической свободы и просвещения», а «культ частной выгоды и наживы» отвергали - не то, мол, что нынешние их последователи, «объявившие капитализм высшей и конечной целью исторического развития» и готовые «ради счастья «быть Европой» стать какой угодно ее малой частью», «во имя вхождения в мировой рынок смириться с любой ролью, которую Запад предпишет России» -
эта болтовня Кремлем поощряется, но пока, к сожалению, просто как болтовня, отвлекающая молодежь от опасных мыслей и серьезной учебы, а не как руководство к планомерному политэкономическому действию.
Почему приходится сожалеть, что от мечты о русском капитализме с человеческом, то есть, не потребительским, лицом не спешат переходить к делу? Потому приходится сожалеть, что такое Дело ослабляло бы русский фашизм и в целом страну; она становилась бы все менее опасной для окружающих, ее научно-технические достижения надежно не поднимались бы выше нынешнего нуля, а производство – выше нынешних двух процентов мирового.
Конечно, никто уже не сделал и не продолжает делать для ослабления, разжижения, опошления России столько, сколько Путин и путинизм, но хотелось бы, конечно, чтобы – больше, больше, еще больше.
Их-то, Путиных-Михалковых, уговаривать не приходится, а вот как бы подтолкнуть Мировое Правительство больше, намного больше, чем сейчас, тратиться на Русскую Скрепность, на внедрение ее в жизнь?
