Как и любой блестящий писатель, к тому же оказавшийся настоящим камертоном эпохи, Михаил Жванецкий всегда будет восприниматься своими современниками неоднозначно. И прежде всего потому, что эпоха, в которую ему пришлось служить даже не прожектором, а маленьким фонариком, просто напоминанием о том, что свет существует, давно завершилась. А он пытался остаться этим фонариком, пытался мигать на свету и, возможно, даже не заметил того момента, когда тьма сгустилась настолько, что уже не помогали никакие прожектора, не то что фонарики.
Феномен Жванецкого – как и феномен каждого популярного писателя и актёра – состоит не только в несомненной одарённости, но и в том, что эта одарённость проявилась вовремя, когда люди её жаждали. К моменту его прихода на эстраду была уничтожена не то что сатира, никакого юмора не было и в помине. Все это было растоптано сталинскими сапогами, да и хрущевский окрик не располагал к шуткам. Тогдашние юмористы распекали Америку – впрочем, как и нынешние, притворяющиеся ведущими телевизионных шоу. Тогдашние сатирики спасались исключительно силой собственной личности и обаяния. Именно в этом и состоит секрет популярности Аркадия Райкина, а вовсе не в текстах, которые он читал до Жванецкого.
Его вклад в крах авторитаризма огромен, даже если сам он этого и не мог понять
Жванецкий изменил эту ситуацию до неузнаваемости. И силой своего таланта, и силой еврейской традиции, умевший смеяться над чужой властью так, чтобы эта власть – располагавшая исключительно собственным национальным чувством юмора, просто не смогла распознать издёвки. Как когда-то Шолом-Алейхем, он принёс русским и другим народам империи чужой, еврейский юмор. Но Шолом-Алейхем писал для своих. Жванецкий сделал этот чужой юмор достоянием других народов, заставил их поверить, что это их шутки, их смех, их издёвки. И у этих народов просто не было другого выхода, чем поверить Жванецкому, потому что иной возможности смеяться над туповатой, но жестокой властью у них тоже не было.
Так возник другой Райкин. Райкин, у которого появилась миссия. И так возник Жванецкий, который мог со сцены сказать то, что его зрители боялись сказать друг другу даже на кухне. Я не могу сказать, что он учил этих людей не бояться – как может советский еврей, пытающийся выжить и сделать карьеру, учить кого-то не бояться? Я могу сказать, что он учил этих людей думать и рефлексировать – важные качества, практически атрофированные жизнью в советской среде. Ведь среди этих людей были отнюдь не только слушатели западных радиостанций, но и зрители советских телеканалов. Жванецкий нужен был им как воздух, был их "серым веществом", их отдушиной. И этот его вклад в крах авторитаризма огромен, даже если сам он этого и не мог понять.
Жванецкий умел противостоять тупости, но никогда не знал, как бороться с подлостью
А потом авторитаризм рухнул, а Жванецкий остался. И началась самая непростая эпоха в его жизни, эпоха, когда вроде бы все уже можно, но ничего не нужно. Эпоха, в которую демократическая власть выглядела партхозактивом, а авторитарный правитель притворялся демократом. Если я скажу, что эта новая власть сразу же полюбила Жванецкого, то это будет неправдой. Долгое время она его просто не замечала, он был ей не нужен. Народным артистом своей родной Украины Жванецкий стал ещё в XX веке. Все свои российские звания он получил в XXI, уже в старости. И чем более жестокой становилась власть, тем усерднее она его награждала. Потому что награждение Жванецкого оказалась одним из немногих способов продемонстрировать собственную благосклонность к критике – но такой, которая самому режиму уже ничем не угрожала. Потому что Жванецкий умел противостоять тупости, но никогда не знал, как бороться с подлостью.
И ещё он жаждал признания, потому что всегда был обделён официальным почитанием, практически всю свою жизнь. И поэтому до последнего дня готов был находиться в государственном телевизионном эфире и принял этот треклятый орден уже после того, как режим окончательно стал людоедским. Но я не позволю себе бросить в него камень за это – потому что прекрасно понимаю, что всю свою жизнь он прожил с валидолом под языком, с сердцебиением и с жаждой этого признания, пусть и запоздалого. Пройдут годы – и мы окончательно забудем Жванецкого XXI века, как, надеюсь, забудем и о Путине. А Жванецкий ХХ века останется – в нашей памяти, в нашей совести, в нашей надежде на лучшее. В ХХ веке этот лысеющий человек с потрепанным портфелем был нашим героем.
