В аэропортах всего мира, а в Париже - так и особенно - всегда присутствуют вот эти профессиональные красавицы: ярко-канареечный или феррарно-красный пластиковый чемоданчик, фирменные пакеты Бальмен или Виктория Сикрет, гладко, до неестественности выпрямленные волосы или, наоборот, нарочитые огромные кудри, блестящие губы из Инстаграма и, главное, - взгляд: я столько стою, что тебе даже смотреть на меня не положено, но, уж ладно, смотри.
Они все очень похожи, но есть и очень красивые, а есть так себе: что было.
Однажды у меня в Шарль де Голле произошел один очень неприятный инцидент. В Париж бизнес-классом летел какой-то наш депутатообразный богач с первой женой.
Именно с первой, потому что ему самому уже было хорошо за пяттдесят - ну, и она была примерно того же возраста; наверное, поженились ещё студентами, пока он был худеньким, но хватким, или с папой-директором. Но он постарел самым естественным образом - лысина, пузико, очки, а она не собиралась так просто уступить его второй или, может быть, третьей, которой такие экземпляры обычно обзаводятся: она искромсала себя по полной, не пожалела ничего.
Они уже сидели в креслах бизнес-класса, когда я входил в самолёт и, кажется, даже уже пили шампанское или что-то в этом роде, но он покладисто скучал, а она - нисколько: она была на страже и стерегла его самым трогательным образом.
Я именно тогда, проходя мимо, сразу обратил на нее внимание и невидимо взрогнул: этот отвратительный зимний загар солярия, раздутые арбузы декольте, нарощенные ламинированные косы, огромные губы с соженными хлоркой зубами, выточенный тоненький носик, перетянутые глазки, чернильные брови в центре исколотого лба - я такое до этого видел только на экране, да и то больше в мультфильмах. А тут живьём - на расстоянии метра.
У меня плохое зрение, но очков я не ношу, и оттого издали все мне кажутся красавцами и красавицами. Это работает и со мной самим, собственно, тоже: я никак не привыкну к почтительному отношению к себе тридцатипятилетних мужчин; мне всё верится, что я выгляжу примерно так же, как они, и непонятно, отчего они относятся ко мне, как к отцу или дяде, а зрелые солидные дядьки, которые мне кажутся стареющими, как выясняется, видят во мне даже не ровесника, а "мэтра" (и это взаимно).
Так вот, вижу я неважно. Но даже издали я тогда увидел эту ослепительную даму - и мне стало плохо: так жутко, так смертельно тоскливо это выглядело.
А потом произошло непоправимое.
Мы прилетели и все ждали багаж, даже магнаты из бизнес-класса, и когда эта резиновая змея, которая несёт наши чемоданы, задвигалась, я, без очков, разглядел вдали вроде бы свою темно-синюю сумку, но перед тем, как схватить ее и отправиться по привычке поболтать к веселым чернокожим таможенникам Руасси, должен был удостовериться, что это именно она, моя сумка, и я не утащу чужие богатства.
Я пошел вдоль ленты, двигаясь не навстречу ей, я пятясь задом, спиной вперёд, подозрительно рассматривая проезжающую рядом нужную мне сумку во всех подробностях, - и, конечно, натолкнулся на кого-то. Наступил и напоролся.
Я развернулся и автоматически должен был выдать виноватый "пардон", но (это была она) вдруг увидел ее вблизи, совсем рядом, прямо перед собой - и закричал.
Так стыдно мне не было никогда.
Это был поздний полет, притихший дальний зал для стран третьего мира, тихая уставшая публика - и вдруг взрослый, настоящий мужчина визжит, как намыленная девица в душе из фильма ужасов.
Но это было и вправду неожиданно: вблизи эта с синими прожилками кожа, натянутая на арбузный силикон, как на мяч, это вывернутая, как у Гуинплена, верхняя губа с насечками швов, эти крохотные вывернутые глазки с размазанной тушью, которую уже некуда было рисовать - мне было ужасно стыдно, я коротко и позорно выдохнул "Простите" и убежал куда-то в туалет, причем ее муж ко всему отнёсся так же безучастно, как до этого в самолёте, - изучал что-то в телефоне, да и ладно.
Я потом, конечно, вышел, когда почти все разошлись, и моя бедная сумка каталась кругами в который раз, не понимая, чем она провинилась, и почему ее никто не забирает. И ничего хорошего или смешного в этом моем рассказе нет; хотя и морали никакой нет тоже: так, случай из не самой короткой жизни, полной неожиданностей, ужаса и сочувствия.
