«...ибо люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость»

«...ибо люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость»

Решил перечитать Стругацких. Очень захотелось почему-то. Бывает так - не находя ответа у современников идешь к книгам, ценность которых проверена годами. Это, наверное, уже подбирается старческое брюзжание, но у нынешних не то что ответа, вопрос задать мало кому можно. И вот с этой мыслью сажусь в 575 маршрутку. В наушниках Александр Резалин читает «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики». Кто не знал или забыл, автором ее указан С. Витицкий. Этот псевдоним Борис Натанович взял после смерти Аркадия Натановича. Под ним Борис Стругацкий написал два романа и первый из них «Теорема…». И вот как по заказу посыпалось на меня….

««Бесплодность полицейских мер обнаруживала всегдашний прием плохих правительств — пресекая следствия зла, усиливать его причины». Наступило новое время. Об оттепели начали забывать. Самые умные уже понимали, что это — теперь уж навсегда. Об этом было лучше не думать.

И пьяный Сеня Мирлин цитировал Макиавелли: «...ибо люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость».

А трезвый Виконт, привычно разыгрывая супермена, цитировал Тома: «Познание не обязательно будет обещанием успеха или выживания; оно может вести также к уверенности в нашем конце».

А Ежеватов с мазохистским наслаждением цитировал излюбленного своего Михаила Евграфовича: «Только те науки распространяют свет, кои способствуют выполнению начальственных предписаний».»

Борис Натанович тоже искал ответы не у рядом стоящих, а пошел еще глубже. Я уже ехал метро и книга била все сильнее.

«Но ведь все они были еще совсем молоды и полны сил! Ощущение бесчестья мучило их и угнетало, словно дурная болезнь. Шатающийся басок Галича обжигал их совесть так, что дух перехватывало. Надо было идти на площадь. И бессмысленно было — идти на площадь. Не только и не просто страшно — бессмысленно! Они были готовы пострадать, принять муку ради облегчения совести своей, но — во имя пользы дела, а не во имя гордой фразы или красивого жеста. Они не были совсем лишены понятия о чести, но это понятие было для них все-таки вторично: двадцатый век вылепил их и выкормил, а девятнадцатый лишь слегка задел их души золотым крылом своей литературы и судьбами своих героев. Бытие мощно определяло их сознание»

А как у нас с честью? Для нас она какая? Выходит, «третична», раз уж счет пошел на века? Завтра все узнаем. Большой день. О политике поговорим.

Валерій Калниш