В городе, где Князь жил до войны, у него было несколько домов в центре, каждый на две-три квартиры, и поместье в пригороде с библиотекой. В ней было 12 тысяч книг. Всё это, как будто по чьей-то наводке, русские разбомбили в начале войны, и он перебрался по карте заметно ниже, решив почему-то, что там будет спокойнее. На новом месте у него уже опять несколько таких домов в центре и поместье на окраине, книг пока 8 тысяч.
Он не самый богатый человек в радиусе нескольких сот км, а выделяется тем, что всё, что у него есть, нажито им по-честному, и все, кому это надо знать, знают. Его бизнес – высокие технологии, можно даже сказать – высочайшие, а в этой части порядочности всё ещё несколько больше, чем в остальных.
Князем он любит называть себя сам и бывает доволен, когда так к нему обращаются. Считается с его слов, что он действительно княжеского рода. Соответственно себя держит: соблюдает образцовую стройность, хотя, при его высоком росте и почти семидесяти годах, это уже не так легко, не повышает голоса в любом разговоре, со всеми учтив. По основному образованию он физик, выпускник МГУ, там же осилил философский факультет, это уже заочно. Заочность в его случае имеет особый смысл: учился не для диплома, а в порядке самодисциплины. Увлёкшись соответствующей литературой, он решил, что философский факультет вынудит его правильно расположить её в отведённом для неё отсеке мозга. Знания должны быть упорядочены – только тогда это знания, а не пошлая полуинтеллигентская начитанность.
Из всего, что с ним произошло в ходе войны, я обратил внимание на то, что Князь стал безбожником. Словно идя навстречу очередному приступу его «духовных исканий», провидение подсунуло ему статью одной известной американки-учёной. Он сообщил мне об этом почти невзначай. Мы заговорили о вокизме – тут Князь и сказал, что согласен с той американкой, считающей идеологию вокизма третьей из сил, угрожающих цивилизации (первую представляют собою китайская и российская диктатуры, вторую – ислам).
- В таком случае вы должны были уже, как она, заделаться христианином, – сказал я.
- Да, – ответил он, – заделался, только в точности наоборот. Теперь я, в отличие от неё, безбожник.
Эта американка – в прошлом мусульманка из Кении. Двадцать лет назад она стала атеисткой – сознательной, убеждённой безбожницей. Это само по себе тянет на исторический, пусть и единичный, случай – может, потому как раз исторический, что единичный. Но дальше ещё интереснее: после двадцати лет упоения безбожием она стала христианкой! Ко Христу же её привела вдруг охватившая её тревога за судьбу Запада. Она решила, что его спасение – в христианстве, ведь именно в нём, в христианстве, давно преодолевшем свою воинственную нетерпимость, берут своё начало «все виды светских свобод – рынка, совести и прессы».
«Вот почему я больше не мусульманка-отступница, а отступница от атеизма!» – торжественно объявила она целым списком статей и книг, усилив это объявление словами из мира мудрых мыслей, что «когда люди решают не верить в Бога, они после этого ни во что не верят, и тогда они становятся способны поверить во что угодно».
Полностью согласившись с нею, даже успев мысленно поздравить её с обращением в настоящую веру, Князь вдруг, нисколько того не желая, как бы опомнился. «Подожди, парень! – сказал он себе. – С нею всё хорошо, только ко Христу-то её привело не сердце, а разум, голова!». И в следующую минуту добавил с неожиданной беспощадностью к себе, что в этом смысле они брат и сестра, что такого дара, чтобы бездумно верить в непорочное зачатие и во всё такое, у него никогда не было.
- Я, наконец, пришёл к правде о самом себе. Я был христианин от головы, а это значит никакой. Ну, а теперь, я, наконец, стал честным и перед собой, и перед Богом: я в него больше не верю. Стал, извините Анатолий Иванович, атеистом, безбожником.
Я не мог не засмеяться:
- Вот как бывает! Бывшая мусульманка, потом безбожница, заделавшись христианкой, привела вас к атеизму. Поздравляю.
Иногда о самых серьёзных вещах люди говорят почти в шутку. Так было и с нами – двумя, можно смело сказать, стариками.
Князь теперь нет-нет, да и вздохнёт при мысли, что то, что с ним произошло, скорее плохо для него, чем хорошо. Ему кажется, что, будь у него неподдельное религиозное чувство, ему в эти страшные дни было бы легче. Он бы не просто верил в Бога, а, может быть, стал, наконец, жить (доживать!), как учил Христос и как не жил, не живёт и не будет жить никто из тех вроде бы верующих христиан, которых Князь знал и знает. Он раздал бы направо и налево всё, что у него имеется, не оставил бы себе даже какой-нибудь однушки, ушёл бы жить на улицу… В том, что творит Россия, спокойно усматривал бы непостижимую, может быть, даже созидательную (людям ли это знать!) волю Бога.
Ну, и так далее. На храмы, на их служителей и прихожан, на всю церковность смотрел бы не безучастно, как сейчас, а сочувственно, полагая, что таково тоже Божье решение – устроить это издевательство над всеми Его заповедями.
На армию Князь, естественно, тратится, и, по меркам обычных волонтёров, даже щедро, но если смотреть глазами человека с улицы, то сущие пустяки, и это Князю не совсем безразлично. Как здравый, несмотря на философский факультет, деловой человек, он не может отдать чуть ли не всё, что у него есть. Это значило бы подорвать бизнес, а там ведь люди, много людей. Но глубину души, говорит он, смущённо над собой посмеиваясь, что-то беспокоит. Беспокоит, несмотря на то, что теперь он не верит в Бога и должен был бы сделаться не таким щепетильным, каким был до сих пор, создавая свой бизнес.
- Получается, – говорю я, тоже слегка посмеиваясь, – что некоторые черты, предписываемые верующему, может обнаружить в себе и безбожник, особенно – безбожник-новичок!
Этот, словно он никакой не безбожник, а всамделишний христианин, старается, чтобы о его тратах на армию имели представление, по возможности, меньше людей, особенно родственники. Чем богаче он становился, тем больше их объявлялось.
