«Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить - кто написал четыре миллиона доносов? (Эта цифра фигурировала в закрытых партийных документах.)»
Сергей Довлатов «Зона. Записки надзирателя»
«Кто написал четыре миллиона доносов? Кто, я вас спрашиваю?», – сурово когда-то вопрошал Сергей Довлатов и это с упоением повторяют теперь за ним журналисты, политики, публицисты, писатели, блогеры и эмигранты. Это стало общим местом, почти мемом – о стукачах числом в четыре довлатовских миллиона.
Подтекст вопроса читается легко: в политических репрессиях виноваты не только Сталин, Дзержинский, Ежов и Абакумов с Ягодой. Виноваты все. Весь советский народ, дружно стучавший в органы кто из страха, кто ради выгоды. «Их написали простые советские люди», – сокрушался Довлатов. Вот такой дерьмовый народец у нас оказался, все сплошь стукачи. Вот в такие невыгодные условия поставила нас история, что приходилось стучать, и стучали все. Вина распыленная на всех выглядит уже не так страшно. Она как будто меньше и фатальнее – уж если эта беда постигла всех, то что же спрашивать с каждого в отдельности? И нисходит долгожданная благодать и успокоение на души стукачей и вертухаев – не мы одни такие, все были в доносчиках, все замараны!
Почему это было нужно Сергею Довлатову, понятно: он сам служил лагерным охранником и вина тяготила его. А так – он в числе миллионов, в коллективе товарищей. Не знаю, сам ли он попросился служить во Внутренние войска МВД СССР или его призвали не спрашивая, но выбор у него оставался: можно было отказаться от службы и стать зэком. Он предпочел пойти на службу и охранять зэков. Каждый самостоятельно выбирал тогда с какой стороны колючей проволоки ему жить. Довлатов выбрал так.
Вся довлатовская проза пронизана комфортным соображением: нет людей плохих или хороших, все зависит от ситуации, в которую они попали. Человек – это щепка на гребне волны в бушующем море, что он может? Поэтому – какой с него спрос? Зэки, которых Довлатов разглядывал с другой стороны проволоки, шутят по этому поводу дерзко и вызывающе: «Это не мы такие, это жизнь такая». Идея списать свой собственный выбор на других людей или тяжелые обстоятельства не нова и не оригинальна. В психологии она описана как «проекция вины», а на народном языке называется «перевести стрелки».
Ладно, каждый устраивается со своей виной сам, и здесь никто никому не судья. Но тем, кто едва ли не каждый день с таким воодушевлением запускает в общественный оборот довлатовское причитание про четыре миллиона доносов, не худо было бы понять, что это совершеннейший вздор. И дело тут не в идеологической канве или психологической подоплеке, а в простой арифметике.
Хорошо, допустим цифра в четыре миллиона доносов достоверна. Распределим их на 20 лет сталинского террора (1934 – 1953 годы). В год получается 200 тыс. доносов. Примерно 16 тысяч доносов в месяц. Стукачи – люди профессиональные и вряд ли писали меньше пары доносов в месяц (а скорее всего, и больше). Получается, что в каждый день сталинской эпохи стукачей было всего 8 тысяч. Это в почти 200-миллионной стране! Только в НКВД было около 300 тыс. штатных служащих, а партийных коммунистов в те годы – постоянно в среднем 4,5 миллиона. О чем вообще речь? Что такое 8 тыс. доносчиков на фоне таких цифр? Это они и есть те самые «простые советские люди», по которым следует судить обо всем народе? Да если я даже ошибаюсь в десять раз и на самом деле их было 80 тысяч (умирали одни, приходили другие), это ничего не меняет. Цифры просто несопоставимые! И нет уже никакого пафоса и многозначительности в причитании Довлатова о четырех миллионах доносчиков. Незаметная капля в людском море.
Я знаю, почему старое довлатовское причитание сегодня так популярно. Надзиратели над обществом находят себе в нем оправдание: паршивый народец, с ним нельзя по-другому. Молчуны из интеллектуалов утешают свою совесть: к чему рисковать и страдать ради нации стукачей? Политические беженцы оправдывают свой счастливый выбор: безнадежная страна, сплошные стукачи, ничего невозможно изменить.
Каждый, где бы он ни был и чем бы не занимался, всегда найдет себе оправдание – свое собственное, самое лучшее. Все мы так устроены. Но как-то глупо с упоением тиражировать нелепость, смороженную когда-то бывшим лагерным надзирателем, ставшим потом советским журналистом, а затем писателем и эмигрантом.
