Эти годы на редкость различны – 2021-й и 1956-й. Отстоят в разных веках, да и юбилейность «полукруглая». А вспомнить стоит, именно за различие. Год ныне уходящий завершён утопанием в гнили. Но давно ли из России – не первый раз и не последний – шёл импульс освобождения. Всего-то 65 лет. Важно помнить: не сам собой прорезался свет и не по доброй воле властителей. Люди были тогда идеалистичнее, но не верили в галиматью и подачки. Не ждали раскола элит, а кололи их сами. И потому – добивались.
Старт был дан в Большом Кремлёвском дворце. 14 февраля открывается XX съезд КПСС. 25 февраля Никита Хрущёв зачитывает доклад «О культе личности и его последствиях». Номенклатура торжественно прекращала массовый террор. Прежде всего – против самой себя, но также и против народа. К тому времени уже проведена амнистия на миллион двести тысяч, закрыты более ста лагерей, впереди новые массовые освобождения и реабилитации. Расформировано Особое совещание. ВЧК–НКВД–МГБ стали скромным КГБ при Совмине. Сворачиваются уголовные дела по 58-й статье. «Не признаёте свою вину? Ну так убирайтесь вон!» – прокатилось по следственным кабинетам.
Радикально снижался накал тотального насилия, включённый на заре коммунизма. Устами Хрущёва советские коммунисты впервые осудили собственную кровавость. Система та же, но режим сильно другой. Даже осторожная критика верховного вождя необратимо подорвала догмат партийной непогрешимости. Людей молчаливо признают людьми, а не сталинскими «винтиками». Снизу тут же поднимается встречная волна отвержения недавней подлости. На собраниях коллективов и даже партийных первичек кандидатов начинают оценивать по моральным качествам. Известные доносчики тут и там превращаются в бойкотируемых изгоев. Кое-кто и в пачку зарабатывает, а случалось, хоть нечасто, и по кумполу. Люди-то были духовны, искренни, с настоящей русской ширью.
XX съезд критикует «догматизм в исторической науке и начётничество в идеологической работе». По этому вопросу авторитетно припечатывает Анастас Микоян, человек-легенда с ленинских времён. Такая весомая установка снимает ряд цензурных ограничений. Секретарь-идеолог Пётр Поспелов санкционирует рассуждения хоть о «социалистической», но всё-таки «демократии». Даже пресловутые хрущёвские реорганизации (по тогдашней загадке: «на “р” начинается, никогда не кончается?») создают некоторое поле для протогражданских проявлений. Идейно они обосновываются бурной реставрацией революционной романтики. Которую талантливые люди пытаются соединить с общечеловеческой нравственностью.
Ещё до XX съезда объявляется освоение целины, и страна заряжается неподдельным энтузиазмом. Без врагов народа. Это понятие вообще отменяется (рановато, правда, ибо кто такие сталинисты, как не враги народа). Без мрачной чекистской бдительности. Наступает евтушенковское «время, в котором пусты лагеря, а залы, где люди читают стихи, переполнены». Пусть ненадолго, но уже незабываемо.
Не проходит полугода, как уже летом номенклатура резко сдаёт назад. Но канцелярским постановлением ЦК ход жизни не остановишь. Идёт Оттепель – самое светлое, наряду с Перестройкой, время советской истории. Не зря коммунисты и путиноиды проклинают 1956 год. Этого достаточно для исторической благодарности Хрущёву. Каким бы ни был до и после этот сын своего класса.
Но – почему вдруг? Зачем понадобилось режимное очеловечивание вполне сложившейся нечеловеческой системы? Как могли решиться на это? И не только Хрущёв с его личной спецификой бывшего левого эсера. Таких твердокаменных сталинистов, как те же Микоян и Поспелов, было ещё поискать. Идеологически не слабее Вячеслава Молотова и Лазаря Кагановича. А ведь согласиться на саморазоблачение пришлось всей партийной верхушке, а через неё и всей партии. Усталость от террора в своей среде? Да, это было. Но привыкли ведь к кровавой лотерее, считали это за норму. Вводить какие-то правовые гарантии, пусть даже самим себе – коммунистическое ли дело. Для чего волку жилетка? Он её об забор порвёт. Тут должно было быть что-то ещё, какое-то совпадение побуждений.
Вот и подходим к высшему смыслу 1956-го: решали не только они.
Все знают дату 9 января. Девятьсот Пятый, петербургское Кровавое воскресенье. Но случилось 9 января и в Новороссийске через пятьдесят один год. Кровавый понедельник: толпа отбивала хулигана, задержанного милицией. Сотни обычных людей не были знакомы с задержанным и не интересовались, кто и за что взят. Знали одно – взят милицией, государством, врагом. Штурм отдела, нападение на местный Госбанк. Милиция не совладала с ситуацией, подавлять пришлось внутренним войскам. Несколько убитых и раненых с обеих сторон.
Эта ситуация – лишь одна из десятков. Особо показательная тем, что XX съезд открывался через пять недель. И заседал в стране, где годом ранее приходилось отряжать в помощь милиции несколько тысяч солдат столичного гарнизона – глубинный народ затевал побоища чуть под окнами ЦК КПСС. Антимилицейские бунты прокатились от Москвы до самых до окраин.
Из-под контроля выходили целые города, причем иногда немалые – например, Пермь, именовавшаяся тогда в честь Молотова. «Хулиганские оккупации» превращались в быт, и что принципиально – хулиганы были неплохо организованы и вели за собой толпы законопослушных обывателей. Этот «протестный контингент» бесперебойно пополнялся за счёт якобы отсутствующей, но более чем реальной безработицы. Но без малого три четверти осуждённых за хулиганство поставлял «класс-гегемон».
Регулярно отмечались в милицейских рапортах антисоветские выкрики: «Долой коммунистов! Долой советскую власть! Бей краснопогонников! Да здравствует Эйзенхауэр! Да здравствует Чан Кайши!» (сказывалась всеобщая грамотность: наряду с президентом США и лидером Гоминьдана могли славить Троцкого или Берию). «Недисциплинированные граждане не подчиняются законным требованиям, возбуждают публику против милиционеров, оказывают больше доверия хулиганам и жуликам, чем лицам, находящимся на государственной службе», – типичный отзыв с места событий. В политический фактор превращались «трудные подростки», обычно «мальчишки из школ ремесленных, глотавшие слёзы разлук» (солженицынская «Дороженька»). В Сычёвске и Магниторгорске милиция вела с ними нечто подобное уличным боям, выдерживая осаду отделов. Не стихало бунтарство и лагерное подполье в ГУЛАГе.
Вот откуда исходили первотолчки к грандиозным переменам. Вот кто в конечном счёте диктовал Хрущёву «осудить и искоренить культ личности, вести беспощадную борьбу против всех и всяческих попыток возродить его, восстановить принципы советского социалистического демократизма, вести борьбу против произвола лиц, злоупотребляющих властью, исправить нарушения революционной социалистической законности». Своей волей номенклатурная олигархия не сдвинулась бы ни на полстула. Но дожимало низовое давление, грозящее срывом крышки. А давить повсеместные бунты ГБ-жандармерией, устраивать очередную гражданскую, действительно иссякала энергия. Предпочли иной путь, более в духе времени и места.
…«Все за мной, на телеграф!» – кричал девятнадцатилетний предводитель очередного бунта Александр Капасов в захваченном здании Краснодарского крайкома КПСС. Через пять лет после XX съезда. Бунт начался с базарной драки и прокатился по улицам с пением «Вихрей враждебных».
В тот год задрожал весь соцлагерь. Конец июня: ЦК КПСС ещё шлифует умеренно-аккуратное постановление о преодолении культа, а польские рабочие в Познани уже перестреливаются с гэбистами. Ведёт их парень подобный Капасову – Януш Кулас имеет опыт отсидки. Бок о бок с ним слесарь Роман Бульчиньский, трамвайщица Кристина Цебульская, студент-фехтовальщик Миколай Пац-Помарнацкий. В стране ещё продолжается антикоммунистическая партизанская война, последний отряд Армии Крайовой будет окружён только в следующем году. Но «польского Сталина» Болеслава Берута уже нет в живых. Он умер, не вернувшись с XX съезда. Как и почему, неясно доселе, но явно себе на благо.
Официоз правящей компартии ПОРП «Трибуна Люду» публикует полный хрущёвский текст. С подачи варшавского партсекретаря Стефана Сташевского – в недавнем прошлом упёртого сталиниста, в недалёком будущем диссидента – секретный доклад становится известен миру. В октябре пленум ЦК ПОРП утверждает первым секретарём недавнего политзека Владислава Гомулку. Программу польской десталинизации Гомулка оглашает 400-тысячному митингу в Варшаве. Хрущёв взбешён: что дозволено сюзерену, не дозволено вассалу! Москва готова вводить войска, но Польша готова яростно сопротивляться. Советский вождь отступает. Начинается долгий путь к Солидарности. Хотя за Круглым столом 1989-го вряд ли вспомнят XX съезд, но Познанское восстание всегда в польской памяти. А это тот же 1956-й.
В те же октябрьские дни восстаёт Венгрия. Это уже революция. Под лозунгами социализма-антикоммунизма и рабочего самоуправления. За «что-то югославское».
Матьяш Ракоши, «венгерский Сталин», снесён ещё летом. Отправлены в тюрьму руководящие заплечники ракошистской госбезопасности (АВХ, авоши) Габор Петер и Михай Фаркаш. Но Эрнё Герё, преемник Ракоши, вполне ему под стать, как новый глававош Ласло Пирош. Поэтому на улицах Будапешта идут бои. Сражаются со сталинистами неистовый революционер Йожеф Дудаш и спокойный работяга Янош Сабо, еврейский юноша-радиотехник Роберт Бан и еврейская девушка-поварёнок Эрика Селеш, детдомовская мадьярка Каталин Стикер и уличная цыганка Илона Сабо, мадьяр-водила Йожеф Тот и цыган-жестянщик Йожеф Коте Шёрёш, националист Гергей Понграц и социалист Ласло Иван Ковач, Шахтёрская бригада горняка-венгра Ласло Русняка и Вокзальная бригада уголовника-еврея Иштвана Клобера…
«И тогда постиг Каджети Божий гнев неизмеримый»… Обрушен на асфальт сталинский истукан. Авоши жестоко, до фонарей, отвечают за прежние пытки, решётки и виселицы. Швыряет коктейль Молотова дворничиха Мария Магори – люмпен-пролетарка мстит номенклатурным хозяевам за нищету и бесправие. «Берегись, палач!» – доныне предупреждает участница тех боёв Мария Витнер, подруга казнённой Каталин.
Разоблачение культа личности Ракоши зашло значительно дальше предначертаний XX съезда. И тут уж Хрущёв не останавливается. Авоши разгромлены, солдаты и полицейские примыкают к повстанцам, но Венгерское восстание давят советские танки. Погибают девушки-символы – пятнадцатилетняя Эрика, семнадцатилетняя Илона. Взойдут на виселицу двадцатишестилетняя Каталин, сорокашестилетняя Мария, друзья-Йожефы – мадьяр и цыган. Роберт Бан отпускал пленных, Йожеф Дудаш их убивал – но повешены были оба. В боях погибли три с половиной тысячи, на эшафоте – три с половиной сотни. «Если мне суждено умереть, то за свободу Венгрии, а не за власть над Венгрией», – сказал на суде Дудаш.
Такой ценой коммунисты удержали власть. В советском обозе прибыл новый генсек Янош Кадар. Но и он, подобно Гомулке, успел побывать политзеком. В первом своём манифесте Кадар сказал о славном восстании, в котором венгерский народ покончил с режимом Ракоши. Жизнь пришла иная. С тех пор Венгрия соперничала с Польшей за звание «самого весёлого барака в соцлагере». Прошли десятилетия, и жестокие бои 1956-го стали залогом мирного перехода к демократии 1989-го.
В глухой обороне провели 1956 год коммунистические режимы Вальтера Ульбрихта в ГДР, Георге Георгиу-Дежа в Румынии, двух Антонинов – Новотного и Запотоцкого в Чехословакии. Ритуальные осуждения культа личности прозвучали и над Восточным Берлином, и над Бухарестом, и над Прагой – приказы Москвы должны исполняться. Массовых репрессий, как на рубеже 1940–1950-х, уже не было. Но все гайки оставались завинчены, тюрьмы и лагеря наготове. Медленно и постепенно привлекали кое-кого за нарушения социалистической законности. Как чехословацкого полковника Антонина Прхала, которому после тюрьмы пришлось идти работать в цирк. А вот румынского палача Георге Пинтилие, создателя Секуритате лишь уволили с хорошей пенсией, и то не сразу. Реабилитации затянулись на десятилетия и подчас совершались в секрете. Как в чехословацкой парткомиссии Драгомира Кольдера.
Хитрее поступили болгарские коммунисты: сыграли на упреждение. «Болгарский Сталин» Вылко Червенков сдал генсекство Тодору Живкову ещё в 1954-м, а после советского XX съезда был снят и с премьерства. Глава МВД Руси Христозов, шеф местного «ЧКГБ», обвинён в средневековой гитлеровщине, рвал себе волосы и просил о собственном наказании. Папаша Живков пошёл ему навстречу – перевёл палача в пищепром. Переломной вехой, как у поляков и венгров, болгарский 1956-й не стал. Но и сталинистское озверение уже не возвращалось.
Почему так различно прошёл великий год по Европе? Объяснение элементарно. Чехословацкое, румынское, болгарские силы сопротивления, не говоря о восточногерманских, были сильнее обескровлены. Берлинское, Пльзеньское, Пловдивское восстания, горянские, гостинские, фэгэрашские партизаны уже не давили в нужной степени. Только московские указания. А это не опора для Оттепели.
Страшнее всего обернулось в Албании. Энвер Ходжа был большим сталинистом, чем Сталин. Но и сопротивление было жесточайшим. Подавлены антикоммунистические восстания Кельменда, Пострибы, Коплику, Мирдиты, Жапокики. Боевое подполье Кочо Кондили и Хюсена Лулы выкошено вместе с мирным протестом Сабихи Касимати. «Я не извиняюсь перед вами!» – бросает судилищу первая албанская писательница Мусина Кокалари, осуждённая на тридцать лет за «Голос свободы».
Но в правящей компартии АПТ встречались свои социал-романтики, честные идеалисты, даже фанаты «верного ленинца, великого Никиты Хрущёва». В апреле 1956-го они совершат свою попытку избавить страну от кошмара. Их лидеры Тук Якова, Бедри Спахиу, Панди Кристо поучаствовали в ходжаистском терроре, после чего попали под замес сами. Но теперь готовы вернуться освободителями. Генералы Дали Ндреу и Панайот Плаку консолидируют албанских хрущёвцев на апрельской партконференции в Тиране.
«Почему ЦК АПТ не сделал никаких выводов в духе XX съезда КПСС?» – спрашивают делегаты. Приезжает встревоженный Ходжа – и демократично предлагает ставить вопросы. Наивные люди благодарно ведутся – и полностью расчехляются. Тем временем по приказу министра Кадри Хазбиу и директора Михалака Зичишти сжимают кольцо каратели Сигурими, по команде министра обороны Бекира Балуку поднимается танковый батальон. Расстреляны Дали Ндреу с беременной женой Лири Гегой (после этого вменяемый Хрущёв возненавидел отмороженного Ходжу), партийные интеллигенты Нести Зото и Вахип Деми, в югославской эмиграции убийцы достали Плаку. Сталинизм-ходжаизм устоял в запредельной жести. Албания станет свободной только через тридцать пять лет – в драке рабочих с «титушками» на площади Скандербега.
Пробуждается Азия. Хитрый Мао Цзэдун поначалу приветствует веяния XX съезда. В сентябре VIII съезд КПК обличает все и всяческие культы (правда, умалчивает о личностях). Провозглашается культурный плюрализм: «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ». Вместо классового истребления буржуазии – «созидательные противоречия внутри народа». Некоммунистическим партиям (такие сохранились по сей день) предписывается строго критиковать и контролировать правящих коммунистов. Настаёт краткий час местных народников – таких, как генерал Пэн Дэхуай и пропагандистка-скрипачка Чжан Чжисинь.
Советские старшие даже смущены: не слишком ли далеко зашёл товарищ Мао? Напрасно. Через год стартует «большой скачок», усеет страну костьми голода, оскалит клыки госбезопасность Кан Шэна. А там недалеко и до «культурной революции», которая создаст культ всем культам… В чудовищном побоище погибнут и Пэн, и Чжан, и несчитанные миллионы. Но 1956-й – это весна и в Пекине.
Но в Пхеньяне Ким Ир Сен ещё хитрее Мао Цзэдуна. Там случится раньше. И страшнее. Как в Тиране.
Северная Корея выдвигает своих сторонников Оттепели. Это обычно студенты и преподаватели. В Университете Ким Ир Сена ходят легенды о советских преобразованиях, прославляется в листовках «югославская демократия». Эх, наивные ребята… Однако и в номенклатуре находятся группы, подхватывающие идеи XX съезда.
Некоторые сановники не прочь обезопасить себя. Они ведь видели, как три года назад ушли под расстрел основатели корейского коммунистического движения Пак Хон Ён и Ли Сын Ёп. И видят, как неуклонно расчищает под себя всю поляну улыбчивый Ким Ир Сен. Назначенный когда-то главным, чтобы подержать место, пока Пак и Ли разберутся между собой… Вокруг вождя сгруппировалась камарилья жестоких и циничных прислужников – военный министр Чхве Ён Гон, шеф МВД/ГБ Пан Хак Се, партийный канцлер Пак Кым Чхоль, идеологический начальник Ким Чхан Ман, придворный борзописец Хан Соль Я, предводитель соловей-киселей. Сыновей и внуков пока нет, за них – младший брат Ким Ён Чжу, две недели назад умерший в 101 год.
Фронду в правящей ТПК возглавляют вице-премьеры Чхве Чхан Ик и Пак Чхан Ок. Первый известен ориентацией на КНР/КПК, второй на СССР/КПСС. В этих связях главный козырь. Их поддерживают министр торговли Юн Кон Хым, министр строительства Ким Сын Хва, министр лёгкой промышленности Пак Ы Ван, председатель профсоюзов Со Хви, секретари Пхеньянского горкома Ко Пон Ги и Хон Сун Хван, секретарь университетской парторганизации Хон Нак Ун, генералы Ким Вон Суль и Ким Ун. В авангарде, как видим, хозяйственники с их тягой к здравому смыслу.
Они за «коллективное руководство», хотят гарантий от репрессий. Планируют урезонить тайную полицию, разрешить кое-какие дискуссии, увеличить инвестиции в «группу Б», дабы производить побольше для людей, а не для машин. Вполне в духе XX съезда. Но эти «фракционеры» весьма умеренны. Некоторые даже не прочь оставить за главного того же Ким Ир Сена. Если он закрепит за Чхве и Паком статус равноправных руководителей. Сами вице-премьеры настроены решительнее, они уже поделили меж собой высшие посты. Но не помышляют о столкновении и настоящей борьбе. Их сторонники – тем более. За двумя исключениями.
Правительственный уполномоченный по стройматериалам Ли Пхиль Гю чем-то напоминает Йожефа Дудаша. Бывший подпольщик, полицейский офицер и армейский генерал, он ненавидит Ким Ир Сена за тиранию, угнетение и лживость. Рвётся отомстить за репрессированного друга-генерала Пак Ир У. «Тролля»-агитпроповца Хан Соль Я, по замыслу Ли Пхиль Гю, придётся просто убить: «Это слишком плохой человек». Единственный из всех, Ли Пхиль Гю готов к вооружённой борьбе за демократию.
Близок к нему, но не станет братья за оружие, министр лёгкой промышленности Пак Ы Ван. Он честен и прямодушен, ему омерзительны холуйство перед нацлидером, враньё пропаганды, карьерные предательства. Кроме того, он действительно симпатизирует Советскому Союзу, серьёзно относится к решениям КПСС. И просто любит русскую культуру. «Ты Иван! Иван!» – орёт на Пак Ы Вана кимирсеновский подголосок Ким Чхан Ман.
Ли Пхиль Гю знает, что делать. Но не зря Ким Ир Сен давно отсёк его от армии и полиции. Остальные живут словно в Дании: вот будет пленум, там мы выступим, убедим товарищей, проголосуем, получим большинство… Главный же ресурс – помощь Москвы и Пекина. Они уверены в Мао и Никите Сергеевиче. Старшие товарищи не подведут. А на родине не информируют даже низовых секретарей. Узнают, когда будет положено. Что и говорить о рядовых коммунистах, а уж о беспартийных и вовсе. Вопросы власти решают только люди власти. Высший синклит при владыке. Обращаться к простонародью кощунственно для номенклатурного понимания.
И вот собирается Августовский пленум ЦК ТПК. Никому из них просто не дают говорить. Делегаты привычны к владычеству верховного вождя и не собираются рисковать жизнью ради чужой борьбы за власть. Им достаточно власти своей, и потому безразличны идеи XX съезда. «Я был слишком добр к врагам. Больше так не будет», – обещает Ким Ир Сен под овации товарищей.
«Фракционеры» едва успевают ретироваться с пленума. В ту же ночь Ли Пхиль Гю, Юн Кон Хым и ещё двое через речку вброд уходят в Китай. Пан Хак Се отряжает в погоню спецгруппу Кан Сан Хо. Но китайцы своих не бросают: уездные пограничники развернут на сто восемьдесят северокорейского замминистра. Ещё несколько человек, включая посла Ли Сан Чжо, отказываются вернуться из Москвы. Ким Ир Сен требует выдачи. Категорический отказ от имени ЦК КПСС берёт на себя завотделом соцстран Юрий Андропов. В то время адепт Оттепели.
КПСС и КПК отправляют в Пхеньян совместную делегацию – спасать союзников. Приезжают Микоян и Пэн Дэхуай. Побывал в Пхеньяне и Леонид Брежнев – поучил социалистической демократии и борьбе с культом личности. Ким Ир Сен даже пообещал. Но сказал, что культ личности в КНДР уже был, и с ним уже покончили – когда расстреляли Пак Хон Ёна. Он вообще отличался креативным подходом в интриге, великий вождь-солнце нации.
Микояну и Пэн Дэхуаю тоже было обещано не трогать «фракционеров». Вновь узнаётся рука Ким Ир Сена: просто наврать и сделать по-своему – «нахальство в нашем деле помогает». Кроме прорвавшихся за границу, ни один участник «Августовской фракции» не остался в живых. Вместе с ними под карательный каток только за два года попали сто тысяч человек из одиннадцати миллионов. На пыточном следствии многие держались стойко, тот же Иван – Пак Ы Ван. «Да, против Ким Ир Сена. Да, за Двадцатый съезд».
Под конец 1956 года Никита Сергеевич уже не настаивал на разоблачении культа личности. Другие пришли заботы. Польши и особенно Венгрии с него оказалось довольно. Ни Хрущёв, ни Мао Цзэдун уже не злились на обманщика Ким Ир Сена. Наоборот, восхищались его дальновидностью. Ибо случись Будапешт в Пхеньяне, кто бы ручался за Пекин и Москву? А вожди-то всегда договорятся. Перед лицом улицы, устрашающим во дворце.
«Устроим второй Будапешт!» – и так прокатывалось по Советскому Союзу. От Славянска (того самого, Донецкой области, тогда называлась Сталинской) до Петропавловска-Камчатского. И уже осенью 1956-го страну захлестнула волна новых, хрущёвских репрессий. Конечно, далеко не сталинских, но самых масштабных за послесталинские годы. За следующие три десятилетия, до горбачёвских времён, были отправлены за проволоку по «антисоветским» статьям 8145 человек. Из них 4676 – с 1956-го по 1960-й. Нет, это были не диссиденты. Шахтёры и трактористы, работяги и хулиганы – за листовки и булыжники: «Дави советскую власть!» И полёт Гагарина, и расстрел Новочеркасска начинались в 1956-м.
Это был урок миру. По доброй воле они не делают добрых дел. Но сила жизни способна одолевать мертвечину. Даже какие-то иллюзии, бывает, способны помочь: «И сквозь рёвы сирен и смятенье голубых электродных огней председатель и Ленин смотрели, и те самые, из лагерей…»
И тогда, и теперь. Если браться всерьёз.
Никита Требейко
