Большинство из нас знает Михаила Козакова бесконечно талантливым, доброжелательным, очаровывающим даже в игре отрицательных персонажей, как это было в «Убийстве на улице Данте» или в «Человеке-амфибии». Каким, помимо этого, знали его вы? Каково это все-таки было именно с женской стороны – извините за банальную постановку вопроса – жить с человеком такого масштаба?
– Для меня это до сих пор остаётся вопросом – каким был Козаков. Наверное, таким, каким он был в восприятии разных людей. То есть разным. Это вообще трудно – отделить публичное от личного. Особенно в этой профессии. Но могу сказать из своего опыта работы с самыми разными актерами, что Михаил Михайлович никогда не был только актером. Это знают все, кто с ним когда-либо общался. Он вобрал в себя практически всё: блестящий мемуарист, писатель, режиссёр, создавший культовые фильмы, разноплановый актёр.
Но главной его страстью была любовь к поэзии. Он был одним из немногих, кто собирал полные залы интеллектуалов, готовых слушать почти три часа сложные поэтические тексты. Такое практически ежедневное и многолетнее соприкосновение с поэзией, пожалуй, и сформировало его личностные качества. Бесконечные сомнения и стремление осознать смысл жизни. Это – удел Личностей. Кого бы из великих мы ни взяли для примера, везде вы услышите в разных интерпретациях, по сути, один вопрос, который прозвучал ещё у Пушкина: «Жизнь, зачем ты мне дана?» Этот главный вопрос приводил к депрессиям, сложным взаимоотношениям – в первую очередь, с самим собой, но это не могло не затрагивать и самых близких. Так что жизнь нашу с ним легкой не назовёшь.
Догадывались ли вы об этом в тот момент, когда только познакомились с Михаилом? И как произошло знакомство?
– Я, конечно, была слишком молода и неопытна, чтобы понять все эти внутренние процессы, раздирающие его душу. Склонность к депрессиям – это затаившийся зверь, поджидающий слабую жертву. Козаков был человеком, совершенно не умеющим отдыхать, его счастьем, мукой и наслаждением была профессия. Когда наступали паузы, тут же появлялись страхи, неуверенность... Мы познакомились случайно, в актерском клубе, и больше никогда не расставались. Мне было очень сложно и совсем не было времени «для разбега» и осознания того, что на меня свалилось. Он был намного старше, со всем своим опытом жизни и привычками, с огромной популярностью, публичностью, частью которой невольно стала и я. Сегодня, вспоминая первые годы нашей совместной жизни, я понимаю, что, наверное, моя молодость, наивность, обожание, одержимость и желание взять на себя все, что мешает ему работать и созидать, – вот что придавало мне силы. Я могла, без преувеличения, сдвинуть горы. А ещё маленький ребёнок, мальчик Мишка, и переезд в абсолютную неизвестность, на чужбину, в Израиль, ставший сегодня для меня родным домом.
Сложно сейчас даже представить, что переживали Михаил и его артисты в первые годы в Израиле, как они умудрялись заучивать роли на непонятном им иврите. Помните, как это происходило? Как это отражалось на настроении, эмоциональном состоянии?
– Мы тогда прожили в Израиле четыре с половиной года. Каждый день из них – сражение, стресс. Это очень большая тема, её не опишешь в интервью. Но могу только сказать, что я была свидетелем величайшей мощности характера и целеустремленности. День и ночь в нашем доме звучали тексты ролей на иврите. И Козаков в результате блестяще сыграл роль Тригорина в «Чайке» на сцене государственного Камерного театра в Тель-Авиве. Это было выдающимся событием для нас во всех смыслах. Потом были ещё роли, и это было настолько сложно, что я в какой-то момент поняла, что нужно что-то делать, создавать творческий тыл, так сказать. К этому моменту появились инвесторы, которые организовали производство спектакля по пьесе, выбранной Михаилом Михайловичем, под названием «Возможная встреча». Нужно отдать должное смелости этих самых инвесторов, решившихся на такой шаг. Это можно объяснить только тем, что они были абсолютно не театральными акулами, но бизнесменами с интуицией, не поддающейся никакой логике. Пьеса была совсем не коммерческой, персонажи – композиторы Бах и Гендель, ведущие непростые, мягко говоря, разговоры. Но спектакль стал культурным взрывом на русскоязычной «улице» Израиля. Он пользовался невероятным успехом. Спустя год инвесторы подустали от этого эмоционального бизнеса, и я выкупила спектакль. Так начался наш собственный театр. Участвовали в спектаклях израильские русскоязычные актеры, а также российские, такие как Татьяна Догилева, Светлана Немоляева, Ольга Аросева, Алла Балтер и другие. Я организовывала гастроли, был успех, а главное – интенсивная творческая жизнь моего мужа.
Но все-таки в какой-то момент вы решили вернуться в Россию.
– Интересно и противоречиво складывался тот период нашей жизни. С одной стороны, многое удавалось, создавалось, мы даже второго ребёнка родили, девочку Зою, похожую как две капли воды на своего папу и бабушку, в честь которой она и была наречена. Козаков начал преподавать в одной из лучших театральных школ, студенты его обожали, многие из них впоследствии стали звёздами. С другой стороны – стресс и напряжение даром не проходят. Я чувствовала эмоциональную усталость, потому что к этому моменту на мне одной была серьезная нагрузка: маленькие дети, муж, требующий львиную долю внимания, и наш театр. Я стала раздражительной. Ссоры, которых никогда прежде не было, боль, обиды – вот цена вопроса.
Вместе с тем посыпались приглашения на съемки в России. В какой-то момент стало очевидно, что работа – там, и зритель наш тоже там. И вообще, пришло время перемен. Так мы оказались опять в Москве. Хотя было получено соблазнительное предложение от тогдашнего мэра Петербурга, Анатолия Собчака, переехать туда в прекрасную квартиру в центре города, ну и получить всяческую поддержку. Михаил Михайлович мужественно отказался от искушения. Хотя на его месте кто-то квартиру на всякий случай оформил бы в собственность, а там уж как получится. Это, кстати, ещё одна черта Козакова – предельная чистоплотность и обязательность.
Мы много работали, выпускали спектакли в нашем театре, Михаил Михайлович также принял предложение театра им. Моссовета сыграть роль Шейлока в спектакле «Венецианский купец», а потом короля Лира. Вообще вся наша с ним жизнь была одним ярким событием. Но это были яркие радости и яркие печали. Никогда не было «нормальной» жизни. Когда накал страстей стал зашкаливать, я взяла детей и уехала в Израиль.
Чем стал для вас второй приезд Михаила в Израиль? Почему вы пошли на воссоединение?
– Воссоединения не было, потому что не было и расставания – мы оставались близкими и родными людьми, росли наши дети. Поэтому, когда раздался тот сакраментальный звонок абсолютно растерянного человека, который сказал, что он больше не может так жить и хочет переехать к нам, я услышала не просто очередной приступ меланхолии, а вопль о спасении. Михаил Михайлович прилетел, я его с трудом узнала. Изможденный, растерянный. Он плохо себя чувствовал, не мог спать, курил по три пачки сигарет в день. Тому было много причин, но мне совсем не хочется говорить о быте, тем более искать виноватых. Это его тернистый путь, это его дорога, и это было его последним, завершающим путешествием. Как раненый зверь, он интуитивно пришёл туда, где может найти последнее пристанище. Я и дети были рядом, приезжали старшие дети, они общались, прощались. Это был трагический и великий период Ухода. Козаков пришёл в этот мир выполнить свою миссию. Он никогда этого не осознавал, просто не мог жить иначе. Огромное количество людей подходили после выступлений и благодарили за то, что он открыл им мир поэзии, стихи Бродского, что он изменил их жизнь. Огромное количество людей все эти пять лет говорят о том, что им его не хватает. И это прекрасно. Светлая память тебе, дорогой Миша, пусть душа твоя мятежная найдёт покой и умиротворение...
Беседовала Анна Гольдберг
