"Страх, ненависть, безразличие и надежда" - Игорь Эйдман

Известно понятие homo soveticus, характеризующее типичных носителей принятой в СССР системы ценностей. Человек советский ушел в начале 90-х. Пришедший ему на смену новый социальный тип окончательно сложился уже в путинскую в эпоху, поэтому его по праву можно назвать homo putinisticus.

Недавно Фонд Науманна провел масштабное исследование, позволяющее реконструировать типичный социальный портрет россиянина эпохи Путина.

Судя по его результатам, закон, права человека, свобода СМИ, рыночная экономика, толерантность к меньшинствам, светскость государства не являются для homo putinisticus непреложными ценностями. Большинство россиян считает, что спецслужбы вправе в чрезвычайных ситуациях нарушать закон. Больше половины респондентов уверены, что государство обязано в первую очередь обеспечивать безопасность граждан, но не их права и свободы, а СМИ должны, как минимум в особых случаях, контролироваться государственными инстанциями. Почти 60% считает, что экономике лучше основываться не на рыночных отношениях, а на централизованном планировании. Больше 70% опрошенных уверены, что гомосексуализм необходимо законодательно запретить.

Исследования российского «Левада-центра» дополняют политический портрет homo putinisticus. Он антизападник: плохо относится к западным странам и Украине. Лоялист: доверяет Путину и благодарен ему за повышение боеспособности армии. Не чужд официальному шовинизму и милитаризму: поддерживает военную интервенцию в Сирии и помощь пророссийским анклавам в Украине, гордится аннексией Крыма. Советский реваншизм сочетается у него с вновь обретенной религиозностью. Сожалеет о распаде СССР и в целом положительно относится к Сталину, но при этом считает себя православным.

Ненависть

Патриотический «поворот» в сознании россиян — результат пропаганды государственной идеологии, основа которой — шовинизм, клерикализм и ксенофобия.

До начала тотальной путинской пропаганды большинство россиян поддерживало западную модель развития в либеральной или социал-демократической версии. В 1997 году, несмотря на массовое недовольство результатами реформ, почти половина россиян выбрала при опросах в качестве модели будущего развития России «государство с рыночной экономикой, демократическим устройством и соблюдением прав человека, подобное странам Запада» и только меньше одной пятой — «государство с совершенно особым устройством и особым путем развития».

Людей, ориентированных на патриотические ценности и в середине нулевых было не только в два с лишним раза меньше, чем левых, но даже меньше, чем либералов.

Напомню, что Владимир Путин пришел к власти не как один из «патриотов», а как наследник ненавидимого этими людьми демократа Ельцина. Однако постепенно Путин перенял их идеи, сделав их основой новой государственной идеологии.

Путин вынужден вести сознательную политику по созданию в стране атмосферы осажденной крепости. Эту политику можно назвать «путинской катастрофической спиралью»: нарастание у населения социальной ненависти к сверхбогатой коррумпированной элите и собственных материальных проблем заставляет власть, стремящуюся отвлечь от этого электорат, идти на внешнеполитические авантюры. Они, в свою очередь, вызывают дальнейшее ухудшение экономического положения, требующее новых военно-патриотических отвлекающих маневров.

Российское руководство стало заложником этой последовательности. Если оно остановится — потеряет поддержку в обществе, столкнется с массовым недовольством «очухавшихся» от патриотического угара граждан. Поэтому власти необходимы все новые авантюры.

Новейшую историю России можно разделить на периоды, каждый из которых связан с очередной войной: чеченской, грузинской, украинской, сирийской. По этому же принципу проще всего систематизировать работу пропаганды, ставшей едва ли не важнее реальности.

Первые два президентских срока Путина можно назвать «чеченским периодом». Пропаганда тогда вслед за президентом обрушилась на чеченских «сепаратистов и террористов». Вскоре после окончания второй чеченской войны начался «грузинский период». Саакашвили на некоторое время был назначен на роль врага российского государства №1, вроде Эммануэля Гольдстейна из «1984 года» Оруэлла. «Пятиминутки ненависти» к нему стали обязательной частью теленовостей. Но это, как говорится, были еще цветочки. В начавшийся в 2014 году вместе с аннексией Крыма «украинский период» тотальность пропаганды и градус вызванной ею ненависти достигли беспрецедентно высокого уровня.

Особенность этих путинских войн состоит в том, что они преследовали внутриполитические цели. Все они начинались как черные информационные кампании, а потом переходили в фазу вооруженного противостояния. Причем насилие против внешних «врагов» в них было подчиненно внутренним пропагандистским задачам.

Сирийская авантюра стала типичным примером такой PR-войны. Ее главной целью было создание телекартинки, отвлекающей внимание людей от их подлинных проблем.

Маргинальные идеи урапатритов типа Жириновского и Лимонова стали путинским идеологическим мейнстримом. Враждебность к Западу теперь важная часть новой официальной идеологии, насаждаемой всеми имеющимися у государства инструментами влияния на общественное мнение (прежде всего — ТВ). Эта политика кардинально изменила отношение респондентов к Европе и США. Когда рухнул советский железный занавес, россияне с энтузиазмом неофитов полюбили западные страны. В ноябре 1991 года 80% жителей России относились к США хорошо и только 6% — плохо. С тех пор ситуация повернулась на 180 градусов. В начале 2015-го 81% россиян негативно относились к США и только 13% — хорошо. В том же направлении изменилось и восприятие других западных стран.

Страх

Насаждать ненависть помогает страх. Опубликованные в конце января данные исследования «Левада-центра» свидетельствуют о том, что усилия власти по формированию в обществе атмосферы страха оказались достаточно эффективными. Более четверти респондентов признались, что опасаются высказывать свое мнение по поводу текущих дел в стране во время опросов, чуть меньше — среди коллег, а каждый шестой — даже в кругу семьи. Реальность может быть еще печальнее. Скорее всего, тех, кто стесняется признаться в своем страхе, еще больше, чем решившихся рассказать об этом социологам.

Еще в хрущевско-брежнеские времена власти поняли: чтобы держать население в повиновении, не нужны массовые репрессии. Достаточно наносить точечные удары против особенно активных несогласных, чтобы большинство людей боялось конфликтовать с режимом. Причем даже известных диссидентов не обязательно сажать или расстреливать. Когда КГБ руководил Андропов, внесудебные расправы использовались для подавления инакомыслия даже чаще, чем уголовные преследования. Диссидентов «профилактировали» (то есть брали на учет, лишали работы, запугивали), травили в СМИ и/или выдавливали в эмиграцию.

Путин восстановил знакомые ему по работе еще в советском КГБ андроповские методы и пошел дальше. В его распоряжении целый набор инструментов подавления несогласных — не только спецслужбы, но и кадыровцы, и команды прокремлевских хулиганов. Нанося точечные смертоносные удары по своим наиболее ярким врагам, таким как Политковская, Литвиненко, Немцов, власти держат общество в страхе и добиваются повиновения.

Любая диктатура держится на страхе и манипуляции. Сочетаясь, они усиливают друг друга. Когда выражать свое несогласие становится опасным, людям проще искренне поверить государственной лжи, чем притворяться лояльными.

Безразличие

Однако, несмотря на все усилия властей, патриотическая идеология не вошла «в плоть и кровь» россиян. Респонденты, хоть в большинстве называют себя патриотами и положительно реагируют на слово «патриотизм», ставят его в хвост списка наиболее важных для себя понятий, таких как «семья» (65%), «безопасность» (46%), «достаток» (38%), «мир» (34%). Понятия «патриотизм» (7%) и держава (5%) оказались в конце этого списка (ФОМ, июль 2013 года). То есть насущные рациональные цели для людей даже при Путине остаются гораздо важнее государственных идеологических приоритетов.

Не имеет серьезных корней в обществе и другая составляющая официальной идеологии — клерикализм, тесно связанный с агрессивным патриотизмом. Хоть большинство россиян считают себя православными, религиозность их, мягко говоря, поверхностна. В 2012 году известный социолог Борис Дубин приводил такие данные исследований: около 80% россиян, считающих себя православными, не бывают на причастии; 55% не посещают службы в храмах; 90% не принимают участия в деятельности церкви. Но это, как говорится, еще цветочки: как выяснилось, лишь 40% нынешних «православных» уверены в существовании бога.

Насаждение национал-патриотической идеологии было настоящим изнасилованием общественного сознания. Эта идеология не только не укоренена в народе, но и противоречит образу жизни и социальным ориентирам правящей элиты, которая вынуждена выдавать себя за урапатриотическую, а на самом деле абсолютно потребительская и ориентированная на западные стандарты жизни.

Нынешняя патриотическая истерия — внешняя деформация общественного сознания, не затронувшая его глубинные основы. Путинская пропаганда обеспечила лояльность общества новой идеологии, но не сделала россиян ее активными, убежденными сторонниками. Поэтому граждане не рвутся на всякие патриотические манифестации, и властям приходится загонять туда работников коммунальных служб и студентов. Патриотизм — просто новая штукатурка на старом ценностном каркасе общества, ориентированном на сугубо частные неидеологические цели. Этот макияж в случае политических перемен может так же быстро осыпаться, как и появился.

Надежда

Судя по исследованию Фонда Науманна, homo putinisticus — наиболее распатроненный сейчас в России социальный психотип. Однако существует и значительное меньшинство, дающее вполне европейские ответы на вопросы социологов. От 20% до 40% опрошенных выступают за полную свободу СМИ и секс-меньшинств, против государственного беззакония, чем бы оно ни оправдывалось. Около трети россиян считает, что государство обязано в первую очередь обеспечивать права и свободы граждан, а свыше 20% уверены, что это должно быть его главной задачей на ближайшие годы.

Есть основания предполагать, что по-европейски на разные вопросы в основном отвечают одни и те же люди. Так, например, происходит в социальных сетях, где очень заметны живущие в России ментальные европейцы, которые по большинству обсуждаемых тем дают ответы противоположные навязываемым государственной пропагандой.

В реальности русских европейцев может быть намного больше, а тех, кто разделяет взгляды homo putinisticus — меньше, чем фиксируют социологические опросы. Ведь более 40% респондентов в случае, если их мнение не совпадает со взглядами большинства, опасаются его высказывать незнакомым людям. Они стараются не афишировать свое неприятие официального идеологического мейнстрима и поэтому незаметны для социологов.

Кричащее противоречие между пропагандой и реальностью скрыть невозможно. Большинство россиян настроены патерналистски, хотели бы видеть в стране плановую экономику и контроль над ценами, социальную справедливость и стабильность. Но они вынуждены констатировать усиление материальных проблем, кризис, фантастическое обогащение кучки путинских придворных. Около 70% респондентов считают, что в России невозможно честно разбогатеть, а вот потерять работу — запросто. Люди хотят, но не могут опереться на социальную защиту государства. Больше, чем трем четвертям опрошенных приходится рассчитывать только на себя.

В обществе зреет скрытое недовольство. Но есть и те, кто смеет бросить открытый вызов режиму. Современная «несистемная оппозиция» или «несогласные», подобно российским революционерам начала XX века и советским диссидентам, — достаточно изолированная субкультура небольшого меньшинства. Но у нее есть серьезный потенциал и перспективы, которые никакими преследованиями не уничтожить. Русские европейцы сочувствуют активным несогласным. В конце 2011 — в начале 2012 года они поддержали многотысячные протесты против фальсификации выборов. Власти жестко подавили протестное движение. Многие осужденные по так называемому «болотному делу» до сих пор в тюрьме.

Однако политические репрессии с одной стороны запугивают общество, а с другой — вызывают в нем интерес и скрытое сочувствие к пострадавшим «правды ради». В результате идеи бунтовщиков, их видение ситуации постепенно распространяются и рано или поздно становятся мнением большинства. Тогда общество, консолидировавшееся против власти, теряет страх перед ней и свергает диктатуру. Так было с царским самодержавием и коммунистической партократией. Так будет и с путинским режимом. В современном мире этим заканчивают все диктатуры, даже самые амбициозные и самоуверенные.

Игорь Эйдман