Последнее слово подсудимого – это не только важная часть судебного процесса, но и иногда существенный факт в биографии человека, уточняющий представление о нем. А в некоторых случаях последнее слово становится важным историческим документом, и даже политическим или литературным событием. Таковы последние слова Сократа, Джордано Бруно или, например, пятичасовая речь Фиделя Кастро 16.10.1953. При всех различиях между этими тремя людьми, а также, несмотря на весьма разные роли каждого из них в истории человечества, их заключительные слова, обращенные к судьям, стали документами эпох.
Алексей Улюкаев – фигура неизмеримо меньшего исторического масштаба, чем люди, упомянутые выше. Тем не менее, его последнее слово на суде, несомненно, уже стало одним из документов путинской эпохи. Этот документ можно назвать «судьбой системного либерала». Поскольку Алексей Улюкаев является ярким представителем той части путинской властной «элиты», которой Андрей Пионтковский дал имя «сислибов». С конца 80-х Улюкаев вошел в команду Гайдара, участвовал в работе клубов «Перестройка» и «Демократическая перестройка», по приглашению Гайдара работал в журнале «Коммунист», в середине 90-х возглавлял московскую организацию гайдаровской партии «Демократический выбор России». В правительстве в 90-е был проводником линии Гайдара, а затем, когда Гайдар отошел от власти, и позднее, после ухода Егора Тимуровича из жизни, Улюкаев стал проводником линии Чубайса-Кудрина. То есть, перед нами классический сислиб со всеми вытекающими последствиями.
Не буду останавливаться на той части последнего слова Улюкаева, в которой он достаточно убедительно доказывает свою невиновность в том конкретном преступлении, в котором его обвиняют. Хотя фрагмент речи Улюкаева, где потерпевший (Сечин) сначала превратился в свидетеля, а затем «растворился и только запах серы в воздухе остался», весьма красноречив. Тут проявилось давнее увлечение бывшего министра экономического развития поэзией. Доказательства Улюкаевым своей невиновности, а также доказательства того, что весь процесс – провокация, устроенная Сечиным, не представляют большого интереса не потому, что они неубедительны, а потому, что все это было известно до его речи. Особенно то, что касается портрета Сечина.
Интерес представляет та часть его речи, которая начинается со слов: «я виноват». Улюкаев обвиняет себя в том, что «слишком часто шел на компромиссы, выбирал легкие пути, карьеру и благополучие зачастую предпочитал отстаиванию принципов». Бывший министр сожалеет, что «крутился в каком-то бессмысленном хороводе бюрократическом, получал какие-то подарки и сам их делал. Пытался выстраивать отношения, лицемерил». В своем последнем слове Улюкаев просит прощения у людей за то, что когда у него было «все в порядке», он «позорно отворачивался от чужого горя».
Если суд поддержит ходатайство обвинения и Улюкаев получит 10 лет строгого режима, то весьма вероятно, что он умрет за решеткой. Я сейчас не о сочувствии к бывшему министру и верному слуге диктаторского режима фашистского типа. Хотя лично я испытываю сочувствие к человеку, ставшему жертвой того режима, который он сам поддерживал. У меня вызывает брезгливые чувства то утробное злорадство, которое проявляют сейчас некоторые оппозиционеры, хихикающие что-то про жареного петуха, который клюнул Улюкаева. Как правило, это те же люди, которые любят в разгар какого-нибудь траура появиться с плакатом: «а вот я не скорблю!». Люди, способные испытывать сочувствие только к единомышленникам, на мой взгляд, каким-то странным образом пропустили два тысячелетия христианства и остановились в своем нравственном развитии на вполне пещерном уровне.
Но речь, повторяю, не о сочувствии. Улюкаев довольно адекватно оценивает ходатайство прокуратуры как предложение вынести смертный приговор. И в этой ситуации просит прощения у людей и, упрекая себя в лицемерии и в прочих грехах, тем самым обличает режим, которому служил все эти годы. Скорее всего, он понимает, что это не будет способствовать смягчению приговора и не облегчит его дальнейшую участь. Это вызов режиму и персональный вызов его главарю, пусть и не слишком внятный, но вполне читаемый.
На предыдущем витке отечественной истории один из «сислибов» сталинской эпохи, Бухарин (да простит меня Андрей Пионтковский за включение автора лозунга «обогащайтесь» в число «сислибов» эпохи развитого сталинизма) свое предсмертное прощение просил не у соотечественников, о молил о нем Сталина. «Прости меня, Коба. Я пишу и плачу», - писал Бухарин в последнем письме Сталину от 10.12.1937.
Далеко не каждый в подобной ситуации способен на признание своей вины перед обществом, особенно, если это явно не сулит смягчения приговора. Тем, кто убежден в универсальных способностях жареного петуха повышать адекватность восприятия, можно напомнить многочисленные примеры, когда самые жареные петухи в бессилии сломали клювы о некоторые головы. Последние слова нацистских главарей, стоящих с петлей на шее, были полны вовсе не раскаяния. Юлиус Штрейхер орал «хайль Гитлер!» сквозь мешок на голове. Геринг в последнем слове сообщил о своей верности фюреру, а молотовский приятель Риббентроп признал: «Наша ошибка лишь в том, что мы проиграли войну».
Речь Улюкаева – это документ, свидетельствующий о неоднородности путинской вертикали. О том, что это не монолит, а довольно зыбкая конструкция, которая держится на страхе «элиты», коррупции, безразличии подведомственной популяции и слабости оппозиции.
Речь Улюкаева – это призыв к тысячам таких улюкаевых бежать пока не поздно подальше от этого режима. Поскольку на каждого из них обязательно найдется свой персональный Сечин.
Речь Улюкаева – это обращение к каждому из тех, кто своим равнодушием и сотрудничеством поддерживает путинский режим: отодвиньтесь от него, нахождение вблизи от этой ядовитой конструкции опасно для жизни.
Алексей Улюкаев был неважным политиком и совершил в своей жизни много грехов и даже преступлений, как и любой, находящийся на вершинах власти при путинском режиме. Но на суде он вел себя достойно, а в своем последнем слове проявил себя мужественным человеком.
