Роже́ Вади́м (фр. Roger Vadim; 26 января 1928, Париж — 11 февраля 2000, Париж) — французский кинорежиссёр, сценарист, актёр и продюсер.
Роже был женат пять раз, но мемуары написал о трех своих браках с самыми известными и красивыми женщинами своего времени - Брижит Бардо, Катрин Денев (гражданский брак) и Джейн Фонда.
Я приведу часть, посвященную Фонде.
Я выбрал эту часть по двум причинам (кроме того, что это просто прекрасная история любви).
Необычный случай, когда звезда из США переезжает в Европу, а не наоборот.
И также там есть момент о том, как происходило очарование некоторых западных знаменитостей идеями коммунизма и СССР (такое явление, но совсем не такое массовое, сегодня происходит только за деньги Путина).
Приятного чтения и хороших всем выходных.
Искусство кино, № 8 1991Начало - Б. Бардо,
Перевод с французского Александра Брагинского
Продолжение - К. Денёв
В ресторане «Максим» сохранилась традиция ужинов с танцами. Я пришел туда с Аннетт, с которой недавно познакомился, и несколькими друзьями и встретил там Кристиана Маркана. Он был с девушкой.
— Это дочь Генри Фонда,— сказал кто-то из моих спутников.
Джейн было тогда лет восемнадцать. Она показалась мне хорошенькой, но я бы не обратил на нее внимания, если бы она не была в компании Кристиана. Тот встал и повел ее на площадку танцевать.
Она была одета в очень скромное платье до колен, стянутое на талии, с небольшим вырезом. Прической (тоже скромной) напоминала хорошо воспитанных девушек из американских фильмов. Контраст с вычурными туалетами парижанок производил отрадное впечатление.
Мы с Кристианом имели обыкновение поддразнивать друг друга, подчеркивая или преувеличивая недостатки наших подружек. Когда он прошел в танце рядом со мной, я сунул ему в карман записку. В ней был вопрос: «Ты видел ее лодыжки?»
В тот вечер лодыжки Джейн были действительно немного опухшие. Вернувшись к своему столику, Кристиан прочитал мою записку, смял и бросил в пепельницу. И позабыл о ней. Отвлеченный разговором с кем-то, он не заметил, как Джейн незаметно забрала эту записку. Она знала меня по фотографиям в газетах и была уверена, что записка касается ее. Ей было любопытно узнать, что я о ней думаю.
Другая бы, оказавшись в подобной ситуации, рассердилась. Джейн — нет. Позднее она мне призналась, что ее эта история даже позабавила.
На следующий день она улетела в Лос-Анджелес. Именно там спустя три года мы встретились и впервые заговорили друг с другом.
Французский продюсер попросил меня заинтересовать Джейн одной из ролей в моем будущем фильме. За неделю до отъезда из Голливуда я попросил ее импресарио устроить нам встречу. И вот как-то после полудня она пришла в кафе-шоп отеля «Беверли Хиллз», где я остановился.
Джейн не была накрашена, а глядя на ее прическу, можно было подумать, что она пробежала стометровку по пляжу. На ней были джинсы и рубашка мужского покроя. Я не знал, что все это она проделала нарочно. Ее импресарио сказал: «Постарайся выглядеть «секси». Она поступила как раз наоборот. Она боялась моей репутации «творца «звезд» и специалиста по эротике». Однако, вознамерившись шокировать меня своим видом, добилась обратного. Мне очень понравилась ее естественность.
Согласившись на встречу со мной, Джейн и в мыслях не имела дать согласие на роль, которую я собирался ей предложить. Ей просто было любопытно со мной встретиться. Мы проговорили с ней около часа, уж не помню о чем.
Спустя еще три года Франсис Косн предложил мне снять картину по бестселлеру «Анжелика, маркиза ангелов». Он хотел, чтобы роль графини-авантюристки сыграла Джейн Фонда. Из Голливуда пришла телеграмма, которую он показал мне: «Джейн Фонда не заинтересовалась этим костюмным фильмом. Она просит также передать, что никогда не станет работать с Роже Вадимом».
Спустя несколько месяцев после этой убийственной телеграммы Ольга Хорстиг пригласила меня к себе на день рождения Джейн. После съемок у Рене Клемана в «Кошках» (с Аленом Делоном) именинница успела заехать в отель, чтобы переодеться и причесаться. И выглядела прелестно. Атмосфера была приятной и раскованной. Джейн сказала, что в Париже чувствует себя одинокой.
— О вас и Алене Делоне пишут всякое,— заметила Ольга.
— Таковы правила игры,— ответила Джейн.— Пресс-атташе намекает на роман между главными актерами, и газеты набрасываются на информацию, не удосужась ее проверить. Опровержение в этом случае лишь подливает масло в огонь. Как доказать, что ты никогда не спала с господином, который на съемочной площадке держит тебя в объятиях полуголую перед шестью десятками людей? Ален очень милый человек, но мне не о чем с ним говорить. Мой режиссер Рене Клеман человек удивительно холодный. Сердце, кажется, у него есть, но он его глубоко прячет. Возможно, от застенчивости. В Париже у меня только один друг — продюсер Лоран. Но он женат, отец семейства, и у него нет свободного времени.
Джейн рассказала, что еще недавно страдала припадками сомнамбулизма.
— Летом я сплю нагишом, и несколько раз просыпалась совершенно голая в саду. Однажды ночью я открыла ворота на улицу. Когда я пришла в себя, то думала, что умру со стыда.
Торт с двадцатью пятью свечами оказался для нее сюрпризом. Мы спели "Happy birthday". И она рассказала, почему уехала из Голливуда во Францию.
— Я снялась в США в шести фильмах... И сыграла в трех спектаклях. Меня наградили призом «Новый талант года»... Но я по-прежнему дочь Генри Фонда и одна из «надежд Голливуда». Журналисты прозвали меня американской Брижит Бардо.
Она остановилась, улыбнулась и продолжала:
— Я очень уважаю Брижит Бардо, но не нахожу, что похожа на нее. В любом случае, я предпочитаю быть самой собой. В Голливуде же я и сама уже не знала, кто я такая. Полуфабрикат и пленница системы. Тогда я решила уехать и сняться у Рене Клемана. Быть может, мне удастся найти себя во Франции. Все говорили, что я поступаю безответственно. Что ломаю свою карьеру. Никто еще не видел, чтобы американская актриса добилась известности в Европе. Мне ставили в пример Грету Гарбо и Ингрид Бергман, приехавших в Голливуд из Швеции. Что Бергман, мол, сломала свою карьеру, уехав к Росселлини в Италию... Посмотрим...
Предупредив, что снимается рано утром и потому ей надо быть к одиннадцати часам дома, она оставила нас, а спустя двадцать минут позвонила из отеля сказать Ольге, что провела лучший вечер в Париже с тех пор, как приехала сюда.
Повесив трубку, Ольга улыбнулась:
— Ты обольстил ее.
Обольщен же был я. И не смел надеяться, что это влечение будет взаимным.
Продюсеры «Хоровода» Робер и Раймон Акйм хотели предложить Джейн роль в фильме. Я рассказал им о телеграмме Франсису Косну.
— Это ничего не значит,— заявили они.— От актеров можно ждать чего угодно.
Они сделали предложение через Ольгу Хорстиг, и, к моему великому удивлению, Джейн согласилась. Этот поворот объяснялся не только вечером у Ольги. Джейн решила работать во Франции. Престиж автора сценария Жана Ануйя, блестящий актерский состав будущего фильма и тот факт, что все советовали ей согласиться, победили ее опасения. Она не находила себя ни красавицей, ни «секси» и не понимала, отчего я интересуюсь ею. Моя репутация и притягивала ее, и внушала страх. Как в жизни, так и в кино.
В свои двадцать пять лет Джейн Фонда выглядела очень самоуверенной особой, осознающей то впечатление, которое производит ее внешность. Она была убеждена,— судя по ее интервью,— что скоро станет «звездой», сурово судила отца и брата и была всегда готова шокировать общественное мнение.
В ее характере было рваться вперед, насмехаться (внешне) над общественным мнением, но на самом деле она была куда менее самоуверенна, чем пыталась представить. Задавала себе множество непростых вопросов относительно собственной карьеры, отца и даже своей личной жизни. Ей казалось, что она ничего еще не достигла. Это ее беспокоило.
Известный музыкальный издатель Эдди Баркей давал ежегодно в канун Нового года большой костюмированный бал. Огромный павильон в Булонском лесу заполнялся всем (или почти всем), что есть в Париже знаменитого и талантливого. Джейн изображала Чарли Чаплина — с усиками, шляпой, тросточкой. Я оделся офицером Красной Армии.
Всю ночь между нами шла странная игра. Она скрывалась от меня, находила, снова убегала. К пяти утра в зале осталось человек двадцать. Джейн была среди них.
«Вы забыли о новогоднем поцелуе»,— сказал я ей.
И поцеловал в губы.
Она посмотрела на меня, казалось, хотела что-то сказать, но передумала и присоединилась к своему другу Лорану, попросив проводить ее домой.
Спустя несколько дней я отправился на студию «Эпине» повидать Жана Андре, художника всех моих картин. Он наблюдал за постройкой декораций для фильма Рене Клемана «Кошки». Мы поболтали, попивая виски в студийном баре. На улице шел проливной дождь.
Внезапно распахнулась дверь, и вошла Джейн. С ее волос стекала вода. За минуту до этого она снималась в постельной сцене и, чтобы пересечь двор, набросила на ночную рубашку плащ. Она была очень красива, запыхавшаяся, вымокшая под дождем, с блестящими глазами. Увидев меня, Джейн смутилась.
Именно в эту минуту я понял, что влюблен.
Через два часа я проводил ее в отель «Реле Биссон» и поднялся в ее номер.
Окна выходили на Сену. Стояла большая кровать, потолок украшала лепнина, была еще софа, на которую мы упали, как только она сняла свой плащ...
Впервые в жизни, покидая одну женщину, я сразу оказался в объятиях другой. Я не хотел обманывать Катрин. С тех пор как мы перестали ссориться, я испытывал к ней еще большую нежность. Казалось, она соглашалась на разрыв без особого огорчения. Однако, мне кажется, страдала больше, чем я. Возможно, не из чувства любви, а от сознания, что я бросил ее.
Однажды Джейн сказала, что должна на двое суток поехать в Женеву со своим другом Лораном.
Едва она уехала, я почувствовал, как мне ее не хватает. Оставшись с Кристианом Марканом, Морисом Роне и несколькими друзьями, я постарался забыть свое одиночество. Мы расстались незадолго до зари.
Я уже говорил, что мне случалось ошибаться квартирой. Вместо того чтобы ехать в «Реле Биссон», я поехал на авеню Энгра. Открыв дверь, я прошел в спальню, где разделся без шума и забрался в постель.
Катрин смотрела на меня, не веря своим глазам.
— Можно узнать, что ты тут делаешь? — спросила она меня, когда я растянулся рядом с ней. Только тогда я понял свою ошибку.
— Прости,— сказал я ей.— Я спутал адрес.
Катрин что-то сказала мне, но я был слишком усталым, мне слишком хотелось спать, и я уснул раньше, чем она закончила фразу.
Когда я проснулся, постель была пуста. В столовой стояла Катрин и молча смотрела на меня, как на животное, которое видит впервые.
— Что ты мне сказала вчера? — спросил я.
— Я попросила тебя одеться и убираться вон.
— А что ты сделала, когда я уснул?
— Сначала я подумала о том, чтобы вызвать полицию. Но ведь это твоя квартира. Тогда я решила задушить тебя подушкой, но потом передумала: идти в тюрьму из-за такого типа, как ты, неохота. Да еще я была слишком усталой, чтобы вытащить тебя за ноги в коридор. И тогда я уснула.— После паузы она добавила: — Тебе не стыдно, Вадим?
— Стыдно,— ответил я.
Это была правда.
Когда Джейн вернулась из Женевы, я спросил ее:
— Скажи, Лоран был твоим любовником?
— Да.
— Ты была влюблена?
— Я была одна. Он был такой милый, надежный. Он мне помог.
— Зачем же эта поездка в Женеву?
— Чтобы все уладить с Лораном. Мне хотелось также оказаться вдали от тебя, чтобы разобраться в себе.
Я начал понимать Джейн. Она была чертовски практична.
— Ну и что?
— Я люблю тебя. Потом я спросил ее:
— Ты спала с Лораном? В Женеве?
— Да. Я уже сказала тебе: я хотела все понять.
Оправившись от первого потрясения, я, как ни странно, почувствовал, что успокоился. Впервые я встретил женщину, которая не лгала.
Меня привлекали в Джейн совсем не те достоинства, которые признают в ней сегодня,— политическая смелость, дар лидера, приверженность идеалам феминизма, ее невероятные успехи в кино и в делах. Меня не восхищал широко известный образ женщины-интеллектуалки, которая отказывается жертвовать своим очагом ради идей и идеями ради очага. Нет, я видел в Джейн уязвимость, скрытую под видимостью силы и веры в себя, я видел, как она ищет свое естество. Но, разумеется, меня притягивало и другое — ее лицо, ее тело и тот факт, что физически мы очень подходили друг другу.
Мы оба были сильно влюблены, и тем не менее Джейн и не думала, что наши отношения затянутся надолго. Она не хотела никаких взаимных обязательств. По ее мнению, еще не пришел момент связать свою жизнь с мужчиной.
После окончания съемок «Кошек» продюсеры больше не оплачивали гостиницу. Мы решили снять маленькую квартирку.
Я нашел идеальное гнездышко на улице Сегье, узенькой улочке близ площади Сен-Мишель, в нескольких метрах от Сены. Трудно было мечтать о более романтическом месте... Я проводил все время в конторе продюсеров, где заканчивал подготовку к съемкам «Хоровода». Джейн ходила по музеям, брала уроки французского и писала письма друзьям, отцу, брату и бывшей мачехе Сьюзен, предпоследней госпоже Фонда, которую очень любила. Она много читала, в частности, по истории и политике. Я посоветовал ей прочесть «Надежду» Мальро, «Мать» Горького и «Князя» Макиавелли. Последнюю книгу она не дочитала. Политика, или, точнее, применительно к Макиавелли — механика политики пока еще ее не интересовала...
Снимать Джейн было настоящим удовольствием. Она была внимательна к моим указаниям, дисциплинированна, всегда старалась сделать все как можно лучше, пунктуальна, словом, она истинная профессионалка. Чего не всегда скажешь о французских и итальянских актрисах.
Профессиональную подготовку Джейн можно было считать идеальной. Ученице Ли Страсберга (основателя знаменитой «Акторе студио»), ей удалось связать теорию с практикой благодаря опыту работы на сцене и в кино. Ее режиссерами были такие знаменитости, как Джордж Кьюкор, Джордж Рой Хилл, Рене Клеман.
И тем не менее ей явно чего-то не хватало — пожалуй, истинной спонтанности, непосредственности. Она была лишь удивительно способной ученицей, никак не решавшейся отпустить уздечку и дать своей личности расцвести. Джейн слишком много анализировала. Но вскоре убедилась, что, стараясь разложить чувства по полочкам, стремясь все тщательно взвесить, она сковывала свою индивидуальность. Поэтому Джейн была очень восприимчива к моим советам. Все мои усилия были направлены в одну сторону: придать ей уверенность в своих внешних данных и в глубине своей натуры. То есть я старался давать ей Свободу для спонтанных реакций, не посягая на уже немалый кинематографический опыт. Это была трудная и деликатная задача, которая дала плоды через несколько лет,— тогда я никак не хотел ее торопить. Я был лишь гранильщиком бриллианта: драгоценный камень существовал, ему только не хватало блеска, который превращает камень в бриллиант, хорошую актрису в «звезду». Позднее (при поддержке других режиссеров) она прошла тот путь, который вел к всеобщему признанию, увенчанному двумя «Оскарами».
Мне всегда хотелось посетить страну моих предков, но под тем или иным предлогом я откладывал эту поездку.
Джейн сказала мне однажды, что очень хочет увидеть Россию, и мы решили по окончании съемок отправиться в Москву. С нами поехала Моник Карон. Она говорила по-русски, что позволяло нам, как мы рассчитывали, обойтись без переводчика «Интуриста».
Русские построили огромный самолет «Ильюшин», на котором можно было долететь до Москвы и до Кубы без посадок. Мы сели на этот странный самолет в аэропорту Бурже. Чтобы пройти в салон, нам пришлось миновать пилотский отсек, в котором молча сидела дюжина человек в одинаковой синей форме. Затем надо было одолеть коридор, напоминавший вагон поезда, в котором были расположены купе с задвигающимися дверьми на манер Восточного экспресса. Пройдя бар и своего рода ресторан, вы вступали в пространство, напоминавшее самолет, где пассажиры размещались в тесных и неудобных креслах. Потом следовало помещение первого класса с роскошными и очень комфортабельными пульмановскими креслами.
— Ты ведь не станешь утверждать, что эта штука сумеет оторваться от земли,— забеспокоилась Джейн.
Вопреки всякой логике, огромная машина сумела-таки взлететь, и, несмотря на шум восьми турбореактивных винтовых моторов, полет прошел очень приятно. Стюардессы были милы и не навязывали пассажирам совершенно идиотские правила. А при посадке они оставили на столе бутылки водки и рюмки, за что я их горячо поблагодарил.
К удивлению Джейн, мы миновали таможню в Москве в десять раз быстрее, чем в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке.
Брат моей монтажницы, Тото Меркантон, жил в Москве и имел машину. Он встречал нас в аэропорту.
Проезжая мимо большого жилого дома в предместье Москвы, Джейн увидела маленького мальчика на трехколесном велосипеде.
— Смотри! — воскликнула она с большим удивлением.
— Что там? — спросил я.
— Мальчик. У него трехколесный велосипед.
Она считала, что у маленьких советских детей нет игрушек, и я только тогда понял, какая гигантская пропасть разделяла США и Россию благодаря усилиям пропаганды с обеих сторон.
Я же обнаружил в России именно то, что ожидал: никакой роскоши, но и отсутствие нищеты, серьезные жилищные проблемы, гнетущую и отвратительную бюрократию, мало полицейских в форме (полиция тут якобы политическая, а стало быть, невидимая), туристов, жалующихся на плохое обслуживание в отеле и ресторане, бедные полки магазинов, новый привилегированный класс руководителей партии, членов их семей и друзей, так же мало обеспокоенных материальной стороной жизни среднего русского жителя, как короли в Версале, которых ничуть не волновало убогое существование крестьян. Однако это также теплый, любящий посмеяться, повеселиться, выпить народ, потихоньку критикующий свое правительство, но не рискующий высказывать свое недовольство открыто. В массе своей народ приспособился к этой жизни и убежден, что, несмотря на все недостатки, социализм лучше капитализма.
Джейн больше всего потрясли добродушные бабушки, стоящие по три часа в очереди за каким-нибудь редким продуктом, и веселые вечера, которые мы проводили в немного перенаселенных квартирах. Поразил уровень культуры студентов: те, с которыми мы встречались, бегло говорили по-французски и по-английски и лучше Джейн знали Соединенные Штаты и их литературу.
Генри Фонда был самым известным в России американским актером. Его дочь всюду очень тепло принимали. Я был знаком (по встречам в Риме) с актером и режиссером Бондарчуком. Он пригласил нас на студию, где снимал экранизацию «Войны и мира» Толстого. Фильм должен был идти восемь часов.
Восхищаясь громадными декорациями, Джейн заметила:
— Похоже на Голливуд.
Бондарчук был без сил, на грани нервного срыва.
— Почти три года я работаю над этим фильмом, больше не могу,— признался он нам. И предложил мне вместо него закончить «Войну и мир». У него хватило сил, чтобы улыбнуться и добавить:
— Ты не волнуйся, я провожу Джейн в Париж.
Естественно, поездка в Россию не имеет прямого отношения к повороту во взглядах Джейн Фонда, к ее политической карьере. Но определенное психологическое воздействие на нее эта поездка, несомненно, оказала. Именно после посещения Москвы и Ленинграда она стала подвергать сомнению те взгляды, которыми была напичкана в своей стране.
Сомнение всегда порождает размышление.
*
«Шербурские зонтики» имели триумфальный успех в Канне, а спустя два месяца получили приз Луи Деллюка. Следом за ними Катрин Денев снялась сразу в двух фильмах — «Жизнь в замке» и «Компаньон». В тот год ее имя чаще встречалось в журналах, чем имя Брижит Бардо, которая уединилась на своей вилле в Сен-Тропезе и категорически отвергала все присылаемые ей сценарии.
Катрин не высказывала никакой горечи, когда журналисты спрашивали ее о нашем разрыве.
В «Жур де Франс» (4 июля 1964 года) она говорила: «Между нами нет никакого морального разрыва. Он отец моего сына. Я обязана ему самыми счастливыми днями в жизни. Расставшись физически, мы не чувствуем себя в разлуке... Мы с Вадимом никогда не забудем друг друга, что бы ни случилось».
Джейн же явно чего-то не хватало. Спустя год после рождения нашей дочери Ванессы она заявила: «Достигнув тридцати двух лет, я обнаружила, что потеряла тридцать два года жизни» (если бы она была наделена даром речи уже в момент рождения, то сказала бы акушеру, помогавшему матери: «Я потеряла девять месяцев своей жизни»).
Я не отдавал себе отчета в том, что Джейн уже тогда выказывала некоторые симптомы одного из видов прогрессирующего американского пуританства. Потребность оправдывать свое право на существование, оказывая влияние или определяя судьбу других людей,— для их же блага. «Жизнь без цели — потерянная жизнь» — эту фразу она могла бы считать своим девизом. Очень благородная позиция, в какой-то степени я ею восхищаюсь. Но я не могу ограничить свою жизнь стремлением к определенной цели. Я придаю слову «жизнь» более широкий смысл, который не исключает ни удовольствий, ни потраченного впустую времени (потерянного, пропавшего, как сказала бы Джейн), ни всех тех радостей, что дает в распоряжение думающих людей Творец этой прекрасной планеты по имени Земля.
В одном Джейн решительно отходила от традиционных пуританских установок, унаследованных от протестантов XVI и XVII веков, она не связывала идею секса с понятием греха. В этой области она была — и осталась — женщиной, свободной от всяких комплексов вины.
Однажды, вернувшись с пляжа, я обнаружил письмо Катрин.
«Среда 22 июля.
Я больше ничего не могу сделать для себя. Но сегодня вечером ты единственный человек, с которым я могу говорить, как сама с собой».
Это было длинное письмо. Мольба о помощи и прощание. Письмо, в котором смешивались горечь и меланхолия, страстные признания и упреки. Катрин, которая так редко сбрасывала маску, выглядела человечной и уязвимой.
Она поняла, что способность обнаруживать свои слабости есть привилегия сильных и благородных личностей. В тот день я снова почувствовал уважение к ней. Не как к актрисе или подруге, но как к женщине, способной писать сердцем; я почувствовал ее беспомощность, благородство, слезы и улыбку.
Катрин пришла бы в ужас, если бы я показал ей сегодня это письмо. Как жаль, что душа вечно прячется за броню страха, едва только сталкивается со славой. А ведь душа не создана, чтобы прятаться. Душе не может быть стыдно.
Я много раз перечитывал это замечательное письмо. И вспоминал свою последнюю встречу с Катрин в Тоскане, где она снималась. Я приехал за Кристианом, чтобы отвезти его в Аржантьер, в долину Монблана, где снял дом. Когда Катрин вернулась со съемок, была уже ночь. Преграды, рожденные воспоминаниями, раздорами, любовью, казалось, были убраны. В ту ночь я подумал, что все можно уладить, что приключение с Джейн — всего лишь мечта, что Кристиан вырастет в семье — с любящими отцом и матерью.
Наутро вместе с нашим сыном мы пустились в путь. И дьявольская машина снова заработала. Мы опять стали ссориться, началась война слов и открылись старые раны.
Приехав в Аржантьер, Катрин не захотела выйти из машины. Я поставил свой чемодан и чемодан Кристиана на край дороги и, взяв ребенка на руки, пошел к дому. Джейн вышла из дома и поцеловала меня. Я обернулся и не смог увидеть выражение лица Катрин. Она развернулась и на полной скорости помчалась по петляющей дороге.
Вернувшись в Париж, Джейн сказала мне:
— Мне предлагают фильм в Голливуде.
— У тебя есть сценарий?
— Да, это вестерн. Я откажусь.
Я попросил разрешения прочитать сценарий, он назывался «Кэт Баллу».
— Это не классический вестерн,— сказал я ей на другой день.— Это хорошая комедия.
Я знал, что она мечтает вернуться в Америку, чтобы доказать отцу и Голливуду, что ее решение уехать во Францию было разумным.
— Мне нравится эта Кэт Баллу,— настаивал я.— Это нежная, современная и забавная женщина. Именно то, что тебе нужно на этой стадии твоей карьеры.
Она еще подумала, но в конце концов ответила студии «Коламбиа» согласием. Сойдя с самолета в Лос-Анджелесе, она позвонила мне по телефону.
— Догадайся...— сказала она мне.
— Я тоже,— ответил я ей.
*
...Лес в октябре горел желтыми, красными и оранжевыми красками: настоящее пиршество цветов. Я взял напрокат машину в Денвере и доехал почти до Колорадо Спрингс, где Джейн снималась в «Кэт Баллу». Там мы провели несколько чудесных дней.
В Нью-Йорке мы с Джейн поселились у ее отца на 73-й улице, близ Лексингтона.
До этого я дважды встречался с Генри Фонда на приемах, мы мило болтали. Это был очень сдержанный человек, вежливый, с абсолютной аллергией к любому намеку на свою личную жизнь. Спросить его, скажем, рано ли он встает или не снятся ли ему кошмары, означало доставить ему такую же неприятность, как если спросить женщину, да еще на публике, кричит ли она во время полового акта.
О сложных отношениях Фонда с детьми было немало разговоров. Мне представляется однако, что в основе их лежали скорее «семантические» проблемы. Джейн, например, страдала от внешней холодности отца, которую расценивала как отсутствие любви. Однажды она мне рассказала: «В шестнадцать лет я целый месяц снималась для обложек, чтобы заработать ему на подарок ко дню рождения. Он сказал «спасибо», но даже не открыл пакет, не посмотрел, что было внутри. Я весь вечер проплакала в своей комнате».
Ее брат Питер реагировал на отцовскую холодность более опасно. В одиннадцать лет, неловко обращаясь с ружьем, он выстрелил себе в живот. Говорили о попытке самоубийства. «Все было не так,— рассказывала Джейн.— Хотя это и не был, вероятно, просто несчастный случай. Скорее, романтический способ привлечь к себе внимание. Не знаю... Питер ужасно закомплексован. Ему нужна любовь».
Одно было ясно: отец и дети с трудом общались друг с другом.
Незадолго до нашего приезда в Нью-Йорк Генри Фонда расстался со своей последней женой Афдерой, итальянской аристократкой, особой очень темпераментной, чрезмерной в выражениях и поступках. Весьма колоритная личность, она была полной противоположностью своему мужу.
Я сидел в гостиной и, машинально теребя бархат, покрывавший кресло, порвал его с одной стороны. И тогда заметил под ним четыре слоя разных тканей. Оставшись наедине с Джейн, я спросил ее, что это значит.
— После очередной свадьбы,— объяснила она,— каждая новая папина жена, входя в этот дом, заказывала новую обивку, выбирая свой любимый цвет.
Сей геологическо-матримониальный аспект жизни привел меня в восхищение: браки Генри Фонда можно было пересчитать, его биографию — исследовать подобно тому, как изучают историю по земным срезам — вскрывая напластования земли.
*
Моя мама очень любила Джейн.
Они разговаривали о роли женщины в современном обществе и сетовали по поводу того, что я не выбираю строго сюжеты своих фильмов.
— Это уникальная, необыкновенная женщина,— говорила мне мама о Джейн.— Она станет более знаменита, чем ты, чем Брижит Бардо или Катрин Денев. Она будет увлекаться великими целями и мужчинами, которые помогут ей обрести общественный имидж. Очень скоро она почувствует, что ей недостаточно быть только актрисой, она захочет большего.
Я понимал, что Джейн ищет себя, но надеялся, что счастливая любовь, успех в профессии и, быть может, ребенок дадут положительный ответ на ее поиск. Моя мать смотрела дальше.
Когда Джейн вбила себе в голову купить во Франции дом и влюбилась в ферму XVIII века около Удена, я понял, что она действительно решила жить со мной. Мы никогда не говорили о браке иначе, как о пустой формальности, в которой ничуть не нуждались, чтобы быть счастливыми.
Биографы Джейн Фонда писали: «Вадим настоял, чтобы она вышла за него замуж. В конце концов, она сказала: «Да». Я не только не настаивал, но даже не намекал на то, чтобы узаконить наш союз. Вообще утверждать, что Джейн способна принять такое решение из слабости, от усталости или просто по доброте душевной, означает совсем не знать ее. Никогда бы она не позволила кому-то решать что-то за нее по поводу важнейшего шага в своей жизни.
Другие спекуляции велись вокруг того, что я якобы нуждался в рекламе. Тогда почему же этот тайный брак, о котором печать, слишком поздно информированная, почти ничего не писала? О свадьбе знали только несколько самых близких людей. Мы арендовали частный самолет, чтобы отправиться в Лас-Вегас, где Джейн послала меня одного в муниципалитет — купить лицензию и подписать бумаги. Церемония состоялась в номере нашего отеля «Дюна» в присутствии восьми свидетелей, которые никому не сказали о событии ни слова. Большая часть друзей и моя семья были информированы только на другой день.
Первым сюрпризом во время брачной церемонии была реакция Джейн — она расплакалась. Значит, она придавала какое-то значение символическому смыслу бракосочетания.
Мы провели вечер и часть ночи, смешавшись с туристами из отеля. Мы были счастливы. Мы не смели произнести слово «навсегда», но искренне надеялись, что состаримся вместе.
Я выиграл в баккара две тысячи долларов, и на другой день тот же маленький самолет высадил нас в Барбенке. Жизнь мистера и миссис Племянников пошла своим чередом, без видимых изменений.
Но вопрос не был снят с повестки дня: отчего мы все же поженились?
Возможно, Джейн уже тогда хотела стать матерью и думала, что лучше, чтобы у ребенка были женатые родители. Она возмущалась при мысли, что сердцеед Вадим приобщит к списку своих жертв наивную американку. Выйдя за меня замуж, она придала нашему союзу моральный смысл. Словно говоря: мы любим друг друга, как и все на свете, мы хотим быть счастливы, как все на свете мы хотим быть семьей.
Джейн свойственно все доводить до конца. Брак подтверждал, что в данный момент она готова быть идеальной женой и матерью. Добавлю, что Джейн всегда была куда более чувствительна к общественному мнению, чем заявляла в печати, где ее высказывания часто носили характер провокаций.
Про себя же могу сказать определенно: я был рад жениться на Джейн. Хотя я и не придаю этому большого значения, но в США я чувствовал себя гораздо лучше в качестве мужа, а не любовника (что-то вроде части багажа) известной актрисы.
Для большинства людей брак — это самоцель, необходимый общественный договор для счастья семейной пары. Для нас обоих это означало нарушение наших принципов. А разве, идя на нарушение правила, не устанавливаешь новые?
Сами того не зная, мы спровоцировали эпидемию. Через пять дней после Лас-Вегаса, 19 мая, Катрин Денев в Лондоне вышла замуж за Дэвида Бэйли (Дэвид Бэйли — популярный фотограф.— Прим. пер.), а в декабре Ширли Адамс стала пятой женой Генри Фонда.
К браку Генри я был подготовлен, а вот брак Катрин меня удивил. Она ведь сотни раз говорила журналистам, что против этой архаичной церемонии и что для настоящей любви не существует законного договора, потому она всегда и отказывалась выйти за меня замуж.
Быть может, с ее стороны это был реванш, взятый у судьбы: то, что у нее не получилось со мной, ей, мол, удастся с другим. Параллель с моей собственной жизнью была очевидна. Я влюбился в знаменитую американскую актрису, она — в знаменитого английского фотографа. Я провожу большую часть жизни в Штатах, она будет проводить — в Лондоне. Я женился на американке, она вышла замуж за англичанина.
Совпадение?
*
В начале 1966 года я закончил сценарий «Добычи», современной экранизации романа Золя о буржуазии и финансовых воротилах Парижа конца XIX века.
Какие бы роли до сих пор ни играла Джейн — серьезные или легкие,— все они были сделаны как бы из одного куска — характеры героинь на протяжении фильмов не менялись. Роль в «Добыче» была иная. Она играла женщину, которая к концу картины превращалась в абсолютно другого человека.
Некоторые критики упрекали меня в том, что я не слишком строго следовал за романом Золя. В большинстве стран Европы картина была воспринята с уважением, но для Джейн она стала грандиозным успехом — и творческим, и коммерческим. Она выиграла свое пари, доказав, что может быть «звездой», не дожидаясь признания в Голливуде («Оскар» она получит несколько лет спустя). Это был решающий шаг в ее карьере. Она стала номером один в списке самых «дорогих» актрис, что свидетельствовало о разнообразии ее творческих возможностей.
Вскоре после выхода «Добычи» мы были приглашены поужинать на остров Сен-Луи к Жоржу Помпиду, тогда премьер-министру. Это был высокообразованный человек и любитель искусства. Его жена Клод разделяла его любовь к живописи, скульптуре и антиквариату.
Нас было человек пятнадцать за столом. К полуночи гости стали расходиться. Спустя два часа премьер-министр, его жена, Джейн и я все еще болтали в салоне. Точнее, я разговаривал с Клод, а Джейн и хозяин дома восхищались в соседнем кабинете картиной Шагала.
Все крупные политические деятели Франции всегда были поклонниками красивых женщин. Помпиду не был исключением из правил. Когда Джейн вернулась в салон, она казалась не только восхищенной, но и удивленной оказанным ей вниманием. Я разгадал по ее глазам, что она хотела мне сказать, и напомнил хозяевам, что мы рано встаем.
— Я тоже,— вздохнул Помпиду.
Может быть, наш уход его и разочаровал, но он не показал этого. Когда мы снова увидели его, он уже стал президентом республики, но был по-прежнему любезен с Джейн.
Однажды в мой дом в Малибу (Пригород Лос-Анджелеса на побережье, где Вадим и Джейн Фонда снимали дом.— Прим. пер.) пришло письмо, адресованное Джейн. Она его прочла, смяла и выбросила в корзину. Не в моих обыкновениях задавать жене вопросы по поводу подобных писем. Но тут я и сам не знаю, под влиянием какого импульса изменил своему правилу.
— Что там?
— Итальянский продюсер Дино Де Лаурентис предлагает мне роль в фильме, сделанном на основе комикса.
— Можно прочесть?
— Конечно.
Я вынул письмо из корзины, разгладил и прочел. Речь шла о французском, хорошо известном комиксе, героиня которого носила имя Барбареллы. Сначала Дино решил предложить роль Брижит Бардо и Софии Лорен, но они отклонили его предложение. Они среагировали точно так же, как Джейн: «Персонаж комикса? Это несерьезно!» Тогда мир еще не знал «Звездных войн», «Супермена» или «Искателей потерянного ковчега». Но я уже давно мечтал снять фильм на базе научно-популярного сюжета или комикса.
Я объяснил Джейн, что кино развивается, что вскоре фантастика и галактические комедии в стиле «Барбареллы» займут важное место. Я не очень убедил ее, но она поняла, что я увлечен этим сюжетом и написала Дино Де Лаурентису.
Во второй раз Джейн из любви ко мне принимала решение, которое имело значение для ее карьеры. За два года до этого продюсеры «Доктора Живаго» предложили ей роль, которую Дэвид Лин отдал в конце концов Джулии Кристи. Джейн тогда отклонила предложение, поскольку не желала провести семь месяцев в Испании вдали от меня. А между тем она умирала от желания сняться у знаменитого английского режиссера.
В августе я начал съемки «Барбареллы» в студии Дино Де Лаурентиса в Риме.
Титры шли на фоне Барбареллы, которая освобождалась от своего костюма космонавта и начинала плавать совершенно голая между обитыми мехом стенами своего космического корабля. Это был трюк с невесомостью, который с тех пор стал классическим...
В отличие от Брижит Бардо, которая не стеснялась своей наготы, Джейн чувствовала себя несчастной, когда ей приходилось раздеваться на съемке. Вовсе не по моральным или политическим причинам: ее провокационные заявления об эксплуатации женского тела средствами масс-медиа появятся позднее. Просто она не считала себя достаточно хорошо сложенной... Зрителям, имевшим возможность восхищаться совершенством ее тела в «Барбарелле», в это трудно поверить.
Съемки были очень трудными для Джейн. Она надевала металлический корсет и висела на кране на расстоянии десяти метров от земли. На нее нападала стая обезумевших птиц, ей приходилось скользить по трубам, ее кусали куклы-каннибалы, ее запирали в дьявольской машине. Костюмы у нее были в высшей степени неудобные. Но она проявила мужество и терпение. Благодаря ей на съемке создалась очень приятная атмосфера — что, надо сказать, большая редкость в кино, особенно когда делается технически сложный фильм.
Мы сняли дом на виа Аппиа Антика — самый древний жилой дом в Риме.
...Однажды вечером, вернувшись со студии, Джейн передала мне трубку:
— Тебя спрашивает хорошо известная тебе особа.
Я взял трубку и услышал знакомый голос — детский, однако с чувственными интонациями:
— Вава? Это твоя бывшая жена. Мы соседи. Я сняла виллу Лоллобриджиды на виа Аппиа. Догадайся, какую глупость я сделала?
— Ты вышла замуж.
— Год назад. Я госпожа Гюнтер Закс.
— Трудно не знать этого.
Я не видел Брижит в роли жены знаменитого германского миллиардера. Этот брак удивил меня, ведь у Брижит была аллергия к знаменитостям и представителям власти. Она презирала все, что венчало успех,— карьеру, честолюбие, ложь.
Исключением из правил был Гюнтер Закс. Для одних он был роскошным плейбоем, для других — последним великим сеньором, но со мной согласятся все, если я скажу, что у него был свой стиль. Правда, привлечь Брижит стилем трудно. С моей точки зрения, Закс был полной противоположностью тому, что я желал своей бывшей жене. Но он был широким человеком, романтиком на свой лад, и Брижит, уставшая от ревности и эгоизма молодых возлюбленных, вероятно, почувствовала потребность в мужчине, который взял бы ее под свою защиту. Этот экстравагантный брак был заключен 14 июля 1966 года. «Вовсе не потому, что мой тевтонец интересуется взятием Бастилии, просто эта цифра — его фетиш»,— сказала она.
С Гюнтером в первый и в последний раз Брижит досталась жизнь «звезды» — полеты на личном «Боинге», Лас-Вегас, Монако... Роскошные виллы с фонтанами. Гюнтер играл по-крупному и дерзко выигрывал. Всегда ставя на цифру 14... Газеты писали об идеальном браке. Я же подозревал, что за внешней оболочкой счастья все было совсем не так просто, как думали люди.
Гюнтер и Брижит пригласили меня к себе. Я застал мадам в огромной комнате в шортах и свитере — маленькая фигурка, почти незаметная среди слишком громоздкой для нее старинной мебели. Брижит показалась мне растерянной и очень одинокой. Когда она повернулась в мою сторону, я увидел слезы на ее глазах. Целую вечность я не видел ее плачущей.
Она улыбнулась.
— Я немного печальна, мой Вава.
Вытерла ладонью слезы и поцеловала меня. Мы долго стояли обнявшись. Наконец, Брижит взяла себя в руки и обрела чувство юмора.
— У меня есть метрдотель,— сказала она,— три горничные, шесть нянек, четыре садовника, один шофер, две герцогини, бывший король Греции или Испании, уж не знаю, дальний родственник мафиози из Невады, приятели — Серж Маркан, принц Савойский, Пол Ньюмен, Висконти, Ава Гарднер, у меня есть муж, который меня балует... И тем не менее мне все обрыдло, обрыдло, как никогда в жизни...
Еще до конца года Брижит решила развестись. Отказалась взять у Гюнтера деньги, вернула ему все драгоценности. Они сохранили добрые отношения. Позднее Брижит поведала, что сказал ей Гюнтер: «Ты похожа на прекрасный парусник с повисшими парусами. Если никто не станет их надувать, корабль останется неподвижным». И добавила: «Ветер должен откуда-то подуть... Драма моей жизни в том, что я не могу надувать парус сама».
...Мы с Джейн провели сутки в нашем доме в Удене, прежде чем отправились в Роскофф — это в Бретани,— где нас уже ждала съемочная группа «Необыкновенных историй».
Этот фильм состоял из трех новелл по Эдгару По. Их снимали разные режиссеры: Луи Маль (с Брижит Бардо и Аленом Делоном), Феллини (с Теренсом Стампом) и я. Мои главные актеры носили одну фамилию — Фонда: Питер и Джейн. В первый (и пока единственный) раз брат и сестра снимались вместе.
Питер был специфическим американским продуктом «новой волны» 60-х годов. Он любил рок и певцов типа Боба Дилана, уважал травку и шампиньоны, знал лексику хиппи. Хорошо разбирался в делах, весьма почтительно относился к доллару. Все это удивительным образом уживалось с пацифизмом и спиритуалистской философией жизни, слегка окрашенной гедонизмом... Питер любил играть на гитаре. Своим видом несколько потерянного подростка и обезоруживающей улыбкой он очаровал всех на съемочной площадке.
Пейзаж Бретани суров, драматичен и прекрасен. Как-то мы с Джейн пошли прогуляться. Джейн была задумчива. Когда начался дождь, мы спрятались в небольшой блинной, заказав горячего вина с корицей и маисовую лепешку. Тут только Джейн пришла в себя. Сказала, что в последнее время часто вспоминает мать.
— Возможно, потому что я все еще думаю о ребенке,— добавила она.
Джейн была еще маленькой, когда ее мать стала страдать нервной депрессией. Состояние ухудшалось, и ее пришлось госпитализировать. С присущей детям жестокостью Джейн упрекала мать за эту вынужденную разлуку, воспринимая ее болезнь как предательство.
— Мне было двенадцать лет,— рассказывала она,— моя мать находилась в больнице, и я не виделась с ней несколько недель. Как-то, глядя в окно, я заметила, что к дому подъехала машина и из нее вышла мама. Ее сопровождали два санитара. Я не хотела ее видеть, не хотела говорить с ней. Я сердилась на нее... Вероятно, за то, что видела ее так редко. Дети не прощают отсутствие. Но я знала, что люблю ее. Я тогда и Питеру запретила выходить из комнаты. В течение часа я слушала, как мама меня зовет, но не тронулась с места. Я окаменела. В конце концов один из санитаров сказал, что пора ехать. «О, нет, подождите. Мне надо с ней поговорить». И мама снова позвала меня. Потом смирилась и последовала за санитарами. Я вышла из своего укрытия и через окно увидела, как машина развернулась и уехала. Вскоре моя мать покончила с собой — в больнице, в своей палате. Мне сказали на другой день, что она умерла. И только много лет спустя я узнала, что она перерезала себе горло.
Естественно, Джейн корила себя за то, что не вышла к матери. Что та хотела сказать дочери? Был ли это зов о помощи? Решила ли она уже тогда умереть? Отказалась бы она от своего решения, если бы Джейн согласилась встретиться с ней? Все эти вопросы так и не получили ответа.
Проглотив вторую лепешку, Джейн призналась мне:
— Я много лет наблюдаю, как ты обращаешься со своими детьми. Это внушает мне доверие. Кажется, я больше не боюсь иметь ребенка.
Как я уже рассказывал, Натали жила с Джейн и со мной, лишь иногда во время каникул навещая свою мать. Зато Катрин Денев оставила Кристиана при себе. Но и он много времени проводил с нами.
— Хочешь иметь ребенка? — спросила Джейн.
— Я сойду с ума от радости.
— В доме будет трое детей. Не много ли?
— У нас пять кошек, шесть собак, четыре итальянца для обслуги. Трое детей не помешают,— заметил я.
*
Замужество Катрин Денев с Дэвидом Бэйли (как и брак Брижит с Гюнтером Заксом) не было продолжительным. Оно продлилось не больше года. Эти две актрисы были совершенно разными. Немногое их роднило, пожалуй, лишь то, что они обе не впадали в меланхолию, когда их спутники оказывались в немилости. Да еще они обе, каждая по-своему, не допускали, чтоб им противоречили, привыкнув к тому, что на съемочной площадке удовлетворяются любые их желания.
В эпоху, когда я жил с этими божественными созданиями, ни Брижит, ни Катрин еще не стали «звездами», и к тому же они были очень молоды. И тем не менее я видел, как получила развитие такая общая их черта, как властность,— они не могли не командовать близкими людьми и потому постепенно окружали себя друзьями — мужчинами и женщинами, которые во всем им поддакивали.
Успех и к Катрин, и к Брижит пришел без большого труда и очень рано. И поскольку все доставалось им так просто, они, позабыв о важнейшем факторе успеха — везении, считали, что всегда и во всем поступали правильно. Джейн сильно отличалась от прежних моих жен. Строгая к самой себе, она умела быть внимательной к другим. В доме никто не осуществлял диктатуру. Я был более капризен, она — более вспыльчива, но власть мы делили поровну.
*
Странная революция, разыгравшаяся в мае 1968 года в Париже,— ее застенчиво называют «майские события» — поразила всех неожиданностью и размахом. В этот период Джейн решительно переменилась. Она и сегодня считает, что именно тогда все и началось. «Я всегда отделяла войну в Индокитае от американской авантюры во Вьетнаме,— говорила она.— Но в мае я встретила в Париже многих писателей, политических и профсоюзных деятелей, студентов — левых, правых, крайне левых и даже неисправимых коммунистов. И смогла понять, что это одна и та же война, даже если причины, выдвигаемые в оправдание Францией и США, были разными. Именно за эти несколько недель я поняла суть движения за мир во Вьетнаме, которое получило такой размах у меня на родине».
Как это ни удивительно, но новые политические убеждения Джейн нас не сблизили. Она пошла по пути, весьма отличному от того, которым я шел с отрочества. Я слишком многое видел во время оккупации и после освобождения. С шестнадцати лет я взял себе за правило: дабы не впасть в цинизм, хуже того, не испытывать горечь разочарования, надо пользоваться всем лучшим, что давала жизнь,— морем, природой, спортом, машиной «феррари», общением с друзьями и приятелями, искусством, пьяными ночами, красотой женщин, возможностью презирать общество. Я сохранил свои политические убеждения (я либерал, ненавидящий фанатизм и нетерпимость), но отказался от каких-либо политических обязательств. Я верил в достоинство личности, но потерял всякое уважение к человеческой породе.
Зато Джейн верила в судьбу человека, в политические обязательства и искала то дело, которому могла бы посвятить жизнь.
В «Добыче» героиня Джейн отрезала волосы, чтобы понравиться своему любовнику. Я снял крупным планом падающие под ножницами кудри, но воспользовался для этого париком. В фильме «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» Джейн повторила то же самое со своими настоящими волосами. Совпадение? В тот раз я впервые словно увидел новую Джейн с ее собственной жизнью. Бывают минуты сомнений, ссоры, угрозы развода... Все бывает в семейной жизни. Иногда потом все улаживается за минуту, иногда за несколько часов, в худшем случае — за несколько дней. Но я знал теперь, что начался процесс распада любви. Процесс необратимый.
Однако не случилось ничего драматического. Меня беспокоили не привязанность Джейн к работе и отсутствие тепла в повседневных отношениях. Меня смущал именно символический характер отрезанных волос — в нем я увидел стремление обрести новый облик, желание перемен. Этот символ сыграл роль разоблачителя. Он открыл мне глаза на реальность, в существование которой я бессознательно отказывался верить.
Я тоже был уже меньше влюблен в Джейн. Ее постоянная потребность действовать и все принимать всерьез начали утомлять меня. Я ведь влюбился в женщину честолюбивую, активную, наделенную здравым смыслом, но — уязвимую, готовую к спонтанным и неблагоразумным порывам, способную играть, делать глупости. И вот теперь я оказался рядом с монстром деятельности, подчас напоминавшим робота. Я, конечно, преувеличиваю, но только для того, чтобы меня лучше поняли.
Джеймс По написал режиссерский сценарий фильма «Загнанные лошади» и убедил продюсеров Виклера и Чартоффа дать ему постановку. Он же предложил Джейн Фонда на роль Глории. Это был сдержанный, почти застенчивый человек. Они ладили с Джейн. И тем не менее перед самым началом съемок его заменили Сиднеем Поллаком, и Джейн поддержала продюсеров.
Будущее показало, что все это не было случайностью. Но я считал, что снимать с картины человека, отнимать у него его детище (при том, кстати, что этому человеку ты обязан приглашением работать); заменять его другим режиссером — акция аморальная, варварская. Не могу сказать, что я был так уж удивлен решением продюсеров. Скорее — согласием Джейн. Меня поразило поведение женщины, столь известной своей приверженностью к социальной справедливости, осуждающей коррумпирующую власть денег и отсутствие человечности у хозяев Голливуда. Во Франции режиссер никогда не станет заменять другого, если только тот сам его об этом не попросит. Но в каждой стране — свои моральные критерии и свои привычки. Я не хочу критиковать Джейн или судить ее. Однако этот инцидент открыл мне одну сторону характера моей жены: способность отбросить сочувствие ради достижения лучшего результата. Интересы дела на первом плане.
Когда начались съемки, они поглотили Джейн целиком. Ее совершенно захватил образ героини. Она часто ночевала на студии в своей уборной и не разгримировывалась, чтобы вжиться в состояние Глории, которая уже падала от нечеловеческой усталости.
Иногда я брал Ванессу, и мы отправлялись проведать Джейн на студию «Уорнер», где шли съемки.
В этот период отношения Джейн с отцом наладились. Она была замужем, у нее был ребенок, она решительно вернулась в Голливуд и еще не выступала с речами по поводу Вьетнама. Генри был доволен.
*
Если сравнивать конец любви с болезнью в ее последней фазе, можно, продолжая аналогию, сказать и о ремиссии. Две недели, которые в конце сентября 1968 года мы провели в Сен-Тропезе, я вспоминаю, как последние действительно счастливые дни нашей семьи.
Мы жили в гостинице на пляже. Погода была прекрасная. Я снимал на пленку эти мгновения — прогулки в Рива, в пустынные бухточки, чистую и прозрачную воду, белый песок, голую Джейй на солнце, смеющуюся Ванессу в надувной лодке, торт с одной свечой... Ванессе исполнился год. Джейн фотографировала и смеялась, видя, как ее дочь, перепачкавшись шоколадным кремом, решает съесть и свечку. Мой фильм немой, но по губам можно догадаться, что она говорит: «Видно, что в ней течет русская кровь». Помнится, я ей ответил: «Русские не едят свечи». «Ошибаешься,— возразила Джейн.— Это известно всем».
Проблемы экзистенциального характера, которые на время оставили Джейн в покое, вновь овладели ею. Она по-прежнему не находила ответа на вопрос: «Чего мне не хватает в жизни для того, чтобы полностью себя реализовать?» Она искала. Искала...
Движение хиппи выдвинуло на первый план Индию и ее духовные обещания. Индию стали считать землей обетованной. Все, кто искал, могли найти ответ в стране мудрецов и духовных пастырей. Школьная подруга Джейн, сделавшая остановку в Париже по дороге в Бомбей, сыграла роль катализатора. Джейн решила последовать за ней: может быть, там она найдет ответ? Я думаю, она мечтала также о нескольких неделях одиночества вдали от меня и Голливуда, чтобы подумать.
Мы с Ванессой и ее нянькой Дот благоразумно ждали возвращения путешественницы. Она немного похудела, и явно не нашла там мира и благодати. Но если поездка не принесла ответа на ее личные проблемы, она позволила ей сделать большой шаг в политическом развитии. Она поняла; что борьба с социальной несправедливостью проходит не через спасение своей души или медитацию. Взволнованная увиденным, она была куда ближе к часу истины, чем сама себе представляла.
Зная, что наш разрыв был лишь вопросом времени, я мог бы сделать решающий шаг сам и взять все на себя. Я медлил — по нескольким причинам. Во-первых, для того, чтобы не подталкивать «эго» Джейн. Всего труднее быть тем, кого бросают, чем тем, кто бросает. Я не хотел вызывать у нее чувство горечи. В частности, из-за Ванессы. Я навсегда запомнил фразу Генри: «Нас, Фонда, не бросают». И выражение лица Джейн, когда она произнесла фразу отца. Но была и другая, более легкомысленная причина: создавшаяся ситуация не мешала мне. Я не мазохист, но мне нравилось быть в центре двусмысленной, смутной и запутанной ситуации. Это вносило перемены в рутину любви. И не было лишено приятности.
Джейн нашла свою дорогу. Наступил момент, чтобы сбросить старую кожу. Линять. Слова, которых я ждал от нее давно, она произнесла в нашем номере в отеле «Беверли Хиллз».
— Вадим, нам надо расстаться. Я по-прежнему очень люблю тебя, но мне нужно мое время, моя жизнь, моя свобода.
Некоторое время я молчал.
— А Ванесса? — спросил я.
Она тотчас заняла оборону. Ребенок был больным местом, которое затрагивало нас обоих. Ее тон стал агрессивен:
— Я знаю, это проблема. Но я ничего не могу поделать. Мы потом решим, как поступить. Сейчас было не время начинать боевые действия. Я ответил, что надеялся всю жизнь прожить
с нею, что верил в эту мечту и что мне немного грустно.
— Немного грустно? Это все, что ты можешь сказать?
Она посмотрела на меня так, словно я свалился с луны или прибыл из отдаленного района галактики. На самом деле я очень страдал, но не решался это сказать. Я никогда не мог разговаривать о своих личных переживаниях ни с друзьями, ни с женами, ни с матерью. Я никогда не рассказываю и о сильных физических страданиях: я могу пожаловаться на головную боль или на обожженный палец, но не на перелом ключицы...
Может сложиться впечатление, что наш развод объясняется только метаморфозой в характере
Джейн. Это не совсем точно. У меня есть слабости и недостатки, которые также сыграли свою роль. Но об этом мне не хочется говорить. Я привел все факты — выводы сделайте сами.
Джейн много разъезжала. Все ее время отнимала борьба за права женщин, индейцев, «черных пантер», угнетенных меньшинств и особенно движение против войны во Вьетнаме. Но она не бросила свою артистическую карьеру ради политики. Шла подготовка к съемкам «Клюта», ставшего вершиной ее карьеры — она получила свой первый «Оскар». Новым ее другом стал партнер по кино и товарищ по борьбе Дональд Сазерленд.
*
В начале зимы 1972/73 года я поехал в Роерс в Норвегии, где Джейн снималась в «Кукольном доме» у Джозефа Лоузи. Я был знаком с Лоузи и нанес ему визит.
— Вы были шесть лет мужем Джейн Фонда? — спросил он.
— Да.
— Вы, однако, в хорошей форме.
Сей слегка саркастический комментарий был в некотором роде оправдан. Другая его актриса, Дельфин Сейриг, тоже была активисткой движения за женскую эмансипацию и служила как бы французским отражением Джейн Фонда. Лоузи, вероятно, смог бы вынести их поодиночке, но выдержать двух этих суперфеминисток — это было выше его сил.
— Они спорят по поводу каждого плана,— жаловался он.— На днях Дельфин сказала мне, что то, как я прошу ее выпить чашку чая, намеренно носит сексуальный характер. Подчас я еле сдерживал себя, чтобы не покинуть съемку, и до изнеможения ходил и ходил кругами по снегу.
Лоузи засмеялся.
В тот же день Джейн постаралась остаться со мной наедине.
— Я беременна,— сообщила она мне.
Я не знал, надо ли ее поздравить, и сделал удивленное лицо.
— Я решила выйти замуж,— добавила она.
— Прекрасно.
— Только я не могу.
— Почему?
— Мы не разведены.
Об этой детали я совсем забыл. Так как между нами никогда не было финансовых проблем или спора по поводу Ванессы, решив разойтись, мы совсем забыли о необходимых формальностях.
— Кто отец?
Мне всегда было трудно удержаться от искушения подразнить ее. Даже в самые деликатные или драматические моменты жизни. Она неизменно мне прощала. Неизвестно почему.
Разумеется, я знал, что отцом был Том Хэйден. Уже много месяцев американская печать писала о романе Фонда и Хэйдена.
Я легко представил себе первую встречу двух этих лидеров политического движения: Цезарь и Клеопатра, Жанна д'Арк и де Голль — что-нибудь в этом роде. Ничего похожего. Они познакомились на митинге при свете прожекторов.
— Почему ты выходишь замуж?
— Разве я когда-нибудь высказывалась против института брака,— вздохнув, ответила она.
Когда Джейн приезжала в Париж, она жила у нас. В большой квартире она принимала лидеров крайних левых, скажем, Режиса Дебрея. В тот же самый момент в другом углу квартиры, в другой гостиной, президент Франции Валери Жискар д'Эстен пил чай с моей новой женой Катрин Шнейдер , которую он знал больше десяти лет и очень любил.
— Кого это принимает Джейн? — спрашивал он.
— Террориста, маоиста и председателя троцкистского движения,— отвечала Катрин очень светским тоном, наливая молоко в чашку своего гостя. (Как и я, она обожала дразнить людей.)
Вернувшись из своей поездки в Ханой, вызвавшей ожесточенные дискуссии, Джейн провела две ночи на авеню Ле-Плей с Томом Хэйденом и их сыном Троем. Нам нанес визит президент Жискар д'Эстен. Он разговаривал с Джейн, заинтересовавшись ее рассказом о войне во Вьетнаме и ее встречах с коммунистическими руководителями. Том вернулся из кухни с куриной ножкой, с которой стекал соус. Он сел на пол и начал есть руками. Я видел испуганное выражение на лице Катрин, не спускавшей глаз с капельки жира, угрожавшей прекрасному ковру, который был куплен совсем недавно в Нью-Йорке. Жискар, в свою очередь, краешком глаза с удивлением наблюдал за непосредственным поведением Хэйдена, забавляясь страхом Катрин.
— Эти молодые американские политики ведут себя совершенно раскованно,— заметил он позднее, когда Том ушел спать.
Ему вдруг пришла в голову мысль, которая его озадачила:
— Вы не считаете, что он когда-нибудь станет президентом США? — спросил он меня...
Джейн взяла на себя роль, выходившую далеко за пределы забот «звезды» кино. Символизировать
мечту современной женщины — нелегкий труд. Политик, активная деловая женщина, поддерживающая карьеру мужа, преданная мать, продюсер, писательница, международная «звезда» — не много ли это для одного человека? Были случаи, когда одна обязанность быть «звездой» заводила актрис в тупик. Лично я никогда бы не смог вести тот образ жизни, который вела Джейн.
Прибыв в двадцать три часа из Нью-Йорка, Чикаго или Канзас-сити, где она проводила политический митинг, Джейн приступает к разбору почты, вызывает по телефону мужа в Сакраменто (выбранный в парламент штата Калифорния, Том проводил несколько дней в неделю в столице штата) и готовится к следующему дню. В постели она старается прочитать статью или сценарий и засыпает на первой странице. Но в шесть утра Джейн уже на ногах. В доме нет прислуги. Она выпивает фруктовый сок и что-то жует, просматривая заметки для своей будущей книги или предстоящей речи. Затем она пробегает несколько километров. В восемь я присоединяюсь к ней вместе с Ванессой в СМАШЕ — Сантамоникской начальной школе, где она встречается с учителями. Джейн волнует образование дочери, и она просит, чтобы дневник ей доставляли не ежемесячно, а раз в две недели. Директриса соглашается. Учителя довольны Ванессой. Но как и большинство способных детей, она манкирует занятиями. Однако отметки у нее превосходные: пятерки по всем предметам. В восемь тридцать встреча заканчивается.
— Я немного разочарована,— признается мне Джейн с легкой улыбкой.— Похоже, Ванесса становится более собранной, когда живет у тебя.
— Потому что она не рассчитывает на меня, не ждет, что ее разбудят и поторопят. Обычно по утрам я сплю.
Джейн уезжает из школы за рулем «фольксвагена» (у нее есть большая машина для поездок на ранчо в Санта Барбара). В девять она отправляется в один из центров аэробики. Здесь, как хорошая ученица, она мучает в течение часа свое отказывающееся стареть тело. Вернувшись домой, принимает душ, причесывается, гримируется — слегка — и звонит по телефону.
В одиннадцать тридцать она у себя в конторе. Вместе с секретаршей Дебби решаются несколько личных дел, подписываются чеки и письма. Затем следует совещание с другими сотрудниками относительно производства фильмов. В тринадцать тридцать очень легкий обед в студийной столовой со сценаристом будущего фильма.
Вторая половина дня у нее такая же напряженная. Интервью для предстоящей телепередачи. Встреча с подругой, отвечающей за борьбу с новыми законами администрации Рейгана, который старается потихоньку «слопать» привилегии, добытые женщинами за два десятилетия. К восемнадцати часам она возвращается домой, проводит какое-то время с сыном Троем. Отдает распоряжения садовнику, звонит по телефону. Затем отправляется на кухню, чтобы приготовить еду. Меню здоровое, очень простое, конечно, к великому огорчению Ванессы, которая вместе с французскими хромосомами унаследовала склонность к более изысканной пище.
Из Сакраменто приезжает Том Хэйден. После ужина собрание с сотрудниками Тома для выработки дальнейшей стратегии на ноябрьских выборах.
В двадцать три часа Джейн поспешно собирает чемоданчик: на другое утро в 7.45 она улетает в Майами.
Не знаю, оценит ли Джейн такой портрет суперженщины. Но это типичный день ее жизни. Разумеется, бывают «ремиссии». Она находит время, чтобы повидать друзей, из которых далеко не все принадлежат к ее политическому окружению. Охотно ходит на концерты рок-музыки и водит детей в кино. Случается, она заходит ко мне (за книгой для Ванессы) и часами болтает о чем угодно, забывая о потерянном времени. Два часа безделья — это для нее невероятная роскошь... Потом она стремительно вскакивает и говорит:
— Я опять отлыниваю от дел!
Для некоторых Джейн — опасная экстремистка, фанатичная феминистка, для иных — передовая женщина, борющаяся за социальную справедливость. Но и те, и другие задают один и тот же вопрос: есть ли сердце у этой удивительной машины, которая добилась успеха во всех своих начинаниях?
Я отвечу на примере отношений Джейн с отцом. Генри не был экспансивной натурой, но с годами он стал более откровенен с дочерью. Тридцать лет Джейн ждала этого чуда, и в последние годы они очень сблизились. Но судьбе не угодно было принести настоящий мир в ее отношения с Генри. Джейн глубоко сострадала своему отцу, которого унесла долгая и неизлечимая болезнь. Глядя в голубые глаза Джейн, следя за выражением ее лица, я догадывался о состоянии Генри, не задавая вопросов.
Ее горе, когда он умер, скрытое, но глубокое, было горем женщины, которая умеет любить.
Однажды, когда мы прогуливались в окрестностях ее ранчо в Санта Барбара, я спросил Джейн:
— Практически ты добилась всего, чего хотела. Но если бы ты могла загадать еще одно желание, что бы ты себе пожелала?
Она остановилась и присела рядом с кустарником дрока, чтобы подумать. А затем ответила:
— Вырасти... но не внешне. Я хотела бы вырасти внутренне. Лучше разбираться в вещах изнутри.
*
Хотя Катрин Денев и француженка и у нас общий ребенок, у меня было куда меньше возможностей видеться с нею, чем с Джейн Фонда.
Последняя встреча оставила у меня очень приятное воспоминание. Это было лет десять назад. Катрин всюду появлялась тогда с Марчелло Мастроянни, который был в нее очень влюблен. Однажды вечером мы все трое ужинали в Париже в симпатичном ресторане на левом берегу Сены.
Мне очень нравился Мастроянни. Он был очарователен — смешной, нежный и пресыщенный, я уж не говорю, разумеется, о таланте. В тот вечер мы крепко выпили. Катрин была очень весела. Перед уходом я уговорил хозяина отдать мне огромный букет, украшавший бар ресторана, и подарил его Катрин. Марчелло рассердился, ему было обидно, что не он это придумал.
— Ты вырвал у меня цветы из зубов,— сказал он.
Мы сели втроем в мою машину, и Катрин попросила отвезти Марчелло в его отель. Что я и сделал. Затем я отвез ее к ней домой и поцеловал, прежде чем попрощаться.
Если она собиралась подразнить Марчелло, чтобы вызвать его ревность, ей это вполне удалось. Когда мы с ним встретились снова, он признался, что в какой-то момент во время ужина почувствовал себя третьим лишним.
— Вы напоминали двух сообщников. Смеясь, вы понимали друг друга с полуслова... Я даже подумал, не влюблена ли она в тебя по-прежнему.
Я сказал, что если ему и предстоит когда-нибудь ревновать ее к кому-то, то во всяком случае не ко мне.
Марчелло утверждал, что женщина всегда выгоняет мужчину, и рассказал, что у него произошло с Фей Данауэй. Они любили друг друга и жили вместе в Нью-Йорке. Она все время повторяла ему: «Мне не по себе, когда я не дома».
Чтобы ее успокоить, он купил (или снял, уж не помню) для нее квартиру.
— Теперь уже я жил у нее,— сказал Марчелло.— Ничего не изменилось. Спустя несколько дней она остановила меня в коридоре и показала на собранные чемоданы. И даже не объяснила, почему я был так резко выставлен вон.
Он убежден, что Катрин тоже однажды выставит его за дверь.
— Надо признать, что я далеко не ангел,— признался он.
*
Мой сын Кристиан, когда жил у меня, привозил целый чемодан с вещами и список всех этих вещей. Если по возвращении чего-нибудь недоставало, Катрин ругала мальчика, а меня упрекала в том, что я поощряю его неаккуратность. Тогда мы завели обычай засовывать под кровать его нераскрытый чемодан и отправлялись покупать новую одежду.
Я привожу этот анекдот, чтобы объяснить, что с Катрин у меня всегда было ощущение, будто меня подозревают в чем-то порочном, часто безосновательно, согласно «внутренней убежденности» следователя. Теперь мне это больше понятно, когда я знаю, что Катрин вслед за Брижит была выбрана в качестве модели для образа Марианны: значит, я был спутником жизни двух француженок, которые подарили свои лица Республике — единственные за все сто девяносто лет ее существования... Таков мой способ выглядеть добрым республиканцем.
От того, чтобы Джейн стала первой женщиной президентом США, ее отделял один шаг.
*
Свергнутая с трона Марианна — Брижит Бардо не смогла, как мне кажется, осуществить переход от детства к взрослой жизни. Просто она перешла от плюшевых зверюшек к живым — из плоти и крови. Все газеты последние двадцать лет пишут о ее крестовом походе в защиту брошенных собак или обезьян, над которыми производят разные научные опыты,— в защиту всех, кто страдает и не может пожаловаться. Брижит, которая отказалась поехать в Голливуд, чтобы заработать состояние, потому что не любит ездить, отправилась на край света, на Аляску, чтобы спасти детенышей тюленей. Брижит борется за животных с той же искренностью и энергией, которые Джейн вкладывает в борьбу на благо человечества.
Десять лет назад, когда Брижит бросила кино, многие люди говорили, что она сделала неверный ход. Я же был уверен, что она была совершенно искренна. Она не могла даже на экране стать взрослой, не могла даже на экране жить настоящими проблемами взрослого человека. Она не изменила маленькой Брижит. Она попрощалась, сделала реверанс как раз вовремя...
P. S. Завершив публикацию книги Роже Вадима «Три самые прекрасные женщины», мы получили журнал «Пари-матч», оповещавший читателей об очередном бракосочетании теперь уже шестидесятитрехлетнего автора и героя этих заметок, признанного в парижских кинокругах «мужчиной номер один» [1991 год - Е.К.]. Счастливой новобрачной стала известная французская актриса Мари-Кристин Барро. Поздравляем и — продолжение следует?
