Представители российского политического и интеллектуального бомонда очень нервно и неоднозначно смогли пережить “непатриотический” выпад русского классика Михаила Юрьевича Лермонтова. “Прощай немытая Россия…”, — особо часто цитируемая в Украине строчка очень больно ударила по самолюбию российского народа, взрощенного на лучших традициях мировой литературы. Попытки объяснить, что все-таки имел в виду Лермонтов, даже с привлечением “особо тонко чувствующего его бунтарскую натуру”, дальнего родственника, не позволили имперским пропагандистам убедительно “отмыть” отечество на фоне построения целостной картины величия и вселенского мессианства российского народа.
Общепризнанного классика трудно обвинить в предательстве и русофобии. Михаила Юрьевича сложно, даже с большой натяжкой, назвать националистом, фашистом или хотя-бы бандеровцем…
Буду не оригинален, но ничто так не раскрывает суть русской души, как русская классическая литература.
Сложно спорить о сути российской ментальности, к примеру, с такой глыбой, как Лев Николаевич Толстой. Отрывок из его “Хаджи Мурата” и сегодня звучит, как приговор.
“…Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площадях, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения…”
(Л. Н. Толстой “Хаджи Мурат” Гл. ХVII)
Эта страшная смесь ордынской жестокости, таежного хамства и многовековой рабской озлобленности и создали феномен российского народа. Он опасен и разрушителен, склонен к агрессии (бессмысленной и беспощадной). Тоталитарная форма государственности для него является необходимой системой сдерживания и укрощения. Война стала для русских формой самореализации, когда не сдерживают, когда можно проявить свое нутро.
Оккупация Кавказа, Западной Украины, Восточной Европы, Крыма, Донбасса… Все эти события похожи как по форме, так и по содержанию.
Чтобы победить врага — нужно знать его сущность. И в этом русские классики оказывают нам неоценимую услугу.
У каждого народа во все времена есть свои классики. Их отличает от сотен тысяч современников не просто талант. Этого мало. Есть огромное количество талантливых конъюнктурщиков, умеющих высокопрофессионально облизывать сильных мира сего, или наотмашь бить их по лицу, если з спиной стоят еще более сильные “грантодатели”.
Классик не льстит толпе и власти. Для него правда важнее признания. Его могут бросить за решетку, убить, отлучить от церкви, ему могут плевать в лицо, но он не разменяет свои убеждения, свой талант, свою правду на гонорары и аплодисменты. Он — классик, он творец для вечности.
Как же нам сегодня не хватает классиков в литературе, в журналистике, в политике и в жизни.
