Утром каша – кабаковая, то есть тыквенная.
Хотя кабаки здесь сладкие и каша сладкая.
В кабаковую кашу кладём пшено.
Не я кладу, Наташа кладёт и Леночка.
Есть у нас ещё Леночка, которая кладёт в кабаковую кашу пшено.
С этой каши начинается Одесский день.
Солнце бьёт в окна.
Температура постоянная.
Сентябрь двадцать пять – двадцать семь…
После каши крошечные сосисочки, как дамские пальчики. Вкусно!
Иначе я бы не ел.
Я не командую.
Командует у нас Наташа.
Она чётко знает, что за чем.
Она знает, чем меня кормить и чем меня лечить.
После этого, что остаётся? Ничего…
Письменный стол и кофе.
Без кофе не могу.
После каши въялая голова, но крепкий живот.
Я всё время за столом.
За письменным столом. Так, примерно с десяти тридцати.
Если рано встал.
Один час разминка.
Двадцать минут каша и четыре сосисочки.
Пересаживаюсь тут же за письменный стол.
Мучаюсь до шестнадцати, семнадцати, восемнадцати…
По мобильному телефону спускаю команду: «Салат помидоры, огурчики и всё, что в доме - насечь!!!»
Редисочка, лучок, болгарский перчик насекается, поливается подсолнечным или оливковым маслом.
Чуть бальзамического уксуса – сладковатого коричневого.
Всё это посыпать мелко натёртой брынзой.
Всё это посыпается, находясь в глубокой тарелке. И снизу вверх – из молодости в зрелость.
Иногда для радости тюлечка.
Но в отдельной большой, но плоской.
С чем? Не надо гадать.
С кругленькой, тёпленькой, вечно молодой картошечкой.
Плоская тарелка должна быть большой. Самой большой.
К этому редко бывает. Ну, бывает!
Но бывает! Тёмно серый, ноздреватый, мягкий, мягкий хлеб…
Мы понимаем. Мы понимаем. Мы все понимаем.
Это вредно. Очень вредно. Очень не рекомендуют.
Но очень вкусно!
Рекомендую!
Нет. Не, неслаб человек.
Мы с вами живём в такое время и в таком месте, когда хлеб становится самым вкусным блюдом всего обеда.
Как он умудрился после полувекового перерыва?!
Этот ноздреватый коричневый с хрустящей корочкой и мягкой вкуснейшей мякотью…
А, если сливочное масло домашнее?...
Зиночка, подруга Наташи, она там с папой как-то сбивают это масло.
Если намазать на этот, нет не белый, а такой же, но коричневый хлеб…
Не представляю, как его не есть, глазами в небо!
Когда маленькие тюлечки, солёненькие, совсем крошечные.
К ним маленькая целенькая горяченькая картошечка.
Дальше… Нет, не дальше, а ближе, здесь же глубокая тарелка полная икры из синеньких с лучком, мелко-мелко насечённым и загнанным внутрь…
Всё это с чайком чёрным бархатистым, для проводимости.
И это не обед. Это какой-то завтрак, полдник, переходной…
Но это я всё о придворных.
А главная царица - кефаль кусками.
Жарена и терпковата.
Её лучше брать, чтоб обжечься! Брать руками с большого блюда на свою тарелку и разогнуть, и распластать.
У неё там только рёбрышки.
Извините, я слюной закапал текст… Нет! Это слёзы со слюной…
По-королевски. Нет! По-царски разорвал руками кефаль.
Жирными пальцами рёбра сложил отдельно на плоской крошечной тарелке, чтоб не подавиться.
Склонился над большой, огромной, тоже плоской, принюхался и приступил…
Рядом никого. Кефаль не любит хлеба. Кефаль не любит чая.
Большой кусок бумажного рулона.
Вначале слёзы, потом губы, потом пот и вдаль, где море, откуда всё и поступает…
Ей Богу! Это лучшее!
Всё, что дал успех, собрали зрители, за вычетом того, что я съел и съело государство, уже внутри.
Я отдыхаю. Тяжело дышу. Легко пишу.
Теперь, дай Бог, чтоб то, что я запомнил и описал, нашли и вы в моей родной Одессе.
