В детстве у меня были любимые буквы, как у Акакия Акакиевича.
Потом они начали складываться в слова, и я увлекся. В шестом классе вместе с товарищем по парте я написал первую (и последнюю) научно-фантастическую повесть.
Помню звездолет, еще какую-то небесную ерунду и страшный восторг по поводу совершенного. Сукин сын Пушкин и Гоголь, припустивший вприсядку по улицам Рима после написания «Мертвых душ», ни в какое сравнение не идут.
Потом помаленьку начал читать. Жил все это время среди приличных интеллигентных людей и думал, что они и есть советский народ. Потом Родина, не найдя мне другого применения, отправила в Забайкальский ордена Ленина военный округ - за личным опытом. Вернувшись, начал писать не про звездолеты, а про увиденное своими глазами. В редакциях от меня шарахались, а в одной прямо предложили написанное спрятать и никому не показывать.
Пугали ГлавПУРом и не печатали, сетуя на «невысокий уровень обобщений». За высокий уровень обобщений в те годы я бы уехал в Мордовию лет на пять. Потом случились перестройка и гласность. Хазанов прочел с эстрады про деревню Гадюкино, в которой идут дожди, и выяснилось, что я сатирик.
Потом случились «Куклы», потом «Итого», и выяснилось, что я в придачу еще и телеведущий. В этом качестве я успел наговорить некоторое количество гадостей про государство, которое упорно пытается делать вид, что оно мне Родина.
Потом в России появился президент Путин, и выяснилось, что в один телевизор мы с ним не помещаемся. Но писать еще разрешает, за что низкий поклон ему в самые портянки.
В освободившееся от СМИ время снова пишу для бумаги, к которой отношусь лучше, чем к людям, потому что люди, по моим наблюдениям, стерпят все, а бумага как раз нет.
Виктор Шендерович
