Утром ему заблокировали карточки, вечером телефон, и он все понял, успел отправить жену к бабушке, а сам поехал на вокзал – решил вернуться на малую родину, переждать плохие времена.
Так у Приходько нарисовалась вынужденная командировка в город детства. Двадцать лет назад, похоронив родителей, он бросил все и рванул в Москву – поменять жизненный пейзаж.
Товарищ по аспирантуре позвал его в свою лабораторию на перспективное направление – торговать компьютерами. Ему был нужен верный человек, чтобы сидел на кассе и не воровал.
С 89-го года и по сей день они нарубили немало, бывало всякое: Приходько и в лесу на дереве висел вверх ногами, и под пулями стоял, но обошлось, все отсосали у них.
Потом он женился, тесть крутой, на таможне кусок дал, и друга он не забывал, крутил у того бабки.
До кризиса они в шоколаде были, но шоколад закончился в октябре 2008-го, когда они вложились в акции, упавшие ниже нижнего предела.
Сначала они удвоились, потом утроились, а потом… потеряли все и еще раз все. В остатке Приходько оказался в своей квартире в Бибиреве, купленной в первый год подъема, где и скрывался теперь от всех кредиторов, бывшей жены и еще одного человека, которому просто должен был по жизни.
Все пошло прахом, имущество арестовано, карты заблокированы, а машина в федеральном розыске по заяве водителя-охранника из бывших ментов, которому он не платил уже три месяца зарплату.
Умный человек в долг не дал, напомнил свое пророчество и посоветовал скрыться на неопределенное время, пока не рассосется. Вот Приходько и поехал на малую родину с большой головной болью.
Хотел взять с собой любовницу, но телефон ее был недоступен в связи с непоступлением средств на счет. «Нет денег – живи один, не тяни за собой тех, кто может перейти в другие руки, более ловкие и предусмотрительные» – так сказали ему одновременно жена и девушка, с которой он собирался дожить свой золотой век, если бы учетверился, но…
Приходько сел в ночной поезд и поехал в плацкартном вагоне, где на верхней полке вспомнил все запахи и звуки прошлой, еще советской жизни: пахло носками, детским горшком, щами и перегаром алкоголя не премиум-класса.
Он лежал наверху и пил из чекушки водку «Путинка», запивая пивом из пластикового баллона «Очаково». Рядом призывно манил пакет с чипсами производства буфета Курского вокзала – вот такой дорожный набор стал доступен Приходько, до недавних пор летавшему на джетах в Лондон на матчи «Манчестер юнайтед» и выбиравшему в «Набу» блюда позаковыристее и вино поигристее.
Поезд прибывал в пять утра, и он до восьми жался на лавочке в зале ожидания, где лечь может только пятилетний ребенок или пигмей.
Идти ему было некуда, денег на гостиницу не имелось, и он ждал приличного времени, чтобы позвонить своему научному руководителю, дабы преклонить голову и отдышаться.
В кармане у него было пятьсот рублей, одна бумажка в двадцать фунтов стерлингов и банкнота США в два доллара, которую он держал в бумажнике как талисман.
Весь остальной пасьянс из карт всех платежных систем мира лежал веером, как образец пластмассовых изделий.
Он не хотел расходовать НЗ и попытался купить в ларьке возле вокзала сигареты, но женщина оказалась бдительной, и доллар не прошел валютный контроль патриотки отечественных дензнаков – доллары уже не брали, сбылась мечта экономистов-почвенников.
Сигарету ему дал алкаш, собирающий на пиво, руки у того были совсем не стерильны, но курить хотелось сильнее.
– Спасибо, брат, – произнес Приходько и сам не понял, что сказал.
Без пяти восемь он позвонил и услышал голос, знакомый, но очень тусклый.
Учитель его узнал, извинился, что не может пригласить в дом, и объяснил, что у него горе – умирает кот, двадцать лет проживший в семье на правах любимого родственника.
Приходько зверей не любил, не любил он братьев наших меньших, да и своих братьев, двоюродных, троюродных, а также сестер и племянников не очень жаловал, исключение делал только для одной родственницы, уже живущей за бугром.
Было время, когда они все его заколебали своими просьбами помочь материально. Он не давал, не хотел. Давал на храм, платил одному человеку за покой в бизнесе, а остальное рекомендовал просить у государства. «Я ему налоги плачу, причем немалые» – вот был весь сказ социально ориентированного бизнесмена Приходько.
Пошел он к дому учителя, который обещал выйти и поговорить, пешком.
Перемены в когда-то родном городе были: реконструировали два храма, в одном во время советской власти устроили цех завода, во втором – музей гестапо. Приходько на экскурсии по истории в третьем классе там здорово испугался. У какого-то идиота идеолога тогда хватило ума вести детей в подвалы храма, где в годы оккупации была тюрьма гестапо, им показывали камеры с дощатыми нарами и кровавыми тряпками, в коридорах между камерами висели фотографии замученных героев партизанского сопротивления. Приходько потом не спал всю ночь, а одноклассница Половинкина с тех пор заикается.
Мэром города год назад выбрали врача, и тот напирал только на чистоту. Город сиял огнями и метеными мостовыми и бульварами, но жители оставались недовольны, зарплаты задерживали, и милиция била за все, нарушая конституцию.
В местном универмаге царило буйство товаров местного производства: тазы, метлы и мочалки вперемешку с трусами, обувью и массажными ковриками местной мебельной фабрики, – изобилие предметов, которыми нельзя было пользоваться даже по приговору суда, поражало.
На улице попадались островки капитализма – ларьки, в которых торговали сигаретами, пивом и веселыми наклейками на автомобили типа «Нас не догонишь» и фотографиями целующихся милиционеров.
Единственный светофор в городе создавал огромные проблемы: парализовывал движение, так как у него работал один свет – красный. Это означало, что в город пришли красные, давно и надолго.
Через полчаса Приходько допер до дома учителя, и тот вышел к нему, углядев его в окно с пятого этажа.
Двадцать лет не прошли для него даром, он стал ниже ростом, еще тоньше в объеме, и куртка, купленная на заре перестройки, еще не развалилась от жесткой эксплуатации.
Они обнялись и пошли вокруг дома сокращать расстояние в двадцать лет разлуки.
Учитель начал с кота.
– Кот умирает, – скорбно начал он, – почечные колики, инфаркт, врачи сказали, что нет шансов. Теща предлагает усыпить, а мне жалко, двадцать лет вместе.
Потом он рассказал, что у сына все хорошо, про жену ни слова, про работу на местном ТВ, где когда-то был звездой, ни слова, ни слова о книгах и музыке, которую любил бесконечно, – только про кота, уходящего в звериный рай.
Приходько пытался вернуться к своим баранам, но учитель не мог переключиться, он маялся своим отсутствием возле тела уходящего друга и через час прогулки засобирался, попрощался и побежал на свой пятый этаж от живого Приходько к издыхающему коту.
Приходько сначала обиделся – столько нужно было сказать, спросить совета, но пробиться не удалось. Ему предпочли какого-то кота, но потом, при здравом анализе, он понял: его просто не было двадцать лет, а кот был все эти годы рядом, и выбор сделан в пользу близкого – не важно, кто это, зверь или человек.
Он постоял еще немного и пошел опять на вокзал, совершенно не зная, где проведет сегодняшний день, о ночи он не думал.
Он брел по когда-то знакомым улицам, не узнавая никого в субботней толпе. Люди поменялись, как караул из другой части, – ни одного знакомого лица.
От голода и тоски у Приходько возникло ощущение, что он идет по родному городу, а людей, его сограждан по прошлой жизни, унесла нейтронная бомба – дома есть, а людей нет. Ему даже показалось, что и его нет, но удар в бок тележкой с кока-колой вернул его в реальность.
– Не зевай, шляпа! – крикнул ему мужичок в синем халате, перевозчик товара.
Приходько очнулся, потер поврежденный бок, увидел перед собой комиссионный магазин и, сняв свою кожаную куртку за сотни долларов, зашел в магазин.
За прилавком стояла женщина с поджатыми губами, густо накрашенная во всех местах.
Она посмотрела на куртку, люди ее не интересовали, она ее помяла, потом осмотрела, как осматривают прокаженных в лепрозории – брезгливо и с легким отвращением, – и сказала:
– Две тысячи.
Приходько возмутился:
– Она еще новая, стоила девятьсот долларов!
Продавец несчастья ответила:
– Это рассказывайте у вас в Москве, здесь не прокатит! Сдаем или нет?
– Деньги дадите сразу? – промямлил Приходько.
Продавец посмотрела на помятую рожу сдатчика и сказала:
– Сразу только кошки родятся!
Но потом что-то сообразила и выложила из кассы полторы тысячи рублей.
Приходько взял, выбора не было – он остался голым, но при деньгах.
Тут же, на рынке, он толкнул соседнюю дверь и, оказавшись в кавказском кафе, решил там выпить и подумать о будущем.
Взял всего, водки и пива тоже не пожалел, зажмурился и начал пир. Никогда до этого ему не было так пьяно и вкусно. Простая еда, свежая и настоящая, одурманила, он улетел в другой мир, где ценят простые вещи и исполняют настоящие желания.
Он мирно спал, утомленный едой и водкой, положив голову на стол. По столу аккуратно постучали, он проснулся. Официантка подала ему счет, цена приятно удивила, но правая рука стала легче на часы, которые кто-то снял как плату за путешествие в иной мир.
Он хотел обратиться в милицию, но сразу понял, что они ничего не найдут, кроме него, а контакт с органами для него сейчас опасен.
Часы – последняя ценность, на которую он рассчитывал прожить, – испарились, и вместе с ними исчез шанс, его последний шанс жить на плаву. Он фактически стал бомжем, остался без средств к существованию.
Приходько двинул на вокзал, через полчаса он стоял на платформе и читал объявление, что в тупике есть вагоны для ночлега.
Он шел по перрону, платформа уже закончилась, дальше он шел по рельсам.
Мимо него проносились поезда, ветер из-под колес сдувал его с колеи, он зажмуривался, было страшно, казалось, что эти поезда стараются затянуть его под свои колеса и размолотить на рельсах.
Он шел и наконец пришел в тупик, где стояли вагоны и составы, ожидающие своего часа отправиться в обратный путь.
Здесь, как ни странно, было тихо, Приходько огляделся – все вагоны были закрыты, кроме одного. Он толкнул приоткрытую дверь и услышал женские голоса.
В служебном купе сидели две женщины в форме и пили чай.
– Мне бы переночевать… – проговорил, обращаясь к ним, Приходько.
Одна, видимо, главная, осмотрев его, сказала:
– Приходи в десять, место найдем.
Приходько уже повернул назад, но его кто-то окликнул.
В проходе стояла вторая женщина. Она вытирала руки и смотрела на него с интересом.
Потом она спросила:
– Как твоя фамилия, красавчик?
Приходько вспомнил сразу. Он перелетел на двадцать пять лет назад и воскликнул:
– Ты Эля!
Она засмеялась и поправила пилотку на своей рыжей голове.
Приходько все вспомнил.
Когда ему исполнилось шестнадцать лет, мама ему сделала подарок. Ее от работы наградили поездкой в Вильнюс, она взяла Приходько с собой посмотреть на Запад – так называли советскую Прибалтику те, кто не бывал за границей.
Автобус ехал десять часов, люди пели песни, на стоянках справляли нужду и пили вино, закусывая яйцами и помидорами. Несколько мужчин, участников поездки, после вина пытались ближе к ночи совратить товарищей по работе женского пола, женщины нервно смеялись, но не давали по моральным соображениям.
Приехали поздно ночью, и все легли на маты в спортзале какой-то школы.
Утром поехали по городу, осмотрели весь набор: башню Гедеминаса, Святые ворота, Таурас…
Обедали в столовой, Приходько удивился чистоте и наличию салфеток и ножей в обычном общепите. Еда тоже была другой: цеппелины – картофельные оладьи с мясом – и сок в маленьких пакетиках с трубочкой.
После обеда было свободное время, и Приходько пошел гулять по центру города.
Ему нравилось все: брусчатка старых улиц и уютных площадей, маленькие кафе и костелы. Все было мило, обжито, и казалось, что здесь нет советской власти, даже призывы к 1 Мая, написанные на другом языке, не раздражали.
Он зашел в одно кафе и присел за стол, где уже сидела девушка. Принесли кофе, и Приходько решил навести межличностные контакты.
Девушка была местной, но говорила по-русски и разговора не избегала.
Приходько сказал, что он из Москвы, студент-филолог, путешествует на каникулах.
За стол привели какого-то мужика за сорок, но Приходько его даже не рассмотрел, был увлечен девушкой и по сторонам не пялился.
Девушка стала спрашивать, как Москва, трудно ли учиться в МГУ.
– Да ничего трудного, – честно отвечал Приходько, – если не учишься, совсем не трудно, пей да гуляй.
Потом девушка спросила:
– А какие поэты в России сейчас на слуху?
Он стал читать ей лекцию, что он интересуется только Серебряным веком, из советских признает лишь Пастернака, Цветаеву и Ахматову. Все это он слышал в поезде, когда ехал в Москву на электричке за колбасой, от мужика, пытавшегося соблазнить пьяную студентку из Ярославля.
Мужик с бородой и в шейном платке поднял на Приходько заинтересованный взгляд, но молчал.
Девушка так взволновалась от слов столичной штучки в индийских джинсах, что даже порозовела и тихо попросила прочесть Ахматову. И вот тут Приходько пришел конец.
Он хотел ей прочесть хотя бы что-то из школьной программы, но вспомнил только вторую строфу из «Белеет парус одинокий», однако решил не портить впечатление о себе и пролил кофе девушке на юбку.
Она убежала в туалет, и мужик спокойно так с легким акцентом сказал ему:
– С девушками надо поаккуратней, молодой человек. Я вижу, вы не большой спец по поэзии. Ну ладно, записывайте. – И стал диктовать «О если б знали, из какого сора…».
Приходько торопливо записал и спросил мужика:
– А эта Ахматова где сейчас?
Мужик, поколебавшись, ответил:
– На небе.
Пришла девушка, ей уже было не до стихов, она забрала свои вещи и убежала.
Поблагодарив мужика за поддержку, Приходько вышел на улицу. Через сотню метров его привлекла надпись на здании – она сообщала, что здесь находится ночной клуб «Дайнава». На дверях висело объявление, что клуб работает с десяти вечера до шести утра, билет стоит два рубля, в меню – салат, сок и бокал вина.
Билеты продавали тут же, в вестибюле.
Стояла очередь. Когда Приходько протянул свои мятые два рубля, дядька сказал с акцентом, что по одному нельзя – или пара, или компания. Приходько отошел.
Подошла компания, две пары, он попросил взять ему билет, они взяли, пожалев пацана, страстно желающего приобщиться к ночной жизни.
Пора было идти на встречу к автобусу. Мама, к удивлению, не запретила ему идти в клуб, даже дала еще полтора рубля на всякий случай, только просила не опаздывать на вокзал к шести утра – автобус возвращался в родной город.
Он поужинал с мамой в школе-гостинице, умылся в туалете, надел белую рубашку, а на плечи набросил свитер, связанный мамой по выкройкам из журнала «Бурда», нелегально распространяемого среди домохозяек.
К 22.00 он стоял возле ночного клуба в полном волнении. В 22.15 двери открылись, и его не пустили, отправили из-за отсутствия галстука. Он оторопел – где взять галстук? Кроме пионерского, он другого не носил. Покрутился, все уже было закрыто, и он опять пошел к дверям попытать счастья.
Швейцар прочел в глазах Приходько страстное желание и выдал галстук, тонкую селедку многоразового использования – галстуки в те времена носили только начальство и гнилая интеллигенция (врачи, учителя и работники культуры, но не все, лишь руководители).
Он вошел в зал. Такого он еще не видел, интерьер ночного клуба его потряс.
На потолке висел зеркальный шар, его освещали прожекторы, по стенам отражались лучи, бегущие по нарисованным морским волнам. Атмосфера казалась космической, окон не было видно, все мерцало.
Он сел за столик на шестерых, в зале никого не было, все приезжали часам к двенадцати.
Приходько пригубил вина местного производства, есть не стал – надо было продержаться на салате и соке до утра.
Официант стоял рядом, провоцируя на дополнительный заказ, но Приходько делал вид, что сыт и пришел культурно развлекаться.
Часам к двенадцати подтянулась основная публика, все были уже навеселе, и только Приходько пригубил свой первый и, видимо, последний бокал. Если бы он его выпил, то алчный официант сразу бы унес тару, и тогда нужно было бы повторить, но деньги – рубль с мелочью – доставать было никак невозможно.
В полпервого смертельно захотелось спать. За день Приходько убил ноги по брусчатке. Он сразу снял туфли под столом, он не боялся – успел, пока не было основных гостей, сполоснуть горящие копыта студеной водой в туалете, потом слегка простирнул носки для свежести и сидел в сырых носках на зудящих ногах.
Он уже заклевал носом от зайчиков, бегающих по стенам клуба, и тут раздалась барабанная дробь, все обратили взгляды на подиум – он сиял огнями, на занавесе мерцало звездное небо.
Началось шоу. Девушки в блестящем стали танцевать разнузданные танцы, кто-то пел на незнакомом языке, и даже фокусник подошел к столу Приходько и снял часы у пары, которая взяла ему билет.
Часы потом вернули, но Приходько плотнее сжал свою мелочь – юбилейный рубль с Лениным и еще пятьдесят копеек серебром. Рука в кармане брюк время от времени методично пересчитывала мелочь – резерв для экстремальной ситуации, которая еще не наступила.
В пять часов Приходько в туалете освежил лицо водой и подошел к стойке бара залить пожар кутежа бокалом игристого шампанского. Он рассмотрел в меню, что бокал стоит 85 копеек, и бросил небрежно юбилейного Ленина на полированную поверхность стойки.
Бармен высокомерно сгреб рубль салфеткой, которой методично натирал безупречно сияющую поверхность, и налил бокал «Советского» шампанского. Булькающие пузырьки обжигали нёбо, Приходько чувствовал себя персонажем романа Фицджеральда «Ночь нежна», который он проглотил за одну ночь перед поездкой.
Он еще посидел за стойкой, как настоящий плейбой, потом отодвинул пятнадцать копеек и, сказав: «Сдачи не надо», – ушел походкой уставшего ковбоя.
На улице уже всходило солнце, и он шел на вокзал. На лавочке в сквере перед вокзалом он присел и, вытянув ноги, стал клевать носом. Через пять минут он почувствовал, что рядом кто-то сел, и открыл глаза.
Рядом сидело чудо, оно приземлилось, хлопая ресницами. Так бывает, когда лежишь в траве знойным летом и где-то очень близко прилетит и сядет на цветок шикарная бабочка с цветными крыльями, и ты зажмуриваешься и замираешь, чтобы она не улетела.
Посидев с закрытыми глазами несколько минут, Приходько открыл глаза. «Бабочка» не улетела, она достала сигареты и с явным удовольствием закурила.
Приходько открыл рот и не останавливаясь стал ей говорить, что она такая-растакая, нес какую-то чушь, но девушка слушала и даже перестала курить.
Потом она подала свою божественную ручку и сказала с улыбкой:
– Эля.
Так они проболтали еще полчаса, он узнал, что она проводница и что ее поезд каждую неделю проезжает через его город.
Она взяла его телефон, а он запомнил расписание и для верности записал ее адрес на руке.
Потом целых полтора года длился его почтовый роман с проводницей.
Поезд приходил в восемь часов утра, он прибегал на вокзал и в служебном купе вагона № 10 двадцать девять минут проводил с девушкой. Ничего такого не было, она поила его чаем, он делал ей контрольные работы – она училась в техникуме, иногда они целовались, но только и всего.
Роман иссяк, когда в ее вагоне появился военный то утро она не открыла. Приходько стоял на перроне, окно служебного купе было задраено наглухо, поезд уехал, а вместе с ним уехала любовь – его первая, а ее вторая, начавшаяся в городе его детства с военным, большим и здоровенным.
Теперь, через двадцать пять лет, она стояла перед ним, чуть располневшая, но такая же красивая, как в юности.
Она взяла его за руку, отвела в купе, и он заснул на чистой простыне без задних ног и грустных мыслей, рядом с ним уютно устроился приблудный котенок, мягкий и трогательный.
