"Вообще-то я интервью не даю, но раз вы говорите, что из Киева, тогда ладно. Люблю ваш город бесконечно, как и страну в целом", — сказал бодрым голос актер. При встрече Юрский был галантен и обходителен и совершенно не выглядел на свои годы — в фильме "Любовь и голуби", снятом 30 лет назад, он казался куда старше. А когда легендарный Остап Бендер взял меня за руку и поблагодарил за общение, стало понятно, что время над ним не властно — покорять женские сердца он может и по сей день.
— Сергей Юрьевич, Вы — один из самых знаменитых чтецов на всем постсоветском пространстве. В наше время этот жанр все еще популярен?
— Раньше это считалось искусством, а сейчас, увы, почти исчезло. Лично я продолжаю эту деятельность, только сократил количество выступлений в связи с возрастом. По правде, это тяжелое дело — с помощью только одного слова держать многочисленную аудиторию. В свое время я объездил с концертами весь Советский Союз, и везде к этому жанру был интерес. Чем это вызывалось? Замечательным явлением, которое, к сожалению, отменили — цензурой. Наличие цензуры делает людей жадными до художественных впечатлений. Они хотят знать, что за пределами того, что разрешено. И в надежде, что на выступлении будет произнесено какое-то свежее слово, залы собирались от Сахалина до Калининграда.
— Вы ратуете за цензуру?
— Конечно! Я просто обожаю цензуру. Более того, я сам цензор. В первую очередь — самого себя.
— Вы не раз становились жертвой квартирных краж и автомобильных подстав. Воры даже кичились тем, что провели самого Остапа Бендера. Чем все закончилось?
— Как и большинство наших дел милицейских, не закончилось до сих пор. По-моему, злодеи и сейчас сидят в изоляторе. Меня вызывали как свидетеля, но я отказался от всяких обвинений. Меня поразило, с каким актерским мастерством эти воры отрекались от содеянного. На очной ставке в тюрьме, куда меня пригласили для опознания негодяев, они разыграли целый спектакль. Я, как актер и режиссер, диву дался их изобретательности и мгновенному перевоплощению. Сейчас я уже более осторожен и не ввязываюсь в дорожные конфликты. Если вижу, что этого не избежать и я уже в "капкане", то говорю мошенникам сразу: "Я знаю род вашей деятельности и в силу своей занятости и нежелания таскаться по судам предлагаю вам в четыре раза меньше, чем вы хотите поиметь с меня". Конечно, злодеи начинают возмущаться предложенной суммой, но в итоге соглашаются, потому что понимает — разбирательства с известным человеком обойдутся им еще дороже.
— Бывали такие случаи, когда ваше чувство юмора играло с вами же злую шутку?
— Почти всегда. В нашей стране вообще шутить не надо — у нас страна серьезная.
— Как вы относитесь к критике в свой адрес?
— В молодые годы критика обращала на меня активное внимание. И на моих товарищей, представителей моего поколения. А вот после переезда из Питера в Москву 37 лет назад отношения с критикой начали исчезать. По-моему, потому что сама критика начала исчезать — ее перестал интересовать театр как таковой. Критику интересуют заказы, а еще больше — гонорары. Популярность фильмов, с которыми я был связан, сделали меня для критиков неудобным. Ругать меня им как-то неловко, а хвалить? "Ну, закажите, похвалим". А я никогда ничего не заказывал... Написал 18 книг и не получил ни одной рецензии. Никогда!
— Вы пересматриваете фильмы со своим участием? Меняется ли со временем как-то отношение к ним?
— Нет, иногда просто по телевизору попадаю. Я имею счастье быть связанным с фильмами, которые стали народными — а это очень важно и случается не так часто. "Золотой теленок", "Любовь и голуби", "Республика ШКИД" достойны того, чтобы называться народными.
— Кого из молодых актеров вы можете назвать продолжателями школы вашего поколения?
— Передать чью-то школу или получить из рук кого-нибудь — у меня не случилось. Я никогда не преподавал. Но если говорить о собственных учителях, то ими были, конечно, мои родители. Мой отец — Юрий Сергеевич, талантливый режиссер, моя мать Евгения Михайловна — музыкальный руководитель того, что я по сей день чувствую в театре. Из режиссеров — Георгий Товстоногов, с которым я проработал в театре 20 лет, и выдающийся режиссер кино Михаил Швейцер.
— Говорят, театр — искусство грешное.
— Согласен! Но и сама наша жизнь грешная, а театр — всего лишь отображение нашей жизни. Но сегодня в русской церкви есть люди, пытающиеся соединить церковь, православие и культуру. Культуру не как цивилизацию, а культуру сегодняшнюю, наше нынешнее мышление и ее художественное проявление. Сказать, что я служу греху и вот уже 57 лет нарушаю какие-то заповеди, играя на сцене, я не могу. Мое служение театру так же свято, как для человека, входящего в церковь. Мне повезло застать время, когда в театр приходили, чтобы понять, познать, присутствовать, а не заплатить и дожидаться каких-то щекотаний — то ли нервов, то ли пуза. Работа в театре — это великое занятие просветительства, которым призван заниматься русский театр.
— С начала Евромайдана и военных действий в нашей стране вы не раз высказывались в поддержку Украины. Сейчас следите за ситуацией?
— Ежедневно, и все более прихожу в недоумение и перестаю понимать что либо. Меня это волнует бесконечно. Ощущение ужаса у меня не проходящее вот уже несколько месяцев. То, что происходит, вызывает у меня не только чувство тревоги, а ужаса и мрака.
— Многие ваши коллеги сегодня говорят, что Крым был всегда исконно русской территорией.
— Может быть, эти актеры мучились и скрежетали зубами, что Крым им недоступен. Может, они просто не знали, что в Крым можно было поехать свободно и год назад, и два. С Крымом у меня связано больше 30 лет, и я никогда не ощущал себя там чужим. Наладится ли там жизнь? Тревожно говорить. Ведь уже сейчас туда не едут на отдых, а крымчане жили в большинстве своем с обслуживания туристов. А если говорить о самой территории... Древние греки могли бы дать право нынешним грекам заявить, что исконные земли Греции распространяются на полмира. Но тут бы турки начали говорить, что у них была Османская империя, и эти земли принадлежат им. Сейчас толерантность раздражает многих.
— Что для вас понятие патриотизма?
— Я убежден, что патриотизм должен быть абсолютно бескорыстным. А когда патриотизм является программой на определенный срок и достижение его планируется на этот срок, то это далекое от патриотизма понятие. Надо любить родину, народ и историю бескорыстно.
И еще...
— Меня в высшей степени волнует эта тема. Внутри большинства наших людей —москвичей, ленинградцев в том числе — есть ощущение, что украинцы — хорошие ребята, наши братья, а что они по-украински говорят — ну, притворяются. Вроде как что украинский, что русский — одинаково. Я помню разговор с моим товарищем, украинцем по национальности Анатолием Стреляным — в 70-80-е годы это был заметный публицист, журналист и влиятельный человек. Как-то, уже в 90-е, я приехал в Киев с концертом и позвонил ему: «Не хотите ли прийти? У меня будет такой-то репертуар». Он ответил: «Вы знаете, я не приду. Что-то неправильное происходит».
Он объяснил. «Россия ведет себя так: вы наши братья, у нас все с вами общее, язык общий, только у вас акцент такой украинский. Но вообще-то, какой у вас нафиг язык? Ладно, не в этом дело, говорите как хотите. Мы вас настолько любим, что вы даже не наши братья, а вас вообще нет. Есть мы, а вы будьте с нами. Будьте с нами, а мы вас будем все время любить».
Это ощущение человека, который чувствует свою культуру. Это другая нация — дружественная, исторически связанная с Россией, но другая. Сейчас Украина — это другая страна. А говорят о ней в такой тональности, как по ночам в телевизионных передачах Мамонтова или Соловьева — «хотим — разгоним, хотим — защитим, а русский язык там должен быть!» Ребята — это не ваше дело. Это как если бы французы сказали: «Какие бельгийцы? Они же говорят на французском языке. Нет такой страны Бельгия; они говорят по-французски, только с каким-то странным акцентом. Нету ее и всё».
Это чудовищная невежливость, это чудовищное нарушение не только правил приличия, но и того, что создает некоторый баланс в мире. Можно помогать, можно вести переговоры, можно сострадать, не соглашаться, спорить, но нельзя в такой тональности кричать на всю нашу гигантскую страну, в которой подобное находит отклик. Это какое-то неожиданное и ужасное проявление национального бескультурья.
