Если продолжить разговор о тогдашнем законотворчестве, то напомню, как вскоре после путча новый председатель одного из райсоветов столицы провозгласил «суверенитет района» и право распоряжаться землей и имуществом на его территории. Впрочем, этого ему показалось мало, и он заодно объявил контроль над воздушным пространством. Взглянуть бы сейчас на эти удивительные законы – им самое место в музее.
Между прочим, судьбой тех бумаг, о которых я рассказывал в начале своего повествования, спустя какое-то время заинтересовались сотрудники музея, намеревавшиеся сохранить для истории черновики исторических указов и распоряжений. Им на всякий случай отказали. Пришлось довольствоваться обгорелым каркасом троллейбуса, он еще долго стоял в музейном дворе как напоминание о ночном бое в тоннеле под Садовым.
Следом за музейщиками в министерство заявилась парочка сотрудников тех самых органов, которых так опасались в августовские дни мы, авторы революционных законопроектов. Желая, по-видимому, услужить победителям, они интересовались чиновниками, уклонявшимися от писания изобличительных бумаг, их настроениями. С этими - разговаривали повежливее, чем с музейщиками, но тоже выпроводили. Казалось, их время ушло безвозвратно и больше не следует ожидать от них неприятностей. Жизнь показала ошибочность смелого прогноза.
Вернемся, однако, в август девяносто первого. После того как похоронили троих несчастных молодых людей - жертв путча, дошел черед до того, чтобы покарать виновных в их гибели. На эту роль поначалу выбрали, помимо главных гэкачепистов, нескольких солдат — членов экипажа БМП-536. Со следствием по делу членов ГКЧП не спешили, а второе дело рассчитывали закончить поскорее.
Следователя (женщину, между прочим) принялись торопить – не только сверху, но и снизу. К начальственным советам она давно привыкла, а вот уличные борцы с путчистами сильно досаждали, звонили с угрозами, у входа в городскую прокуратуру выставляли пикеты. Особенно нелегко давался ей путь на работу от станции метро «Павелецкая».
К слову, после путча странные люди зачастили в дворянский особняк, издавна занимаемый московской прокуратурой. Они, как положено, записывались на прием и, дорвавшись до дежурного прокурора, возбужденно требовали ареста знакомых коммунистов или, в крайнем случае, выселения их из города. А что делать, приходилось с ними разговаривать, такое время.
Женщина-следователь, допросив человек двести, увидела следующую картину трагедии, развернувшейся в ночь на 21 августа в тоннеле под пересечением Калининского проспекта с Садовым кольцом.
Бойцов Таманской дивизии подняли по боевой тревоге 19-го рано утром, еще до объявления ЧП, и отправили в Москву. В течение двух суток они не отходили от машин и толком не представляли, что творится вокруг. Получив приказ, двадцатого в полночь колонна из четырнадцати БМП втянулась в тоннель под Садовым и пошла на таран баррикад. К ним побежали люди с бутылками с бензином, крича: «Убийцы! Фашисты!». Заполыхала броня сначала на одной, потом на другой машине, на башню третьей накинули брезент. Механик-водитель этой третьей пытался маневрировать, оператор-наводчик – вращал башню, стремясь сбросить брезент, в конце концов, машина врезалась в колонну тоннеля…
Выводы следователя выглядели следующим образом — «личный состав отражал нападение гражданских лиц, которое не прекратилось даже после применения военнослужащими боевого оружия… В действиях экипажа БМП-536 нет состава преступления, военнослужащие, верные военной присяге, действовали в целях защиты интересов Советского государства» (другого-то государства, заметим, в тот момент у нас не было).
Понятно, экипаж машины боевой, в отличие от «гражданских лиц», ничем не наградили, если не считать наградой обретенную свободу, свободу и в прямом, и в переносном смысле. Членов ГКЧП тоже начали было судить за трагический инцидент в тоннеле, это обвинение послужило довеском к основному – в измене родине (неясно только, какой). Оба, не успев рассыпаться, были погребены под думской амнистией 1994 года.
…Думаю, пора заканчивать мои обрывочные заметки. О тех днях не написаны повести-романы, не сняты художественные фильмы. Но, может, кому-то все же интересно, как так вышло, что в августе девяносто первого мы проснулись в другом царстве-государстве.
На нашем веку распалась связь времен, а мы даже не сумели договориться между собой, что это было. Осталось лишь короткое слово — путч.
