В фундамент государства Российского доносительство было заложено во времена Ивана Грозного. Настало время доносов.
Один из иностранцев, побывавший в Москве во времена Ивана Грозного, писал: «Именно москавитам врождено какое-то зложелательство, в силу которого у них вошло в обычай взаимно обвинять и клеветать друг на друга перед тираном и пылать ненавистью один к другому, так, что они убивают себя взаимной клеветой». Основной поток доносов шел от опричников, которые доносили на бояр и князей. По их доносам были казнены двоюродный брат царя Владимир Старицкий, митрополит Филипп II (Федор Колычев), боярин Иван Челядин с семьей, князья Куракин, Булгаков, Ряполовский, Щенятев, Турунтай-Пронский и многие другие.
Опричники доносили царю и друг на друга. Малюта Скуратов, к примеру, организовал доносы на Вяземского, Федора и Алексея Басмановых, Федор Басманов в свою очередь принес царю наветы на Малюту Скуратова, Вяземского, Марию Темрюковну и на Василия Грязного. Нравы не изменились и после смерти Ивана Грозного. Летописец времен Годунова свидетельствует:
«Доносили друг на друга попы, чернецы, пономари, просвирни, жены доносили на мужей, дети на отцов. От такого ужаса мужья от жен таились. И в этих окаянных доносах много крови пролилось невинной, многие от пыток померли, других казнили. Обвиненным резали языки, сажали на кол, жгли на медленном огне».
С царствования Михаила Федоровича (1613—1645 гг.) в России получила распространение система политического сыска «Слово и дело государево». Такими словами доносчики публично заявляли, что знают о государственном преступлении и желают сообщить об этом государю. Каждый, кому становилось известно о злых умыслах по отношению к царю, оскорблении царского имени, государственной измене и т.д., под страхом смертной казни был обязан донести об этом властям.
Доносительство стало приобретать массовый характер. Придворный врач-англичанин «тишайшего государя» Алексея Михайловича (1645—1676 гг.) свидетельствует: «У царя были осведомители буквально на каждом углу. Что бы ни происходило на каком-то собрании, на пиру, на похоронах или на свадьбе, все это становилось ему известным».
Закон об извете (доносе) обязывал доносить и на всех родственников изменника. При побеге изменника за рубеж дети, жены, родители, братья становились не свидетелями, а соучастниками побега, заложниками, которые не могли не знать о готовящемся государственном преступлении. Всем им грозила смертная казнь.
В царствование Петра I произошло резкое увеличение числа государственных преступлений, караемых смертью. В 1713 году царь довел до сведения всех подданных указ: «Сказать во всем государств, что все преступники и повредители интересов государственных с вымыслу, кроме простоты какой, таких без всякие пощады казнить смертию, деревни и животы брать, а ежели хто пощадит, тот сам тою казнен будет».
К категории государственных преступлений относились также всякое словесное оскорбление государя и неодобрительное слово о его действиях, «похищение его царского величества казны», утайка ревизских душ при переписи, укрывательства беглых крестьян, рубка заповедных корабельных лесов, неявка служилых людей на смотры и службы, принадлежность к расколу, а также все должностные преступления чиновников.
Тяжким государственным преступлением был бунт — «возмущение», мятеж с целью свержения существующей власти, подавляемый самым жестоким образом. «Бунтом» считалось всякое, даже пассивное, сопротивление властям, несогласие с их действиями. В 1698 году по резолюции Петра I: «А смерти они достойны и за одну противность, что забунтовали…» — казнили около двух тысяч стрельцов. «Бунтовщиками» считались восставшие в 1705 году астраханцы, Кондратам Булавин и его сообщники в 1707—1708 годах и Мазепа с казаками в 1708 году. Само слово «бунт» было запретным, как и слово «измена». Сказавшего это слово арестовывали и допрашивали.
Каждый подданный государя, узнавший о совершенном или готовящимся преступлении был обязан донести властям.
При Петре I большая часть доносов о государственных преступлениях доводилась до сведения властей по системе «слово и дело государево». В это время стало практиковаться несколько форм такого извета. Доносчик мог обратиться в государственное учреждение или к своему непосредственному начальнику и заявить, что имеет «слово и дело государево». Известить власти можно было, обратившись к любому часовому, который должен был вызвать дежурного офицера. Особенно популярен среди доносчиков был пост у царского дворца. Доносы делались и публично. В людном месте доносчик, привлекая к себе внимание, начинал громко кричать «Караул!» и затем объявлял, что «за ним есть слово и дело государево». Таким образом, он вынуждал местные власти заняться его изветом. Лицо, против которого выкрикивалось «слово и дело», немедленно задерживалось и препровождалось: в Петербурге — в Тайную канцелярию, в Москве — в Преображенский приказ, где арестованный, под воздействием жестоких пыток, нередко винился в таких деяниях, к которым не был причастен. Доносы развились до такой степени, что Петру I пришлось принять меры к их ограничению.
Громогласные заявления доносчиков о государственном преступлении не одобрялись. Кричать «Слово и дело!» рекомендовалось лишь в том случае, если не было возможности донести «просто», без шума.
Доносчик не должен был тянуть с доносом, он был обязан донести сразу же после того, как он услышал о «непристойных словах». Два монаха — Макарий и Адриан — были посажены за пьянство на цепь и тут же объявили друг на друга «слово и дело». Утром, протрезвев, они не могли вспомнить, о чем, собственно, собирались донести.
К ложным доносам часто прибегали опытные преступники, которые пытались с помощью «бездельного» извета затянуть расследование их преступлений или избежать неминуемой казни. За счет доноса на другого, подчас невинного человека преступник стремился спасти свою жизнь или облегчить свою участь.
Люди шли на ложный извет также потому, чтобы привлечь к себе внимание, добиться решения своего дела или настоять на его пересмотре. Среди доносчиков такого рода встречались и люди с признаками душевной болезни, невменяемости и белой горячки.
Известно, что выкрикнувший «слово и дело» перед казнью 6 июня 1671 года брат Степана Разина Фрол значительно отсрочил свою казнь. Как писал современник, Фрол, «придя на место казни, крикнул, что он знает слово государево… Когда спросили, что он имеет сказать, Фролка ответил, что про то никому нельзя сказать, кроме государя. По той причине казнь отложили, и есть слух, будто открыл он место, где брат его, Стенька, зарыл в землю клад». Фрол морочил голову следователям пять лет. Его казнили лишь весной 1676 года.
В начале XVIII века, когда государство, разоренное Северной войной, нуждалось в деньгах, возросло число доносов, авторы которых «знали», где закопаны большие клады и находятся залежи серебра и золота.
В Петровскую эпоху донос стал орудием не только политической власти. В 1711 году Петр создал ведомство штатных доносчиков — фискалов во главе с обер-фискалом. Фискалы были во всех центральных и местных учреждениях, в том числе и церковных. Им предписывалось «над всеми делами тайно надсматривать и проведывать», а затем доносить о преступлениях. За верный донос фискал получал награду: половину конфискованного имущества преступника.
Создание фискального ведомства имело большое значение для дальнейшего развития системы доносительства в России. Принципы и примеры работы государственных служащих-фискалов, назначаемых и поддерживаемых царем, становились образцом для подражания множества добровольных доносчиков.
По мнению царя, в России почти не было честных чиновников. Петр жестоко и безуспешно боролся с этой язвой.
Есть свидетельство, что однажды в Сенате выведенный из терпения повальным казнокрадством и взяточничеством Петр хотел издать указ вешать всякого чиновника, укравшего хоть настолько, сколько нужно на покупку веревки. Тогда блюститель закона, «око государево», генерал-прокурор Ягужинский встал и сказал: «Разве ваше величество хотите царствовать один, без слуг и без подданных? Мы все воруем, только один больше и приметнее другого».
17 марта 1711 года Петр издал указ: «Если кто донесет, где сосед деньги прячет, тому доносчику из тех денег треть, а остальное — на государя».
«Донос, — пишет Ключевский, — стал главным инструментом государственного контроля, и его очень чтила казна».
Существенную награду «за правый донос» на своего мужа, обратившегося в иудаизм, получила Елена Возницына, о доносе которой и «поощрении» за него будет сказано позднее.
Доносчиками нередко становились родственники, близкие друзья и соседи. Мужья сообщали о «непристойных словах» своих неверных жен. Отцы доносили на детей, дети на отцов, братья на братьев. Много доносов поступало от жен на мужей, которых не любили и от которых терпели побои и издевательства. Так посадская женка Февронья кричала «слово и дело» на собственного мужа и объяснила на допросе это тем, что «не стерпела от мужа побои». Дворовый человек Сергей Алексеев был взят в Тайную канцелярию по доносу своей жены, которая «известила» сыск, что ее муж обозвал великого князя Петра Федоровича дураком.
