Перед Лукашенко стояла классическая дилемма автократа: избежать революции, пойдя на уступки и введя элементы нефальсифицированной демократии, или, несмотря на растущую цену сохранения власти, прибегнуть к дорогостоящим репрессиям с дорогостоящими последствиями
В правителе подданные должны узнавать самих себя, говорил великий герцог в романе Томаса Манна «Королевское высочество». Когда-то в Александре Лукашенко среднестатистический белорус, возможно, отчасти узнавал самого себя. Но за четверть века образ белоруса изменился. Как изменилась, несмотря на искусственную попытку заморозить элементы советского, и социальная структура белорусского общества.
Абстрактный «человек труда» уже не тот, и стимулы для его работы уже не вполне советские: именно поэтому – совершенно неожиданно для Лукашенко – против него восстал даже рабочий класс. Недаром именно этот элемент в нынешнем кризисе белорусский диктатор назвал «ударом в спину».
Минск и Болотная
Рабочий завода колесных тягачей по имени Андрей, невысокий суховатый мужчина лет пятидесяти, с которым Лукашенко вступил в словесную дуэль и проиграл ее, высказал простую истину: от вечного президента устали. В этом смысле российский президент смотрится в белорусские события, как в зеркало. Мотив усталости от Владимира Путина хорошо просматривается в хабаровском протесте. В ближайшие годы этот мотив рискует стать основной эмоциональной причиной для протестов любого сорта, которые немедленно политизируются, даже если речь идет о локальной технической, строительной, экологической проблеме.
Больше того, эта усталость – о чем уже все забыли – наиболее очевидным образом проявилась в 2011–2012 годах во время протестов на Болотной площади. Тогда казалось, что российский автократ, заявивший о своем возвращении на пост президента, должен если не уйти, прислушавшись к гражданскому обществу, то по крайней мере вступить с ним в переговоры. Ничего этого не случилось.
Путин выдержал паузу, дождался ослабления протеста, потом жестоко его подавил и стал строить российский авторитаризм уже не гибридного, а цельного типа. Согласно определению Стивена Левитски и Лукана Уэя, «конкурентный авторитаризм», он же «гибридный», предполагает хотя бы какую-то возможность для оппозиции с помощью демократических институтов участвовать в борьбе за власть. «Полный» авторитаризм – это режим, при котором «не существует ни одного реального канала для оппозиции законным образом бороться за власть».
Следуя то ли рациональному расчету, то ли неординарной политической интуиции, то ли грандиозной воли к власти, Лукашенко, как и Путин, не пошел ни на какие переговоры с оппозицией, которую точнее все-таки называть гражданским обществом.
Еще несколько дней назад он казался загнанным в угол, теряющим ориентиры и власть автократом. Сейчас это гораздо более уверенный в себе диктатор, борющийся за сохранение собственной власти. Пускай в будущем удержаться будет все труднее, но из этого эпизода войны с гражданским обществом он яростно стремится выйти победителем.
Небархатный ответ
Аналогии с российским 2012 годом напрашиваются: тогда тоже был создан координационный совет оппозиции, с которым власти не стали разговаривать. У площади и улицы не было единого морального авторитета и лидера – своего Леха Валенсы или Вацлава Гавела. Репрессии со стороны власти последовали, но не сразу – лишь тогда, когда выдержанная Путиным пауза доказала свою эффективность, а сам он был успешно избран президентом.
Режим Лукашенко сегодня куда жестче российской властной конструкции 2011–2012 годов, несколько расслабленной мягким президентством Дмитрия Медведева. Поэтому репрессии начались сразу. Их жесткость и жестокость казалась ошеломляюще бессмысленной. Силовики вели и, скорее всего, еще будут вести себя не как представители государственной власти, имеющей монополию на легитимное, а значит, соразмерное насилие, а как дикое племя или оккупанты. Защищая самих себя, они обороняли Лукашенко. За что и получили от него награды.
Силовики, армия, существенная часть государственной бюрократии остались на стороне Лукашенко. Те государственные служащие, которые пошли навстречу народному протесту, например власти Гродно, вызвали, мягко говоря, недовольство Лукашенко.
Вот три ключевых отличия сегодняшней белорусской ситуации от образцовых бархатных революций 1989 года в Чехословакии и Польше. Во-первых, Лукашенко отказывается от диалога с оппонентами – в ЧССР власти пошли на диалог с «Гражданским форумом». В Польше руководители страны сели за круглый стол с оппозицией. В результате коммунистические режимы пали.
Во-вторых, Лукашенко продолжает удерживать контроль над силовиками, государственной бюрократией и инертной, полностью зависящей от государства частью населения. В-третьих, у нынешней белорусской оппозиции нет харизматичных лидеров, не сидящих в тюрьме и не находящихся в изгнании – все-таки и Гавел, и Валенса осенью 1989 года были на свободе (хотя еще в январе будущего президента Чехословакии арестовывали).
Однако у бархатных революций 1989-го и белорусских событий 2020-го есть и сходства. В Чехословакии разные социальные и профессиональные группы тоже день за днем расширяли социальную базу протеста: студенты, интеллигенция, церковь, наконец, классовая опора режима – рабочие. Когда движение гражданского общества стало по-настоящему массовым, коммунисты постепенно сдали все ключи от власти.
Однако Лукашенко и его нукеры оказались неуступчивее. Его режим хотя и карикатура на что-то советское, но парадоксальным образом жестче социалистических режимов в некоторых странах Восточной Европы времен заката коммунизма.
Другим наука
Лукашенко отказался от диалога с координационным советом оппозиции, хотя коммунистическое руководство тех же Польши и Чехословакии 1989 года обеспечило себе мирный уход из власти благодаря тому, что вступило в такие переговоры. Среди тех, кто участвовал в польском круглом столе, со стороны правящей партии было три будущих премьер-министра, один будущий вице-премьер по экономике и даже будущий президент Александр Квасьневский – в то время он занимал пост главы Комитета по делам молодежи и спорта.
Но Лукашенко не собирается проводить остаток жизни за сбором картошки в загородной резиденции для отставного батьки нации с гарантиями пенсионной безопасности. Он хочет править и давить всех, кто покушается на его монопольное диктаторское право: 26 лет для него – не срок.
Хотя, упустив возможность мягко даже не сдать власть, а поделиться ею на определенных условиях, он теперь имеет хорошие шансы на то, чтобы оказаться на другой государственной даче – в вынужденном изгнании на Рублево-Успенском шоссе, традиционном месте проживания свергнутых политиков из бывших республик СССР. Если, конечно, его туда еще пустят – как бы не пришлось обращаться к китайским товарищам.
Перед Лукашенко стояла классическая дилемма автократа: избежать революции, пойдя на уступки и введя элементы нефальсифицированной демократии, или, несмотря на растущую цену сохранения власти, прибегнуть к дорогостоящим репрессиям с дорогостоящими последствиями. Он выбрал второй путь, сильно осложнив себе жизнь. Играть с Западом после того, что он сделал за несколько дней с собственными людьми, Лукашенко не сможет. Плюс к этому он обеспечивает себе абсолютную зависимость от Путина в экономическом и политическом смыслах.
Если Лукашенко победит в этом эпизоде белорусской революции (то есть подавит протест и расположится с дискомфортом на штыках), он рискует проиграть – и потерять сразу все, включая, возможно, и свободу – в последующих эпизодах неизбежного противостояния с проснувшимся белорусским гражданским обществом. Оно теперь засыпать не собирается.
Пример Лукашенко – другим наука. Его неуступчивость – хороший технологический урок диктаторам и ответ на вопрос, как в краткосрочной перспективе удержать власть. Но плохой урок в смысле сохранения личной безопасности и спокойной встречи старости в средне- и долгосрочной перспективе. Вряд ли Лукашенко кто-то ознакомил с выступлением английского премьер-министра графа Грея в парламенте в 1831 году: «Принцип моей реформы – предотвратить необходимость революции… реформировать для того, чтобы сохранять, а не свергать».
Социальная структура России, нефтегазовой олигархии, живущей за счет извлечения гигантской (пока еще) ренты, не слишком похожа на белорусскую. Но политически и Россия, и Белоруссия – постсоветские патрональные автократии, экономика которых основана на государственном капитализме (его можно назвать и коммерциализованным социализмом). А разные социальные слои объединяет усталость от автократов. По разным причинам, но с одинаковыми последствиями – высокой степенью недовольства.
Именно поэтому российской власти стоит внимательно присмотреться к белорусскому кейсу и еще раз взвесить все плюсы и минусы двух разных выходов из дилеммы диктаторов.
