Замкнутый цикл

Подходила к концу последняя смена Митрича. Оставался последний час последнего рабочего дня на человекоперерабатывающем заводе, где он честно отработал тридцать два года. Завтра начиналась пенсия.
Но думать об этом было странно и страшно. Пенсия означала, что Завод исчезнет из жизни Митрича. А представить это ему было трудно.

Митрич с привычным усилием нажал на рычаг, и металлический лоток конвейера опрокинулся, вывалив из себя несколько голых мертвых тел. Тела глухо шмякнулись в утилизатор.

Митрич подошел к краю “мясорубки” — так на заводе называли утилизатор — и заглянул вниз.

Агрегат для первичной переработки представлял собой встроенный в пол прямоугольный металлический короб с мощным валом в нижней части. На вал были насажены массивные стальные диски неправильной каплевидной формы, острые концы которых загибались по часовой стрелке. Положение “капли” каждого следующего диска отставало на несколько градусов от предыдущего, что при вращении создавало иллюзию движения спирали.

«Бройлер» — так на профессиональном жаргоне называли труп — попадая в мясорубку, превращался в однородное месиво за несколько полных оборотов вала.

Далее биомасса поступала на следующие этапы переработки: фильтрацию, перетирку, обогащение и так далее. Однако эти процессы мало интересовали Митрича. Как из исходного сырья получается “Народный продукт”, он знал лишь в общих чертах и немногим больше, чем обычный обыватель, каждый день получающий продукцию Завода в универсамах.

Например, Митрич знал, что более дорогой “Volksprodukt”, хоть и носил немецкое название, делался тут же. В нем было чуть меньше пальмового концентрата и чуть больше загустителей и красителей. На этом фактические различия кончались, что никак не сказывалось на восприятии потребителями идентичных, по сути, товаров: один талон на “Volksprodukt” приравнивался к двум на обычный “Народный продукт”.

Митрич подошел к пульту запуска утилизатора и, не торопясь нажимать кнопку “пуск”, еще раз посмотрел на трупы сквозь грязное стекло, защищавшее оператора от брызг. Когда трупы утилизировались, из них могли вылетать осколки костей, ошметки внутренностей или куски кала.

Крови почти не бывало, если не считать смен, когда на утилизацию привозили граждан, достигших пост-пенсионного возраста. Большинство предпочитало в бессознательном состоянии вываливаться из лотка, предварительно нанюхавшись хлороформа, но некоторые бодро раздевались, аккуратно складывали одежду, словно перед купанием, и, перекрестившись или сказав что-нибудь вроде “наконец, отмучился”, самостоятельно залезали в “мясорубку”.

Каждые три дня Митрич тщательно чистил утилизатор, смазывал шестеренки, проверял работу агрегата на холостом ходу. Митрич любил мясорубку, любил свою работу, любил Завод. Сейчас, задумчиво рассматривая застывших в нелепых позах “бройлеров”, он вдруг четко осознал, что не хочет на пенсию.

Митрич нажал на красную кнопку и мясорубка завертела своими дисками. У одного из “бройлеров” лопнул уже надувшийся от трупных газов живот, выпустив белесую струйку пара. Не прошло и минуты, как от тел ничего не осталось. Колеса утилизатора вертелись теперь впустую, но Митрич не мог оторвать от них взгляда. Что-то невообразимо прекрасное и гармоничное ощущал он, следя за бесконечным вращением стальных дисков…

Чья-то рука хлопнула его по плечу. Митрич нажал на кнопку “стоп” и повернулся. Рука принадлежала начальнику цеха Крыму Алексеевичу, смекалистому и справедливому мужику, годившемуся Митричу в сыновья.

— Ну что, Митрич? — весело спросил Крым Алексеевич. — Все трудишься? До последнего? И опять без респиратора, — начальник добродушно погрозил пальцем.

Митрич скромно улыбнулся в ответ и неопределенно развел руками. Точнее одной рукой и одной культей. Левой руки ниже локтя он лишился много лет назад.

— Наш человек! — Крым Алексеевич еще раз похлопал Митрича по плечу, а затем протянул ему красивый листок из плотной бумаги. — На, читай!

Листок оказался почетной грамотой, которая выражала благодарность от имени Завода за достойный труд и подвиг дожития до пенсионного возраста.

— Ты ведь у нас первый за четыре года, кто до пенсии дожил, — сказал Крым Алексеевич. — До тебя Никифор был из крематория. А потом никого, — лицо начальника стало немного озабоченным. — Мне уж сверху-то говорят, мол, что это у вас Люди Труда мрут как мухи. А что я им отвечу? А? Что везде мрут? Токмо это не аргумент, сам понимаешь. Так что завтра — на пенсию. Утром придешь — мы тебе торжественные проводы устроим, вручим удостоверение ветерана Великого Отечественного Труда и кой-какой презент, а потом три года отдыха.

Начальник цеха говорил с таким воодушевлением, что чувствовалось, что он и сам хочет на пенсию. Впрочем, его желание побыстрее достичь пенсионного возраста компенсировалось нежеланием достигать постпенсионного возраста. Поэтому особой зависти по отношению к Митричу Крым Алексеевич не испытывал.

***

Спустя неделю пребывания на пенсии Митрич окончательно понял, что такое настоящая тоска.

Жил он буквально через дорогу от Завода, и поэтому каждый день часами сидел у окна и наблюдал за Его жизнью. Из-за бетонного забора, покрытого бесконечной колючей проволокой, на него смотрели черные окна цехов. Ритмично работали огромные перемешивающие агрегаты, издалека похожие на нефтяные качалки. Уверенно крутились шестерни основного конвейера. Непрерывно дымил заводской крематорий.

Митрич смотрел на выходящий из огромной трубы дым, поглощаемый свинцово-серым небом, и задумчиво вертел в руках почетную грамоту.

***

Трупы гомосексуалистов и больных заразными болезнями на переработку не отправляли, а сжигали в крематории при заводе. И если с больными было все очевидно, то почему нельзя использовать для получения «Народного продукта» содомитов, это Митричу долгое время было совершенно непонятно. В конце концов, какая разница с точки зрения питательной ценности.

— А ты не знаешь? — удивился как-то сосед Леха, когда они с Митричем одним осенним вечером пропустили по рюмке боярышниковой настойки. — Столько лет работаешь на человекоперерабатывающем заводе и не знаешь? Ну ты даёшь!

— Да рассказывай уже, — поморщился Митрич.

— Ты про эффект от ГМО слыхал? — серьёзно спросил Леха.

Митрич отрицательно помотал головой. При упоминании аббревиатуры ГМО ему стало не по себе — непроизвольно нахлынули пугающие обрывки воспоминаний о боях против ГМО-карателей Яроша на Домбассе.

— Ты если съешь что-нибудь, что содержит посторонний ген, то этот ген в тебя встроится, — Леха задумался. — Ну, например, сожрешь рыбу с геном помидора — в тебя встроится ген помидора.

— И что будет? — спросил Митрич.

— Да хер его знает. Может, ничего не будет, продристаешься просто и все. А может, если не повезёт, мутируешь.

— Чего сделаю?

— Ну, мутируешь. То бишь приобретешь какие-нибудь свойства помидора. Поэтому ГМО в России и запрещено.

— А какие свойства помидора я могу приобрести? — Митричу стало очень интересно, но Леха его разочаровал.

— Я ебу, что ли? — почему-то разозлился он. — Я же не учёный. Но одно понятно, что ничем хорошим это приобретение для тебя не закончится.

— Ну, ладно, понятно, — Митрич почесал нос. — Но дырявые-то тут каким боком?

— Дак они же тоже гены содержат. И ген гомосятины в том числе Это ученые уже лет двадцать как доказали. Вот сожрешь «Народный продукт» из пидора, а назавтра потянет тебя по мужицким елдакам прыгать.

— Погоди-ка, — Митрич подозрительно глянул на соседа. — Так ведь дырявые такими не рождаются. Они в педерастию ударяются под воздействием пропаганды.

Леха громко и обидно расхохотался.

— Ты чего? Попов наслушался? — Леха фыркнул. — Каким таким образом можно нормального мужика распропагандировать, чтобы он в жопу давать начал? А?

— Ну не знаю, — замялся Митрич, вопрос поставил его в тупик. — Фильмы какие-нибудь показывать. Или там листовки подбрасывать.

— И много ты таких фильмов видел? — саркастично спросил Леха. — А если бы и увидел, то проблевался бы только да еще раз порадовался бы, что не жопошник.

… Через час Леха ушел, а Митрич почувствовал в душе неприятный осадок. Почему-то ярко вспомнилось то роковое утро, когда он потерял руку. Крепко заснув в окопе, Митрич увидел кошмар, содержание которого позабыл сразу же после того, как проснулся с криком. Одновременно с ужасающим пробуждением началась атака ГМО-солдат. Не разобравшись, что происходит, Митрич выскочил из укрытия, и тут же был отброшен назад на дно окопа. Выстрелом ему оторвало левую руку почти до локтя. И это было своеобразным везением — обычно ГМО-каратели Яроша не промахивались.

Вокруг раздавались автоматные очереди и остервенелый мат, но Митрич этого не слышал. Он сидел, прислонившись спиной к мешку с песком, и словно завороженный глядел на свою истекающую кровью культю.

— Ну пиздец! — раздался над самым ухом бесконечно далекий голос соратника-ополченца Пирдухи. — Где санитары, блядь?!

Потом Митрича кто-то куда-то тащил. Тащил, скорее всего, тот же Пирдуха, всего через месяц сгинувший где-то под Горловкой.

Митричу стало грустно. Он оглядел темную — за окном были глубокие сумерки — обшарпанную кухню, налил боярышниковой настойки и выпил за упокой души павшего товарища.

В тот вечер Митричу очень хотелось рыбы и помидоров. Он не ел их уже много лет.

Но теперь, на пенсии, больше всего Митричу хотелось вернуться на Завод.
***


Митрич просил, чтобы ему позволили посещать Завод. Хотя бы время от времени, например, по выходным или первого мая. Митричу, конечно, так этого и не разрешили, хотя за него ходатайствовали и начальник цеха, и глава профсоюза, и даже директор завода.



— Я понимаю, что он Ветеран, — холодно отвечал на все уговоры начальник 2-го отдела, — но у нас тут режимный объект, а не проходной двор. Мало ли что в голову взбредет этому вашему Ветерану. Вдруг он, пока никого рядом не будет, в утилизатор прыгнет, а предварительно сибирской язвы нажрется? Кто будет отвечать?



Переубедить продовольственных особистов так и не удалось, поэтому за три года пенсии Митрич побывал на Заводе всего дважды. Один раз в актовом зале заводоуправления на скучном юбилее предприятия, а второй — на своем бывшем рабочем месте. Этот день, в отличие от юбилейного, был для Митрича поистине праздничным. Его пригласили провести экскурсию по участку для детей младшего школьного возраста, объяснить, зачем нужен и как работает утилизатор, а также своим примером показать, что позитивный производительный труд не только укрепляет Государство, но и приносит радость.



— Слыхали, малята, — говорил Митрич любопытным, но притихшим от увиденного ребятишкам, — такую русскую народную поговорку — «Труд делает свободным»? Многие этого не понимают. Мол, как так? Как же труд делает свободным, ежели тебе каждое утро нужно тащится на Завод и вкалывать там от звонка до звонка? А я вам так скажу: труд освобождает внутренне, духовно, так сказать. Я когда тружусь, я полностью свободен от сомнений и проблем всяких житейских. Жму на кнопки, тяну рычаги, чищу агрегат, стекло вот, — Митрич кивнул на защитное стекло оператора, — протираю, а мир при этом вокруг становится прост и понятен. Вот в этом-то свобода и есть.



Потом он показывал школьникам, как скидывать лоток, как включать мясорубку, как уменьшать или увеличивать частоту вращения. Было видно, что детишкам и самим хочется нажимать на кнопки, но этого Митрич позволить не мог. Инструкция строго-настрого запрещала. 



— А сейчас, ребята, — хорошо поставленным баритоном произнесла классная руководительница, — мы на живом примере увидим, как работает данный агрегат. У нас в гостях заслуженный постпенсионер Александр Иванович Курносов, у которого сегодня торжественный день — он отдает свой последний долг Родине.



К утилизатору подошел старый угрюмый мужик и начал медленно, с достоинством раздеваться. По выражению его лица было видно — он не считает, что что-то кому-то должен, особенно Родине. Но, с другой стороны, ощущалось, что человеком он был серьезным, добросовестным, и Священный Порядок ценил превыше личных желаний, обид и амбиций.



На спине Александра Ивановича имелась огромная, почти выцветшая татуировка в виде двух условных человечков, символизирующих содомитский половой акт. Вместо голов у человечков были знаки: свастика у пассивного педераста, и пятиконечная звезда — у активного. Над этой картинкой была искусно вытатуирована фраза : “Можем повторить!”
Буквами в старославянском стиле.



Курносов повернулся к школьникам.



— Ну, что сказать вам, ребятушки? — его голос был глух, но звучал твердо. — Пора мне. Отжил я свое. Отжил и честно отработал. Чего и вам желаю. Берегите Россию!



Постояв еще несколько секунд, глядя куда-то во внутренние дали, Курносов развернулся и, кряхтя и сопя, залез в утилизатор. Почти одновременно дети стали тянуть головы и вставать на цыпочки. Им хотелось увидеть, как мясорубка обработает заслуженного постпенсионера, но заглядывать в утилизатор было запрещено. Более того, стоять полагалось на расстоянии, за специальной желтой линией, во избежание попадания брызг.



Курносов, как настоящий Человек Труда, решил утилизироваться “на живую” — без хлороформа. 

— Поехали! — крикнул он из мясорубки.

Митрич нажал кнопку.

Дети замерли, а через несколько секунд, когда жуткие вопли умолкли, захлопали в ладоши.



***



Три долгих года остались позади, и для Митрича пришел день возвращаться на Завод. Возвращаться не по прошению и высокому соизволению особистов, РАНО и профсоюза, а по праву Гражданина, достигшего постпенсионного возраста.



Провожать заслуженного утилизатора собрались несколько десятков человек: начальник завода, директор цеха, ребята с участка фильтрации и парни из крематория, пара технологов и даже вечно угрюмый начальник бюро пропусков.



Торжественные речи и рукопожатия Митрич помнил плохо. Словно в тумане видел он лица бывших коллег, словно издалека слышал поздравления. Все это казалось лишним и каким-то нереальным. В отличие от утилизатора, который все время притягивал взгляд Митрича и ощущался как некий центр всей существующей реальности, ее первопричина.



— … “Русский! Накорми русского!” — в этих словах скрыта глубочайшая мудрость. — Директор завода читал по бумажке. Читал скучно и тихо, — Они отражают подлинное единство народа, когда каждый из нас является частью целого не только в языковом, этнокультурном и религиозном, но и в самом прямом, биологическом, смысле…



Митрич слушал вполуха. Он дрожал от радостного страха и тревожного нетерпения.



Наконец директор закончил говорить, аккуратно сложил бумажку во внутренний карман пиджака и вяло захлопал. Собравшиеся присоединились к нему — получилась довольно громкая, хотя и непродолжительная овация. 

Наступила тишина, и Митрич вдруг почувствовал уверенность. Нет, страх не прошел, но он отошел на задний план, как обычно.



Митрич стал раздеваться. За многие годы он приноровился снимать одежду одной рукой, поэтому уже через минуту был готов. Кто-то подбежал к нему, спросил про хлороформ, Митрич отрицательно качнул головой.



— Ну, с Б-гом, — вздохнули из толпы. 

Митрич ловко спустился в утилизатор. И привычно осмотрел диски знакомого до боли аппарата. Чистили их хорошо, что порадовало Митрича. Не порадовал запах — поддонам, похоже, внимания уделяли меньше.



“Ну, ничего. Оператор еще молодой, наверное. Со временем научится”.



Митрич вдруг понял, что так и не рассмотрел оператора, стоявшего все это время за мутным стеклом. 

“Как он хоть выглядит?”



Осторожно встав на четвереньки на диски утилизатора, Митрич поднял голову. Защитное стекло возвышалось прямо перед и над ним. А за ним маячил смутно знакомый силуэт.



“Где-то я его видел… но где?” 



Человек за стеклом смотрел на Митрича, черт его лица было не разобрать.



— Давай! — лениво скомандовал директор завода.



Человек за стеклом глянул на директора, кивнул. Затем снова посмотрел на Митрича, помахал ему левой рукой — точнее, культей почти до локтя, а правой нажал на кнопку “пуск”.



“Это же…”



Болевой шок от перерабатывания заставил Митрича потерять сознание…



*** 



Митрич проснулся от страшного сна, но не закричал, а как-то неестественно глубоко, со стоном вздохнул. Что его так напугало и что вообще ему снилось, этого он вспомнить не мог. 

Митрич протер глаза, осознавая, что сидит в окопе. И, что он, видимо, заснул, разморившись на солнце. Ни о чем другом ополченец подумать не успел — послышалась стрельба. Похоже, началось контрнаступление Великого Магистра Яроша.



Не до конца проснувшись и не разобравшись в ситуации, Митрич зачем-то выскочил из укрытия. В ту же секунду что-то ударило его в левую руку, заставив потерять равновесие. Митрич упал на дно окопа и сразу же, хотя боли еще не было, понял, что его сильно ранило. 

Вокруг раздавались автоматные очереди и остервенелый мат, но Митрич этого не слышал. Он сидел, прислонившись спиной к мешку с песком, и словно завороженный глядел на свою истекающую кровью левую руку, вернее, на то, что от нее осталось.



*** 



Митрича грубо тащили по земле. Выстрелы раздавались теперь где-то справа.



— Держись, братан! 



Сознание путалось, но Митрич узнал голос старого соратника Пирдухи. Это он тащил раненого и потерявшего много крови товарища в сторону от поля боя.



— Держись! — повторял Пирдуха. — Мы еще выберемся из этой мясорубки…