Во времена моей юности одна мамина подруга, допустим, Оля, уехала в Америку (тогда было модно в Америку).
И поскольку Оля тут при жизни закончила инъяз и довольно-таки сносно говорила по-английски, она в Америке вскорости устроилась в какую-то контору и стала там работать.
И вот работает она там, знаете ли, неделю, вторую, месяц, три месяца, полгода, а потом ее вдруг вызывает не просто начальник, а, скажем так, большой шеф и говорит довольно нервно:
- Послушайте, Олга, - он говорит. - Что происходит? Что вы пытаетесь нам сообщить своим поведением?
Несчастная Олга не может понять, чтó он имеет в виду, лихорадочно припоминает все свои небольшие и невинные проколы, включая воровство початого рулона туалетной бумаги из кабинки, и потеет. А большой шеф тем временем продолжает еще более нервно:
- Мы понимаем, что это такая странная форма протеста. Мы готовы вас выслушать. Вовсе не обязательно было устраивать такой привселюдный демарш, вы могли обратиться к своему непосредственному начальнику. Вы могли обратиться напрямую ко мне, в конце концов. Но не устраивать из этого такую демонстрацию, Олга!
Тут бедная Оля уже вообще начинает ощутимо слабеть в коленках и решительно отказывается что-либо понимать. А большой шеф не унимается:
- Что вас не устраивает? Против чего вы протестуете? Мы платим вам ровно такую же зарплату, как и вашим коллегам, ни центом меньше, и это достойные деньги! Что вас не устраивает, объясните, ради Бога, иначе я с ума сойду!
У большого шефа начинается натуральная истерика, а бедная Оля начинает плакать и сквозь слезы лепетать что-то вроде того, что она ничего не понимает, никаких акций протеста не устраивала и никого обидеть не хотела.
Короче, через десять минут, после уразумения разности культур и менталитетов, Оля и гранд-шеф наконец объясняются, обнимаются, даже смеются и становятся практически друзьями: этот самый шеф впоследствии не раз приглашал Олю с мужем в гости, где познакомил со своей женой и детьми, а это, знаете ли, не с каждым работником случается, когда их несколько тысяч, а ты у них один большой начальник.
В общем, дело было вот в чем. Оля, как и все советские женщины, ходила на работу в одной строгой блузе, а на выходных ее стирала и на следующей неделе надевала какую-нибудь другую строгую блузу или эту же, уже свежую. А для праздничных и особенных дней у нее имелись более яркие блузы - с воротником-бантом или жабо.
Оле и в голову не приходило, что в этой Америке блузы на работу принято надевать каждый день новые или хотя бы чередовать. Поэтому эта ее привычка носить одну и ту же блузу была воспринята всеми, как что-то необычное и протестное: многие ее коллеги-американки втайне искренне восхищались тем, как эта смелая русская троллит их боссов за то, что женщинам платят все-таки меньше, чем мужчинам, и старались как-то ободряюще ее приобнять и выразить свою поддержку - как храброй старшей сестре.
Мои парижанки давным-давно мне объяснили пикантное французское правило: если женщина явилась на работу в одной и той же блузе - значит, она не ночевала дома.
Я к чему это все рассказываю?
Я много лет работал в школе и прекрасно помню, как многие заслуженные учительницы не ночевали дома месяцами. А одна очень заслуженная учительница, судя по всему, дома не жила вообще: иногда забегала перед праздниками - нацепить скромную брошь или медаль Министерства образования.
А в журнале "Работница" давали женщинам советы, как освежить гардероб: "Вы можете к темному платью связать крючком белый воротничок-бабочку или небольшую пелерину. Меняя их вы, таким образом, каждый раз будете получать как бы новое платье".
Так и было написано - "как бы новое платье". Прикиньте.
André Alexin
