Доктор экономических наук, профессор, директор Центра исследований постиндустриального общества Владислав Иноземцев — о том, почему в современной России невозможны реформы
На протяжении последних двадцати лет российские оппозиционеры тешат себя надеждами на то, что вот-вот страна изменится: народ осознает ошибочность нынешнего внешнеполитического курса и пагубность национальных коррупции и неэффективности, сместит правящую элиту и тем самым запустит масштабное обновление государства и общества. Однако ничего такого не происходит даже тогда, когда, казалось бы, система власти испытывает значительные перегрузки — и сегодня хотелось бы попытаться ответить на вопрос о причинах подобного положения дел.
Я сразу оговорюсь: никаких попыток убедить читателя в том, что проблема состоит в исторических особенностях российского народа, эффекте православия или имперскости, не будет. Попытка объяснения будет предельно рациональной и хронологически ограниченной современным моментом — точнее, последними двумя десятилетиями. Забегая вперёд, скажу: я полагаю, что причиной невозможности либеральных реформ в России является значительная доля в обществе лиц, которые осознанно не хотят их проведения — причём как их численность, так и их позиция существенно изменились именно в 2000-е и последующие годы.
Чиновники
Прежде всего стоит вспомнить отечественных чиновников. Их количество с 1999 по 2017 г. выросло без малого вдвое — с 780 тыс. до 1,37 млн человек. При этом рост благосостояния общества и расширение возможностей бюджета, которые были порождены прежде всего повышением мировых цен на продукты российского сырьевого экспорта, позволили исключительно резко поднять уровень жизни именно данной категории граждан (с начала 2000-х годов, например, официальный оклад депутатов Государственной Думы вырос с 16,8 до 399,3 тыс. рублей в месяц — и это не самый высокий скачок).
Более того: сегодня чиновничья армия распоряжается бюджетными средствами, несравнимыми даже с теми, которыми она оперировала в середине 2000-х — и распоряжается неплохо: согласно официальным оценкам, с 2010 по 2017 гг. нецелевое использование средств федерального бюджета выросло с одного до 1,86 трлн рублей в год. «Обмолачивать» этот поток мобилизованы родственники (вспомним сообщение о новой коммерческой фирме, зарегистрированной 82-летней матерью главы нижней палаты российского парламента) и друзья счастливчиков — так что можно с уверенностью говорить о том, что как минимум 3 млн человек считают нынешние порядки вполне выгодными для себя и не желают их менять.
Доверяют ли россияне декларациям чиновников?
Силовики
Помимо чиновничьей массы, существуют и «силовики». Оценка их числленности может быть только приблизительной, но по минимальным подсчётам она приближается сегодня к 3 млн человек.
Среди них:
- 914,5 тыс. человек числящихся в штате Министерства внутренних дел;
- Национальная гвардия, насчитывающая до 400 тыс. человек;
- Министерство по чрезвычайным ситуациям с 289 тыс. сотрудников;
- Федеральная служба исполнения наказаний, в которой работают 295 тыс. человек;
- Федеральная служба безопасности с засекреченным штатом, оценки численности которого составляют обычно 100–120 тыс. человек, а с погранслужбой — до 200 тыс.;
- Таможенная служба (около 70 тыс.);
- прокуратура и Следственный комитет (более 60 тыс.),
- миграционная служба (более 35 тыс.)
- некоторые другие менее многочисленные по числу работников агентства типа ФСО, ФАПСИ и им подобные.
Эта часть российского общества в своём абсолютном большинстве не только не способствует экономическому и социальному развитию страны, но напрямую мешает ему, так как для поддержания своего существования она постоянно продуцирует новые ограничения, надзор за соблюдением которых обеспечивает этим людям зарплату, а санкционирование несоблюдения — коррупционный доход. Внутри «силовиков» возникли различные группы влияния, центральной из которых является ФСБ — по сути, параллельная «вертикаль власти» в стране. Масштабы занятости в этих структурах превышают показатели развитых стран в несколько раз: в ФБР и ЦРУ трудится в три раза меньше людей, чем в ФСБ, да и приток людей в эту сферу велик как никогда. Как следствие, не менее 4 млн человек, принадлежащих к этой категории (включая военных), и столько же членов их семей совершенно не хотят перемен.
Повторю: все приведённые цифры не могут считаться совершенно точными, но в последнее время появился очень интересный косвенный показатель: согласно новой программе по внедрению отечественных операционных систем для смартфонов, их использование в будущем станет обязательным для... 7,9 млн «сотрудников госорганов, бюджетных учреждений и компаний с госучастием» — причём сюда не входят, например, работники органов местного самоуправления и технический персонал госструктур.
Иначе говоря, если принять число занятых в России за 72,4 млн человек, окажется, что более 11% составляют «ответственные» «государевы люди», а с членами семей эта категория лиц может достигнуть 17–18% активного населения страны. Для сравнения: сейчас в США совокупная численность сотрудников всех федеральных ведомств, включая персонал Министерства национальной безопасности и Федерального бюро расследований, по численности не превышает 1,86 млн человек, что составляет всего 1,21% от общего числа занятых, которое в марте 2017 г. превысило 153 млн человек.
И другие лица...
Нужно учитывать также тех, кто живёт за счёт обслуживания сложившегося образа жизни страны — от персональных водителей до охранников, не говоря о многих других категориях лиц.
В такой ситуации возникает два вопроса. С одной стороны, можно ли надеяться на то, что эта четверть населения, которая не может производить ничего полезного для общества, окажется не только сторонником перемен, но не выступит их решительным противником или хотя бы не создаст тот «фон», к которому власть всегда сможет аппелировать в защиту построенной ею «стабильности»? На мой взгляд, нет — просто потому, что отрыв их уровня благосостояния от среднего больше, чем он был в 1980-е, да и ментальность существенно отличается от существующей у большинства.
В ходе реформ, если бы таковые начались, эти люди должны были бы потерять свои посты и быть трудоустроены в экономике, которой большинство из них в нормальных условиях попросту не нужны. В Грузии, например, при запуске реформ Саакашвили были уволены практически все сотрудники полиции; в прибалтийских государствах сокращения в ходе реформ составляли от 65 до 80%. В случае России на улице в аналогичной ситуации оказалось бы 700–900 тыс. человек. Куда им устроиться и какие последствия это будет иметь для общества?
И ещё более важный вопрос: откуда набрать им на замену половину или треть данного числа работников на замену прежнего состава органов внутренних дел? Ведь, как можно теперь с уверенностью утверждать что на примере России 2000-х, что на примере Украины 2010-х, любая надежда на то, что прежний госаппарат может быть поставлен на службу либерально и прозападно ориентированному обществу, заканчивается построением даже более коррумпированной и неэффективной системы государственного управления.
Российская экономика сегодня крайне неэффективна: любые реальные реформы должны привести к существенному сокращению числа работников в большинстве отраслей — и, на мой взгляд, политический курс последних лет во многом был направлен на создание за счёт нефтяной ренты бессмысленных рабочих мест, обладатели которых были бы заинтересованы в сохранении status quo. Число таких синекур достигло уровня, на котором они стали одним из основных источников занятости, ликвидировать который без социального взрыва невозможно.
Два пути
Подводя промежуточный итог, я бы сказал: именно невероятно распухшая прослойка «управленцев» и «специалистов по безопасности» является основной причиной невозможности реформ в современной России. На мой взгляд, это злокачественное новообразование, порождённое энергетическим канцерогеном 2000-х, неоперабельно. Его можно сдерживать некими мерами, аналогами которых является облучение или химиотерапия, но удалить опухоль невозможно без смерти пациента — что, собственно, мы уже видели в нашей стране в 1917 и 1991 гг. (я говорю о гибели не народа или страны, а государства, но и это достаточно болезненно).
Сегодня мы видим, что на постсоветском пространстве существуют два пути развития. Первый, относительно революционный, возможен там, где бюрократия и силовые структуры не только слабы, но и не представляют собой критически значимой социальной группы. Почему удались, например, довольно радикальные попытки слома прежних систем в Грузии или в Армении? Прежде всего потому, что, с одной стороны, бюрократия была либо слаба (как в Грузии), либо не контролировала базовые отрасли экономики (как в Армении, где были исключительно сильны позиции российского капитала); и, с другой стороны, силовые структуры были довольно слабы (накануне апрельских протестов в Ереване армянская полиция насчитывала около 10 тыс. человек). В таких ситуациях можно сменить власть, разогнать «ответственных» (перед прежними хозяевами) чиновников и силовиков и довольно беспроблемно укомплектовать новые органы власти более качественным персоналом, что открывает относительно хорошие перспективы.
Второй, более консервативный путь, характерен для обществ, в которых произошло полное сращивание власти и бизнеса (как в России или в Украине) — и тут даже значимые потрясения оказываются не в состоянии привести к существенным чисткам в бюрократической и силовой среде. В таких странах после относительно короткого (как в Украине после «революции достоинства») или более долгого (как в России в 1990-е годы) периода возврата к нормальности праздная и бессмысленная «опухоль» из управленцев и силовиков возобновляет свой рост, и переломить тенденцию не удаётся.
За последние двадцать лет в России сформировалась система, в которой невозможно предположить наличие у идущих во власть или силовые структуры каких бы то ни было мотивов, кроме корыстно-коммерческих (ни о чём ином повседневная практика, по крайней мере, не говорит). Это означает, что серьёзные реформы потребуют увольнения из соответствующих структур 3-4 млн человек и их замены на как минимум 2 млн людей, никогда не имевших отношения к бюрократической деятельности.
На мой взгляд, техническая невозможность такого «манёвра» и делает реформы в современной России нереальными. Если обратиться к историческому примеру слома государственной машины имперской России большевиками, можно вспомнить, что ценой таковой стало уничтожение (физическое или в форме изгнания из страны) элитного слоя численностью не менее 3 млн человек и формирование нового слоя управленцев на протяжении не менее двадцати лет). Не думаю, что сегодня Россия «может повторить» подобный эксперимент — и это означает, что надежды на скорые и радикальные перемены останутся иллюзиями.
