Логистика стала одной из главных причин проигрыша в Крымской войне и сдаче Севастополя. Ситуация для российских войск на фронте в Украине все больше напоминает Крымскую войну. Некоторые совпадения почти буквальны. Несколько цитат из статьи Константина Гайворонского в журнале Republic.ru
Наполеона в 1812 году сгубила логистика. 6 тысяч армейских фур оказались совершенно неадекватным средством снабжения центральной группировки Великой армии на больших расстояниях. А реквизиции в редконаселенной России не столько насыщали, сколько разлагали войска.
Во время Крымской войны в ситуации Наполеона оказалось русское командование. Ему приходилось снабжать не только осажденную крепость, но и стоящую в Крыму полевую армию, всего до 300 тысяч человек и 100 тысяч лошадей. Большая часть грузов сплавлялась по Днепру к Каховке, а отсюда подводами (их было задействовано 132 тысячи) тянулась к Симферополю. КПД этой линии снабжения был крайне невысок, поскольку львиную долю груза составлял фураж для ее собственной тягловой силы – лошадей и волов. Обозы тащились со скоростью 4 км в сутки, и заготовленные осенью полушубки в Севастополь приходили к весне.
И у союзников бардак со снабжением превосходил все мыслимые и немыслимые пределы, зимой 1854–1855 годов десант чуть не вымер в Крыму от холода и голода. Их спасло средство доставки, о котором и Наполеон, и русское интендантство могли только мечтать – пароходы. «Кто мог прежде поверить, чтоб легче было подвозить запасы в Крым из Лондона, чем нам из-под боку?» – сокрушался Михаил Погодин. Крупнотоннажные пароходы сделали снабжение англо-французской армии в Крыму независимым ни от ветров, дующих на Черном море, ни от дорог, традиционно отсутствующих в России. Один пароход заменял тысячу телег – и был гораздо эффективнее.
Оборона Севастополя между тем была простой математической задачей: требовалось выпускать больше снарядов, чем осаждающие. Пока в крепости не иссякли довоенные флотские запасы, а союзники не наладили подвоз, это получалось. Осенью 1854 года английским канонирам приходилось бегать по лагерю в поисках залетевших русских ядер, чтобы хоть чем-то отвечать на огонь с севастопольских бастионов.
Однако с весны 1855-го ситуация стала меняться самым трагическим образом. Русское интендантство с громадным трудом еще обеспечивало войска в Крыму продовольствием и фуражом, но гонку в снабжении боеприпасами проиграло вчистую. В Севастополь не успевали подвезти порох, а временами и нечего было везти: опустошали крепостные склады на западной границе, раскручивали ружейные патроны – пороха все равно не хватало.
Летом 1855-го снарядный кризис достиг апогея: союзники выпускали втрое-вчетверо больше ядер и бомб. Потери защитников Севастополя росли по экспоненте, сначала вдвое, потом вчетверо, затем вшестеро больше, чем у осаждающих. Периметр обороны был так мал, что не позволял эшелонировать и укрывать войска от обстрелов. В простреливаемом насквозь городе не было клочка безопасного места, а от мортир не спасали даже самые глубокие блиндажи. В августе при бомбардировках у русских ежедневно выбывало из строя 1,5–2 тысячи человек – почти полк. В неделю на бастионах «сгорал» эквивалент дивизии.
К концу осады Севастополь превратился в бездонную бочку, куда приходилось бросать батальон за батальоном, а осадный лагерь союзников – в чудовищную машину, которая методично перемалывала эти батальоны в кровавое месиво. Падение Малахова кургана в ходе штурма 8 сентября 1855 года было воспринято главнокомандующим русской армией в Крыму генералом Горчаковым с облегчением – у него появился повод дать приказ об оставлении города.
