"Сады Сахарова" - Виталий Портников

Я хотел начать этот текст размышлением о бессмысленности проспекта. Бессмысленности проспекта Сахарова в Москве. Проспект есть, но как насмешка над памятью академика. Вот проспект Андропова - это, конечно же, не насмешка, это и есть суть. А проспект Сахарова в городе, где запрещают выставку к 100-летию Сахарова, - это уже какой-то Оруэлл. Понятно, что они с радостью переименовали бы этот проспект, присвоили бы ему имя какого-нибудь вурдалака, Моторолы какого-то. Но у них рука не поднимается - по крайней мере пока.

Но только это плохое начало. Я, пожалуй, начну иначе. Всякий раз, поднимаясь в Иерусалим, я проезжаю мимо садов Сахарова - и всякий раз радость от встречи с великим городом соединяется во мне с радостью от встречи с великим именем, с тем, что великий город, открывший человечеству саму суть гуманизма, встречает меня именем человека, воплощавшего этот гуманизм в ХХ веке и в государстве, в котором я жил. Сады Сахарова - это и есть настоящее торжество исторической справедливости, это и есть память, выраженная в каждой ветви куда точнее и честнее, чем в асфальте бессмысленного московского проспекта.

Но, может быть, не совсем бессмысленного?

Морозным декабрьским утром 1989 года вместе с народными депутатами СССР от Украины я приехал к Московскому дворцу молодежи на прощание с Андреем Дмитриевичем. Я навсегда запомнил эту растянувшуюся на километры очередь - где теперь все эти люди? Именно это прощание убедило меня, что свобода, о которой мечтал академик и в необходимости которой он убеждал соотечественников, это уже не книжное слово. Что справедливость - это то, к чему нужно стремиться. Что все эти люди, собравшиеся у гроба Сахарова, по существу, еще совсем не старого человека - ему было всего 68 лет - пришли сюда ради благодарности, ради веры в то, что их страну и их собственную жизнь действительно можно изменить.

Да, России, о которой мечтал академик Сахаров, нет. В путинской России его проспекты и улицы - бельмо на глазу. Но сады Сахарова в Иерусалиме есть. И есть улицы в странах, свободу которых он поддерживал с несгибаемой верой и с отчаянным романтизмом даже тогда, когда сама возможность появления этих стран на географических картах казалась политической фантастикой.

А Россия... Ну что Россия. В последний раз я разговаривал с Андреем Дмитриевичем за несколько часов до его смерти, после очередного заседания депутатского съезда. Это была на первый взгляд рутинная беседа, интервью в завтрашний номер: о чем договаривались на встрече Межрегиональной депутатской группы, что будет происходить на съезде. Уже практически закончив беседу и прощаясь со мной, он вдруг улыбнулся и завершил недоговоренную фразу:

- Завтра будет бой.

Эти слова я тоже навсегда запомнил.