Длинно, поэтому разбил на четыре части.
Первая. Я Бабченко понимаю.
За мной следили-то всего один раз в жизни. И то в течение недели. И это не было обусловлено политическими мотивами - просто зам Кадырова оскорбился чуть-чуть. И меня не собирались убивать - так, помутузить немного. До больницы.
Тем не менее, было неприятно. Я ведь совсем не ниндзя. А их было трое – здоровенных, бородатых и злых. Я видел их каждый день - в машине, стоявшей возле редакции. Мне приходилось выходить с работы с коллегами (в коллегах у меня тогда были одни только хрупкие красавицы), выбегать из вагона метро и садиться в поезд, идущий в другую сторону, чтобы потом снова пересесть обратно. Про вход в подъезд, в лифт, выход на лестничную площадку вообще молчу. Самые неприятные минуты.
В ещё большее уныние приводило то, что я понимал: ничего, кроме постоянного контроля периметра, я сделать не могу. Обратиться к друзьям - значит, проставить под удар и их. Обратиться в полицию? Вот в эту полицию, сотрудники которой фигурируют в каждом уголовном деле, как первые, кто сливает информацию бандитам? Ага, побежал…
В общем, это была не жизнь, а пытка (психологическая, разумеется).
У Бабченко «не жизнь» длится не неделю, а много лет. Глупо спорить с тем, что количество желающих увидеть его в белых тапках наберётся на целый полк. Что угрожают ему ежедневно - почитайте комментарии к любому его посту. И тут совершенно не важны причины и реальность этих угроз – пронести их мимо рта всё равно не получится. Сотни угроз окажутся трёпом, а на сто первой, самой неправдоподобной, ты встретишь двух быков с битой в своём подъезде. Тем более, в сегодняшней Украине, переполненной оружием, съехавшими с катушек воинами (как тьмы, так и света), и агентами всех существующих на планете влияний.
Так что Бабченко я понимаю. Плевать на цирк, устроенный СБУ. Предъявили или не предъявили «жертве» стоящие доказательства заказа. Судя по всему, не предъявили. Возможно, использовали в своих целях. Плевать. В Украине я не живу, а в России цирк – вообще самый передовой в мире. И Бабченко никому ничего не должен (кроме как Прилепину за пиво). Он имеет полное право (и что главнее - полные основания) как бояться за свою жизнь, так и попытаться обезопасить её. Любыми средствами.
«Бабченко жив – это, конечно, хорошо, но…»
Без «но». Хорошо. Точка.
Вторая. Я Бабченко завидую.
За 41 год умудриться прожить восемь жизней (и проживёт, надеюсь, ещё шестнадцать). И ни одна из них не была скучной и серой.
Скука и серость – мои главные страхи, не по дням, а по часам становящиеся явью. Прямой путь в могилу, который, возможно, мучительнее выстрелов в спину. Вот и завидую.
Посмотреть на собственную смерть со стороны – этого не смогли ни Сальвадор Дали, ни Сид Вишес, ни Ромен Гари. Дико круто. Сидишь в морге, закутанный в одеяло - и наблюдаешь, как твою семью собирается взять на поруки Валентина Матвиенко. Как тебе «сочувствует» сам Лавров. А потом, спустя сутки, весь пропагандистский полк – от Скобеевой до Шария – рвёт на себе волосы от того, что ты не сдох. Чиновники «цивилизованных европейских государств», глубоко аморальные лицемеры, надувая щеки рассуждают о чести. Твои «друзья» пишут некрологи, один другого слезливее, а потом тыкают тебя мордой в «журналистскую этику».
И за всем этим ты наблюдаешь живой.
Вероятно, только смерть и последующее воскрешение могут так явно показать, кто есть кто. Раздеть догола. Абсолютно бесценная информация.
Меня всегда поражали разговоры о морали в глубоко аморальной стране, но нынешние – за пределами космоса. В России слово «мораль» имеет право произнести разве что несуществующий памятник святому Франциску. Это ж какую наглость надо иметь, какое самомнение (тоже, кстати, завидую - мне бы не помешали).
«Ах, что чувствовали его мама и дети, как он мог!». Да давайте со своими разберёмся. Они чувствуют себя не ахти каждый день. В конце концов, наша высокодуховная страна только из них и состоит.
«Ах, нельзя шутить со смертью!». Так многим не то, что нельзя - смысла никакого нет. Ходячие мертвецы. Ни друзей, ни врагов, ни потрясений - одно только бесконечное бурление говн.
Это редчайшая удача – посмеяться над смертью. Сказать ей: не ты, дура, правишь этим миром, а жизнь, молодость и азарт.
Бог мой, в какое жуткое уныние приводит меня то, что мертвецов, оказывается, такое количество. Про «журналисткую этику» опять вспомнили. К СБУ у них, 20 лет живущих под Путиным, вопросы. С ума сойти.
Третья. Я Бабченко благодарен.
Илья Яшин не был у меня дома семь лет. Рома Попков и Лена Боровская – почти год. Сашку Батурина лет пять я не видел. А тут все пришли. И Вася Навзнич из Твери наконец доехал. И Одеколон из Испании. Отлично посидели. В итоге)
Четвёртая. Некролог.
Конечно, сутки было очень тяжело. Абсолютная пустота и отчаяние. И горло болело, будто амбал сдавил. И я, конечно, думал, что про Бабченко написать. Не ради выпендрёжа, а в качестве самолечения. Вспомнишь, проговоришь, напишешь, прорыдаешься – и хоть чуточку легче. Но пока думал – понял, что из историй, произошедших за время нашей с ним дружбы, относительно приличная только одна (катание на коньках в «Эрмитаже» не беру – хотя это тоже неприлично, нельзя как беременные коровы кататься).
Сидим, в общем, в «Жан-Жаке» на веранде. Лето, тепло. Знакомые проходят мимо, подсаживаются, выпивают, уходят – а мы сидим, болтаем. Ночь уже. И тут Бабченко замечает какая-то пара (тоже мимо проходили). Садятся к нам. Женская часть пары оказывается американкой, но довольно сносно говорящей по-русски. Приехала в Москву на неделю в командировку. Не успели толком представиться, как Бабченко говорит ей: «У меня, между прочим, чёрный пояс по кунилингусу». Вообще он всегда так с женщинами знакомится, причём вне зависимости от присутствия рядом сопровождающего (вот как за это никто до сих пор не убил, объясните мне?). Женщины либо смеются, либо смущаются, либо хмурят брови, но дальше этого дело, естественно, не идёт. А тут американка эта, спокойно так, по-деловому, посмотрев на часы (сразу видно – человек из страны победившего капитализма) говорит: «Пошли. Моя гостиница как раз рядом».
Никогда я не видел Бабченко таким смущённым.
Допил, не расплатился – и к жене уехал)
Живи долго, Бабченко.
Евгений Левкович
