Среди людей, отдающих себе отчет в своих убеждениях и верованиях, сегодня выделю троих.
Первый – это возбужденный, он же романтик-демократ.
Второй – это взвинченный, он же энтузиаст-имперец.
Третий – это спокойный, он же здравомыслящий либерал (легко догадатться, кого имею в виду в первую очередь).
Возбужденный, он же романтик-демократ, страдает при виде всего, что творится с его народом. Не больше пяти человек из сотни удручены тем, что в их отечестве отсутствует «самоуправление, гражданские и политические свободы», а остальных «больше всего волнует бедность, плохая медицина, плохое образование, коррупция госаппарата» и они не способны понять, что это все так и будет, если не добиться упомянутых свобод.
Им чужда истина, что «неконтролируемая власть плоха по определению», что «самоуправление, свободные выборы, свободная информация, независимый суд - не вариант развития, а единственно возможное существование для людей, которые не хотят, чтобы их обворовывали, чтобы ими пренебрегали».
Он изумляется до слёз, убеждаясь на каждом шагу, что до большинства не доходит «простая истина», что «люди должны иметь право и возможность сами заботиться о себе, организуясь в группы - от семьи до государства и мирового сообщества».
Ну, а если они, спрашивает спокойный, он же здравомыслящий, этого всего не то, что не понимают, а почти сознательно не хотят? Если они только о том и мечтают, чтобы о них заботился кто-то: царь или герой – не имеет значения, лишь бы все решал за них, но в их пользу. Что делать в этом случае?
Ответ у возбужденного готов с позапрошлого века: «Только одно - неустанно и словом, и примером объяснять соотечественникам простые истины…И не унывать, и не оставлять соотечественников один на один с их незнанием. Больше - ничего. Мало? Нет, очень много. Зло побеждается только так».
Здесь в разговор вмешивается взвинченный.
О нем в данном случае важно знать, что он против Запада и Украины, за Россию в границах самое малое Советского Союза, за крутой социализм, но с частной собственностью под прямой властью государства, очень не любит отечественных богачей, но не жалует и население, погрязшее в мелких личных заботах, в потребительстве, вместо того, чтобы выше всего ставить благо отечества.
«Почему вы, - обращается он к взвинченному, - не говорите нашим людям прямо, что то, что вы им предлагаете, называется капитализмом, подлинную суть которого давно раскрыли не самые глупые и безусловно честные люди, знающие его изнутри?».
Далее идут ссылки, конечно же, на Фрома, смело подтвердившего открытие Маркса, что «отчуждение — вот участь отдельного человека при капитализме». Ни настоящей, мол, любви, ни ненависти –«преобладает чисто внешнее дружелюбие и еще более внешняя порядочность», а все дело в обществе, которое толкает человека «исключительно на потребительство», превратившееся в самоцель. «Он не деятельный участник бытия, он хочет лишь «ухватить» все, что только можно, – присвоить побольше развлечений, культуры и всего прочего».
А хуже всего то, настаивает знаменитый немец, что «безликость и безымянность сил, движущих обществом, органически присуща капиталистической системе производства» - не то, что когда-то, «в средние века и во все другие докапиталистические общественные формации». В те времена - не то, что теперь - искусства и религии, мол, знали своё дело. Они не развлекали человека, а помогали ему осмысливать духовные трудности его бытия, отчего оно делалось неизмеримо более содержательным, чем у нынешних его потомков.
Выложив все это и много чего подобого, взвинченный спрашивает возбужденного : «Вы этого хотите для России?».
Тот отвечает в том духе, что капитализм неутомимо самосовершенствуется, чего нельзя не желать и родному народу, всячески помогая ему добрыми советами. В общем, заканчивает тем, с чего и начинал: просвещать их, малых неразумных, и просвещать.
Что же на все услышанное спокойный? Он на то н здравомыслящий, что охотнее рассуждает о таких материях сам с собою, ибо знает, что ни возбужденный, ни тем более взвинченный его слушать не станут.
Он уже убедился, что на просвещение большинства рассчитывать не приходится. Оно, можете себе представить, этого не желает. Более того, имеется подозрение, что удельный вес таких людей в любом обществе и во все времена – величина постоянная и довольно близка к ста процентам. Федор Михайлович Достоевский говорил, что если бы так было, то он не стал бы жить на таком свете, но с тех пор время показало, что так было, есть и будет, а жить или не жить с трезвым сознанием этой непреложности – это уж личное дело каждого.
И что касается Фрома. Кто-кто, а спокойный, он же здравомыслящий, человек знает, в чем обаяние, а значит и влияние таких специалистов по неизбывному одиночеству человека при капитализме. В том, прежде всего, что у них этот изм – за каждым словом. Оно у них главное, а противопложное – социализм часто только подразумевается, хотя уже само по себе неодобрительное употребление «капитализма» предполагает безумный вывод, что может быть устроено что-то лучшее.
Они сильны в обличении этого самого капитализма - и сильны настолько, что иной читатель не замечает, что речь у них идет об одной стороне медали, а другой будто не существует. Эта другая медаль содержит все то, без чего человечества уже просто не было бы в наличии.
Они также находят отклик у людей, которые любят думать, что раньше всё было лучше и даже очень хорошо и правильно.
В общем и целом, это все выглядит безобидно - и просветительский зуд романтика-демократа, и брюзжание имперца-социалиста. Или не очень? По-моему, никак, хотя с наступлением весны и продолжением войны разговор пошёл живее.
