Один человек написал, какой он увидел Москву через несколько месяцев после нападения России на Украину. Не помню точно, через сколько месяцев, а также кто он такой. Сохранился только его рассказ.
«Москва живет, как если бы ничего не случилось – все идет штатно, за исключением резко подскочивших цен. Хорошие машины, яркая реклама, насыщенная театральная жизнь, выставки, очень вкусная ставшая самой популярной узбекская еда – пловы, лагманы, лепешки, шашлыки. Раздолье на рынках – настоящие камчатские крабы, живая рыба – сазан, карп, белый амур, стерлядь, белые грибы, отличные сметана и творог. Все, правда, очень и очень дорого. Все можно заказать, и все будет вовремя доставлено модно одетыми юношами. Есть даже доставочные роботы – неспешно курсируют по улицам, уступая дорогу прохожим».
Что сказал бы Михаил Булгаков, если бы оказался в этой Москве – конечно, на один час, не больше?
Он сказал бы со вздохом облегчения, что позади осталось то, что он предвидел в 1919 году, когда писал, как долго и дорого придётся платить за всё происходящее под красными знамёнами – платить «неимоверным трудом, суровой бедностью жизни». Для него само собой разумелось бы – в этот один час пребывания в современной Москве – и то, что в обновлённой, избавившейся от советов империи давно покончено с теми, кого он называл «самостийными изменниками».
Но как бы он разгневался, если бы, пробыв в России ещё хотя бы сутки, за которые узнал бы, что к чему, оказался потом в Киеве, где продолжается рубка насчёт того, быть там его дому-музею или не быть!
«Мой дом-музей? В самостийном Киеве?! Да вы совсем офуели!» – закричал бы он голосом и словом Шарикова своим киевским поклонникам. А более-менее грамотным из них сказал бы с тоскливым презрением: «Не понимаете, убогие, что мой дом-музей в столице такой Украины – это злорадство, это издевательство над моей памятью».
