Я люблю ходить за продуктами. Мне нравится стоять у витрины с зеленью и размышлять, какую лучше взять петрушку — в горшочке с землей, в пакете или в пластиковом корытце. Я могу минут десять выбирать картошку или яблоки, и, понятное дело, находятся люди, которым я мешаю. Ну правда, раскорячилась со своей телегой, весь проход загородила, ни проехать-ни пройти.
Меня, в принципе, если попросить, я подвинусь. Уступлю витрину с морковью, пойду к рыбе или, скажем, сосискам. Мне, в принципе, все равно, что выбирать, я просто люблю еду. Но дело в том, что никто не просит. Люди протискиваются за спиной молча, и я узнаю об этом по выразительному недовольному сопению. У меня уже рефлекс выработался: засопели — убираю телегу.
Сначала я поворачивалась к источнику сопения и говорила: «Извините, пожалуйста». А потом перестала. Потому что сопящий проходил мимо так, словно меня тут и не стояло — как будто я не человек, а такой, знаете, ограничительный столбик, который ставят на выезде во дворы, чтоб чужие не парковались. Кто-то нажал кнопку, столбик ушел под землю, путь свободен. Что на него внимание обращать, на этот неодушевленный предмет.
Я все думала: может, со мной что-то не так? Чего они, я же не специально, я отойду, вы скажите! Потом стала наблюдать и поняла: а ведь мы здесь все столбики.
Мы живем так, словно других людей не существует. Не родных и близких, конечно, а тех, других, с кем ездим в метро, стоим в очередях, сталкиваемся на улице. Мы скороговоркой здороваемся с соседями и никак — с незнакомыми людьми в почтовом, например, отделении.
Однажды я проторчала в таком полчаса в компании пяти других страдальцев и не услышала ни одной реплики, обращенной друг к другу. Мы нетерпеливо переминались с ноги на ногу, угрюмо вздыхали и выплескивали свое негодование в воздух: да сколько ж можно, чем они там занимаются, почему так долго. Между собой мы не разговаривали.
Любое неформальное общение с незнакомцем для русского человека — невероятный стресс.
Между нами словно стоит какой-то незримый барьер, преодолеть который мы просто не в силах. Даже обычное, ни к чему не обязывающее «Здравствуйте» требует титанических усилий. Говорить друг с другом мы начинаем только тогда, когда другого выхода просто не остается. Причем желательно перед этим хорошенько себя взвинтить — тогда можно и в глаза посмотреть, и начать общение недобрым «Ну женщина!» Но это крайняя ситуация, а где можно обойтись невербаликой — обходимся. Вздыхаем, закатываем глаза выразительно. Протискиваемся, недовольно бурча себе под нос. Но не заговорим. Не дадим другому понять, что мы его заметили.
Несколько лет назад мне начало казаться, что это прошло. Вода, может, и не особенно теплая, но лед уже растаял. На улицах стало больше прямых взглядов, улыбок, каких-то простых разговоров на автобусных остановках, цель которых не донести информацию, а просто обозначить: «я есть, ты есть». И вот эти отдельные «я» и «ты», ожидающие одного автобуса или одной нерасторопной сотрудницы почтового отделения, составляют «мы»: робкое, слабенькое, но все-таки «мы».
А сейчас «нас» почему-то опять не стало. И для меня это знак, что что-то идет не так — гораздо более пугающий, чем курс рубля, массовые сокращения и падение покупательной способности.
У поморов, живущих в Архангельской глубинке, есть такая особенность: разговаривать с незнакомыми людьми коротко и в глаза им не смотреть. А лучше и вовсе сделать вид, что не заметил — может, пройдет себе мимо, и слава богу. Любой незнакомец расценивается как угроза, пока не доказал обратное. Это не невежливость и не природная злобность, а всего лишь формула выживания. Не вступай в контакт с тем, что с огромной долей вероятности может уменьшить твои и без того ограниченные ресурсы. Простой здравый смысл. И немного первобытного страха.
В двухтысячные мы немного расслабились. Мы перестали воспринимать ближнего как угрозу и вроде бы разглядели друг в друге людей. А теперь, кажется, страх вернулся. У гляциологов есть термин «первичные забереги» — это полосы льда, которые образуются у берегов в самом начале зимы. То есть, центр водоема еще не замерз, а по берегу уже зима. Эти забереги с каждым морозным днем заходят все дальше и дальше, пока не покроют льдом все озеро. Наше нежелание замечать друг друга в обычной повседневной жизни — это забереги. У нас друг к другу нет ненависти, есть лишь молчаливое отрицание: я есть, тебя нет. Нет человека, есть помеха.
Это неприятно и неуютно, а еще это заразно: пару раз напоровшись на молчание и взгляд «сквозь тебя», начинаешь вести себя точно также. А еще это вообще-то страшно. Потому что чем труднее жизнь, тем быстрее помеха превращается в угрозу. В «или ты — или тебя». И тут уж каждый за себя, потому что никто же не поможет. «Нас»-то к тому времени может совсем не стать.
Алла Боголепова
