Задержание на прошлой неделе режиссера Кирилла Серебренникова вызвало бурю дискуссий, участники которых зачастую делали выводы, далеко выходящие за рамки, определяемые самим событием. Мнения разнились: одни полагали, что Владимир Путин наконец решился на репрессии («режиссера Серебренникова арестовал не Следственный комитет, его арестовал Путин» ), «силовики» обрели новые возможности и свобода в России завершилась; другие отмечали, что президент давно выразил свое скептическое отношение к этому делу, и последний поворот свидетельствует скорее о том, что «король» слаб и его «играет свита» («так Путин все-таки управляет страной или нет?» ).
Мне кажется, что в происходящих в России событиях можно видеть следы и того, и другого — что вызывает еще бóльшую тревогу.
С одной стороны, президент силен и решителен как никогда. Не стоит сомневаться, что именно им были приняты все критически важные решения последних лет: о захвате Крыма, о вторжении в Донбасс, о попытке вмешаться в американские и французские выборы, о приватизации «Роснефти», о ее иске к «Системе», о начале «дела Серебренникова» и многие другие. Фраза «президента опять подставили» ушла в историю вместе с эпохой 1990-х годов. В. Путин — и только он — безусловно управляет системой, которую сам и создал, и делегирование полномочий становится все меньшим. Президент раздает зеленые папки главам регионов, и кажется, что следующие на очереди — руководители сельских поселений, которым тоже будут давать указания непосредственно из Кремля.
С другой стороны, появляется все больше подтверждений того, что глава государства принимает свои решения на основе ошибочной информации и ложных умозаключений, которые во множестве поставляют ему окружающие чиновники и «близкие люди».
Начнем с того, что легче всего поддается количественному измерению, — с ситуации в экономике. В этой сфере совершенно явно прослеживаются две тенденции. Во-первых, информация становится все более разнородной, а в ряде случаев и все более противоречивой. Министры докладывают цифры, никак не «бьющиеся» друг с другом; сделать на основании официальных отчетов выводы о том, куда идет экономика, практически невозможно. Многие важнейшие статистические показатели — например, динамика ВВП квартал к кварталу, — вообще больше не рассчитываются и не публикуются; масса заявлений никак не соотносится с реальностью, что быстро становится понятным и неспециалистам. Большинство программ хозяйственного развития — ненаучная фантастика, и они пересматриваются до того срока, на который принимаются, потому что ни одна не может быть выполнена.
Причина такого положения дел понятна: каждый чиновник стремится в своем докладе отрапортовать о собственных достижениях и приукрасить их. Еще бóльшую роль играет желание самых близких людей убедить президента в том, что в экономике все хорошо, ведь это является условием финансирования массы программ: от обороны и безопасности до развития регионов и отдельных «хеппенингов». Наконец, манипулирование фактами выступает важным инструментом успешной аппаратной борьбы, и именно его возможность и делает «доступ к уху» столь ценным. Поэтому фильтрация информации в современной российской системе принимает немыслимые масштабы, а то и становится попросту тотальной. Не зря и в 2008 году доминантной установкой была мысль, что нельзя упоминать слово «кризис», и в 2014-м президент был уверен, что при нефти ниже 80 долларов за баррель «мировая экономика попросту рухнет». Однако, как говорил Рональд Рейган в новогоднем обращении к советскому народу в 1986 году, «полуправда есть та же ложь», и хотя без полной информации можно, конечно, делать решительные шаги, но в правильном направлении они будут вести разве что по странной случайности.
Не меньше особенностей прослеживается в нашей внешней политике, но в данном случае проблемы тут несколько иного рода. Все провалы последнего времени кажутся мне следствием перенесения на партнеров собственных стереотипов поведения и собственных моральных норм. Стала бы Россия пикироваться с Соединенными Штатам, захвати они у Мексики Калифорнийский полуостров? Да никогда — и поэтому в санкции по поводу Крыма и Донбасса в Кремле не верили до последней минуты. Если Германия делает с Россией выгодный бизнес, то все немецкие политики должны быть такими же продажными, как недавно снова прибежавший за очередной подачкой Герхард Шредер, — и поэтому позиция Ангелы Меркель стала столь неожиданной. Если у нас Дума — это давно место не для дискуссий, а для не совсем здоровых людей типа Натальи Поклонской, то как вообще может Конгресс давить на столь обязанного нам «друга Дональда»? Если в Крыму несколько перебежчиков так хорошо обеспечили «русскую весну», то почему она не распространилась до Харькова и Днепропетровска после того, как Москва поддержала сепаратистов в Донецке, ведь и там люди могли поживиться на проекте «Малороссии»? И так далее; собравшиеся вокруг президента чиновники и друзья общались в России и общаются за ее пределами в таких кругах, которые оказываются нерепрезентативны по отношению к современному миру, но они не поняли этого до сих пор, и это аукнется России еще не раз и не два. Опять-таки решения и здесь принимает Владимир Путин, но основания таких решений оказываются нереалистичными, а их логика — иррациональной.
Наконец, самым удивительным является тотальное «сжигание» мостов и мостиков, которые могли бы соединить власть с реальным миром и реальным населением; любая «обратная связь» полностью отсутствует. Да, президент мастерски реагирует на снижение рейтингов доверия и предпринимает на радость толпе действия, которые их поднимают, но цена таких шагов часто оказывается слишком велика. Отказ от общения с населением, изучения материалов и дискуссий в интернете, да и, вероятно, даже чтения газет предполагает полную нерелевантность «первого лица». Свобода от чужих мнений, повторю еще раз, делает картину мира намного более простой — и тем самым повышает возможность принятия волевых решений (что принимается за силу власти); но в то же время эти действия, решая одну проблему, порождают порой десятки других (и этим подчеркивают ее слабость).
Сегодняшний персоналистский режим в России — а в стране, я убежден, нет никаких «Политбюро 2.0» — обладает дополнительными чертами, которые обусловливает background правителя. Владимир Путин за свою карьеру в КГБ научился во всем видеть результат чьих-то происков и делить мир только на друзей и врагов (что на самом деле неверно: подавляющему большинству и жителей планеты, и даже политиков он и его страна просто «по барабану»). Он не может поэтому оценить реальную степень угроз — как для России, так и для собственной власти, — и его «сила» практически всегда представляет собой не более чем overreaction. Поэтому значительная часть происходящего рассматривается в контексте «теорий заговоров», а практически каждый áктор подозревается в том или ином виде злодейства или «противления режиму». Власть поэтому не может понять, что тот же Кирилл Серебренников создает очень выгодный образ ее страны, даже если чем-то существенно неприятен вождям лично. Она не осознает, что во многих случаях люди представляют не ее врагов, а самих себя; что часто их невозможно купить, но в большинстве случаев их можно использовать для блага системы даже такими, каковы они есть. Однако вместо желательной инклюзивности в последнее время имманентной чертой нашей власти становится конфронтационность, которая для нее самой символизирует силу, но на деле подчеркивает ее слабость.
Владимир Путин — хороший водитель: он продемонстрировал это еще в 2010 году, героически проехав на «Ладе-Калина» несколько десятков километров по трассе Чита — Хабаровск. Однако тогда он сидел в незамысловатом продукте российского автопрома, а находясь в Кремле, он скорее уподобляется человеку, управляющему автомобилем типа Assystem City Car, у которого вместо лобового стекла вмонтирован экран, куда с нескольких камер выводится изображение дороги со всеми ее изгибами, поворотами, уклонами, влажностью покрытия и вероятностью обледенения. И то, что происходит сегодня, похоже на ситуацию, когда вместо камер, транслирующих изображение в реальном времени и с высокой точностью, на экран поступает плохого качества запись с видеоплеера, стоящего в каком-нибудь подвале. Нечто подобное у нас уже случалось с системой управления дорожным движением в Москве, но сейчас, похоже, процесс вышел на новый уровень — и ни к чему хорошему он привести не может.
Один из лучших российских журналистов, Владимир Яковлев, утверждает, что «все без исключения российские авторитарные режимы кончали жизнь самоубийством»: сперва им «было не по пути с умными и талантливыми, потом — не по пути с одаренными, ну а потом — даже с теми, кто особым здравым смыслом не отличается, но все же хоть как-то ощущает связь с реальностью». Я могу понять его пафос, но дело обстоит, на мой взгляд, немного иначе. Российские правители в прошлом и настоящем могли презирать свою челядь, своих советников и даже весь свой народ — и это очень часто не только выглядело, но и являлось признаком силы. Они могли отвергать даже и тех, кто «хоть как-то ощущал связь с реальностью», но это не было смертельно опасно до тех пор, пока они могли непосредственно «контактировать» с этой реальностью сами. Сегодня же мы видим иную картину: похоже, что глава государства общается и с умными, и с одаренными, и со здравомыслящими людьми — но их ум, таланты и изобретательность в значительной степени направлены на то, чтобы отрезать лидера от внешнего мира и создать для него искусственную реальность. Зависимость от нее обретает наркотический характер и является признаком слабости, а не силы — просто потому, что настоящий мир можно долго не видеть, но его когда-то все же придется почувствовать.
А это может очень дорого стоить и лидеру, и стране.
