«Обнаружен дрон, осуществлявший разведку территории оборонного предприятия в Новосибирской области», – пишет Анатолий Несмиян и задаёт «логичный вопрос», как с этим всем предполагалось бороться «гига-торпедами, вызывающими цунами, а также прочими ракетами со скоростями в 29 Мах в плотных слоях и непредсказуемыми траекториями? Недоумки, которые занимались фигней, показывали завиральные мультфильмы и возводившие языческие капища с фуражками Гитлера вместо нормального военного строительства, теперь догадываются, что они недоумки, или всё ещё нет».
Vadim Guseynov на это замечает: «Если за глупость выплачиваются миллиардные суммы, то это не глупость, а гениальность».
Я вспомнил самых первых из этих «недоумков».
Это было где-то за год-полтора до развала СССР, то есть, ещё при Горбачёве или сразу после него.
У меня на кухне по адресу Москва, Ленинский, проспект 92/81 сидели молодые инженеры, человека три-четыре, работавшие то ли на одном из военных заводов, то ли в таком же КБ – точно не помню. Они уже несколько месяцев ничего не получали.
Заводы и пр. закрывались или замирали сотнями. В чём дело, знали человек десять-двенадцать из трёхсот или сколько их там было миллионов. Знал в том числе и я – не потому, что такой был умный, хотя и это тоже, а потому что интересовался…
К тому времени советская промышленность на 80 с лишним процентов так или иначе, прямо или косвенно работала не на потребителя, а сама на себя, в том числе – на «оборону». Гигантские экскаваторы добывали руду, чтобы из неё выплавлялось железо, которое шло на изготовление новых экскаваторов, которые добывали руду, из которой выплавлялось железо, которое употреблялось на новые экскаваторы для добычи руды, из которой – и так по кругу из десятилетия в десятилетие.
Это не могло продолжаться вечно, и с этим невозможно было покончить без того, чтобы миллионы не оказались на грани голода.
Лет через десять, гуляя в пригороде Киева, я разговорился с компанией пенсионеров. Они ругали послесоветскую власть за свои мизерные пенсии. Как и следовало ожидать, все человек шесть оказались бывшими инженерами киевских военных или полувоенных предприятий. «Таким образом, – говорю им, – вы за свою жизнь создали в стране даже не ноль богатства, а огромный минус в виде военной техники. Вы по справедливости не заслужили никаких пенсий. С вас ещё штрафы следовало бы брать за годы вашего мартышкиного труда. Не пенсии вам платить, а ежемесячные штрафы с вас, здесь орущих, брать!». Готовые меня бить, они сказали, что честно служили стране там, где она велела. «Да, – сказал я. – Никто не виноват, в том числе и страна, которая теперь не может дать вам больше, чем даёт».
Естественно, они тут же обратили моё внимание на дворцы, мимо которых мы проходили.
В ответ я включил свою шарманку.
Общий объём украденного в стране известен. Посчитайте, сколько достанется каждому жителю, если это всё отнять и поделить. Едва хватит на месяц жизни одному человеку!
Мне тут же сказали, что я оправдываю воров – не сам ли из них? Нет, сказал я. Я за то чтобы каждого заметного вора сегодня расстрелять, повесить или даже четвертовать. Но на их дворцы я смотрю без гнева. Было бы поистине плохо, если бы они не строили, а разрушали уже построенное. Как их деды после Семнадцатого года...
Нынешний владелец недвижимости так или иначе сгинет, а она-то останется! А это есть не что иное, как капитализация страны, знать бы вам, советским инженерам! Но вы на то и советские, что впервые слышите это слово.
Чем больше в стране нагромождено такого, что стоит денег, тем она богаче, а давно уже выведен простой, но мало кому приятный закон жизни: уровень благосостояния любой страны определяется не тем, как делится всё её богатство, а сколько его в наличии. Вора надо повесить, а если он увеличил капитализацию отечества, сказать ему спасибо перед тем, как накинуть петлю.
Богатый, к тому же, вольно и невольно даёт заработать бедному, который всё для него делает. Бедный не потому бедный, что рядом с ним есть богатый, а потому что он бедный. Богатый грабитель подлежит умервщлению, потому что он грабитель, а не потому что он богатый. Это отнюдь не одно и то же!
Часть треска и гудения этой моей шарманки слушал подошедший к нам пожилой человек очень скромного вида в очках. Он оказался писателем Иваном Дзюбой. Так мы познакомились. В советское время он пострадал за статью, сделавшую его знаменитым:
«Интернационализм или русификация?». Ему также принадлежит самый точный ответ на больной для некоторых украинцев вопрос, почему Тарас Шевченко вёл свой Дневник не по-украински, а по-русски. По-украински, мол, у Тараса вышли бы стихи, а не обычная проза.
О моём разговоре с пенсионерами Дзюба сказал, что если бы что-то похожее народ слышал по ТВ, то… То никакого ТВ сейчас просто не было бы, согласились мы, потолковав. До ТВ, которое бы не дурило людям головы, каждая страна должна дорасти, докапитализироваться!, а это дело не одного дня и тем более не бунта вот таких пенсионеров хотя бы и с их детьми и внуками.
Но вернусь в свою московскую квартиру, на кухню (7 м), где инженерная молодёжь конца восьмидесятых обсуждает, как ей жить дальше. Сходятся на том, что надёжнее всего присосаться к госбюджету – к «оборонной» его части.
Надо, короче, придумать какой-нибудь офуительный проект, что несложно.
Труднее втюхать его отечеству.
Надо,значит, найти чувака, у которого достаточно власти вставить этот проект в нужный список и гарантировать ему долю. Позже это стало называться откатом. А года через три сокрушённо признаться, что обещанное страшное для врагов оружие не получилось. Нас, мол, постигла творческая неудача, каковой вариант предусмотрен и законом.
И придумать что-то другое…
А ведь кто-то же, подумалось мне тогда, уже и отказался участвовать в подобном деле! Не может быть, чтобы на шестой части Земли ни в ком не сработало чувство собственного достоинства, не подсказало человеку, что негоже так устраивать свою жизнь настоящему-то инженеру! Так себя ронять…
Один на миллион – ну, наверняка.
Почему не больше? Не потому ли, что у природы ещё долго будет на уме другое, другая забота?
Какая же другая?
Всё та же: не дать двуногому племени сойти на нет. Для этого наделить, по возможности, каждого одной, превосходящей все остальные, потребностью: выживание. Достоинство - на потом. Пусть оно пока будет у одного на миллион, чтобы было на кого равняться остальным, когда задача выживания будет решена во всемирном масштабе.
… Только где гарантия, думаю иной ночью теперь, что у кого-то она тогда всё-таки появится, потребность стать человеком в полном смысле слова? Не будет ли поздно?
