19 октября советскому драматургу, известному поэту и барду Александру Галичу исполнилось бы 100 лет. В январе 1972 года Галича исключили из Союза писателей за его «клеветнические и политически вредные песни» и из Союза кинематографистов. А в 1974 году под угрозой ареста он был вынужден эмигрировать из Советского Союза. 15 декабря 1977 года Галич погиб в Париже от удара электрическим током при подключении антенны к стереокомбайну «Грюндиг». Многие друзья и коллеги Галича не поверили в несчастный случай и предполагали, что его мог убить КГБ.
Писатель Виктор Шендерович вместе с Зоей Световой вспоминают Александра Галича — поэта, барда и диссидента.
— Мне очень повезло. Александр Галич дружил с моими родителями и незадолго перед его отъездом в эмиграцию у нас дома состоялся его концерт, куда родители пригласили только близких друзей. Чуть позже наши соседи, которые жили через стенку от нас, рассказывали, как были потрясены, услышав голос живого Галича. Они нас тогда не знали, сами слушали песни Галича на пленочном магнитофоне на кухне (между нами на кухне не было общей стены), а в комнате заводили эстрадную музыку, чтобы мы не заподозрили их в антисоветских настроениях. А ты бывал на концертах Галича?
— Нет, я с Галичем знаком не был. Я, конечно, слушал его записи, а в начале 80-х годов прочитал его стихи в сборнике, изданном на Западе. Эта книга была на тонкой бумаге, как сейчас помню, а читал я ее у моего приятеля на даче в Востряково, где я впервые увидел диссидентов, людей, которые вышли из лагерей. Меня тогда поразило, какие они симпатичные люди, потому что я был тогда еще вполне советский мальчик. Они ко мне относились снисходительно — вроде бы нормальный парень, а Ленин ему нравится. Там я прочел «Архипелаг Гулаг» и там вот оказалась книжка Галича и это было счастье. Я считаю, что он как поэт недооценен. Галич — блистательный поэт. В его стихах есть все, что угодно, полный диапазон — от пронзительной лирики и трагизма до дико смешных вещей. Он, конечно, не такой демократичный, как Высоцкий, который для всех — «свой». Галич, конечно, не для всех «свой». Он принадлежит скорее к некоторой такой интеллигентской прослойке.
— Вот я как раз хотела об этом спросить. Мне кажется, что в советское время люди как бы делились на три неравные части: на тех, кто слушал Высоцкого, кто Окуджаву, а кто Галича. Кто больше слушал Галича?
— Высоцкий каким-то волшебным образом был близок всем. Если можно вообще говорить о русской душе, то видимо, ее воплощением и был Высоцкий. И для Ландау и для последнего забулдыги он был в равной степени абсолютно свой. Окуджава был символом интеллигентского сопротивления, огромным общим знаменателем нравственного, культурного, этического противостояния. Галич же воплощал политическое противостояние. Он был антисоветчик в чистом виде. Он был идеологически заточен на запретные темы: лагерные темы, тему Сталина, поскольку тогда начиналась его реабилитация, что было, конечно поперек для людей думающих. Для меня главным образом, слушателями Галича были люди из около диссидентских и диссидентских кругов. И, если Высоцкий с его песнями не требовал от слушателя особой подготовки, потому что контекст был абсолютно общим, нужно было просто жить в «совке» (это сейчас, может быть, нужно объяснять какие-то реалии из его песен), то у Галича все сложнее. Его комические и трагические тексты требуют некоторой погруженности в советские политические реалии. И это, конечно, сокращало аудиторию его слушателей. Вот, например, цикл песен о Климе Петровиче («Истории из жизни Клима Петровича Коломийцева, кавалера многих орденов, депутата горсовета, мастера цеха, знатного человека») или песня «Облака» (о колымских лагерях) и «Когда в городе гаснут праздники».
(Когда грешники спят и праведники,
Государственные запасники
Покидают тихонько памятники.
Сотни тысяч (и все — похожие)
Вдоль по лунной идут дорожке,
И случайные прохожие
Кувыркаются в «неотложке»
И бьют барабаны!..
Бьют барабаны,
Бьют, бьют, бьют!)
Но главный феномен Галича для меня это, конечно человеческий феномен, потому что Галич — это в чистом виде торжество совести, победа совести над благополучием.
— Почему?
— Галич — пример совершенного баловня судьбы. Киносценарист, богатей, любимец публики, любимец женщин, представитель московской элиты. Барин, сибарит, богатый красавец: «жизнь удалась». Если бы не совесть. В какой-то момент это стало главным и ему стало нестерпимо стыдно и нестерпимо больно. «Победа совести над благополучием» — так можно было озаглавить его биографию. Помнишь его фильмы «Вас вызывают Таймыр», «Бегущая по волнам», «Дайте жалобную книгу»? Как сказано в «Белом солнце пустыни» — что еще нужно, чтобы встретить старость? Как выяснилось, больше так жить Галич не мог. Совесть его взяла за шиворот и выволокла из сытой московской элиты в маргиналы, в изгнанники. Для меня именно в этом феномен Галича. Это совершенно феноменально, потому что одно дело — Анатолий Марченко и другие, старые лагерники, их диссидентами сделала их собственная поломанная судьба. У Галича же не было никаких внешних поводов стать диссидентом.
— Что его так поменяло? Знакомство с диссидентами?
— Я все время цитирую Монтеня: «Нас мучают не вещи, а наше отношение к ним». То, что люди узнавали, их меняло. Кто-то узнал, тряхнул головой, выбросил из головы и живет дальше. Кто-то инфицировался, кого-то то, что он узнал, начинало мучить, поменяло его судьбу, как у Галича. Я не знаю подробностей, общение с кем конкретно его поменяло. Ты наверное, лучше знаешь.
— Конечно, это общение с диссидентским кругом. Галич подписывал письма в защиту преследуемых диссидентов, он с многими из них общался. Его песни становились все более и более резкими, антисоветскими. Его вызывали на допросы по делам тех людей, у которых на обысках находили его книги, изданные на Западе. За распространение песен Галича даже сажали в тюрьму.
— Я думаю, что настоящий талант включает в себя необходимость реализации этого дара. Лев Толстой говорил: «Не могу молчать». Так же и для Галича неспособность молчать была сильнее, чем соображения безопасности и карьеры.
— Понятны ли сегодня песни и стихи Галича? Актуальны ли они или это уже история?
— Он актуален безусловно. Но потребности нужно вырабатывать. Надо слушать Галича, надо объяснять, надо «подсадить» на эти тексты. Это не Алена Апина. Надо знать контекст. И объяснить иногда, что такое «товарищ Парамонова» (героиня песни Галича, функционер ВЦСПС), объяснить, как было все устроено. Это же социальная антропология. Это портрет «совка» и я думаю, что по песням Галича можно было бы изучать лагерную историю и советскую и партийную пошлость. Это все можно рассказывать весело, слушая его песни. Я согласился бы преподавать в какой-нибудь школе такой спецкурс по песням Галича для старшеклассников. Причем, не про Галича, а именно как был устроен «совок», как жили наши родители, в чем жили, про кипятильники в командировках, про салаку, про лагеря, про спортивный патриотизм советский. Там огромное количество фактуры, которую просто так изучать скучно, но «совок» можно изучать весело — по песням и Галича, и Высоцкого. Это на стыке литературы и истории. Вот на эту излюбленную тему патриотов «Какую страну потеряли» надо прослушать цикл песен Галича про Клима Петровича. Песни Галича могли бы быть прекрасным противоядием, помочь заглянуть в страну, которую мы потеряли.
У жены моей спросите, у Даши,
У сестры ее спросите, у Клавки,
Ну, ни капельки я не был поддавши,
Разве только что — маленько — с поправки!
Я культурно проводил воскресенье,
Я помылся и попарился в баньке,
А к обеду, как сошлась моя семья,
Начались у нас подначки да байки!
Только принял я грамм сто, для почина
(Ну, не более, чем сто, чтоб я помер!),
Вижу — к дому подъезжает машина,
Я гляжу, на ней обкомовский номер!
Ну, я на крылечко — мол, что за гость,
Кого привезли, не чеха ли?!
А там — порученец, чернильный гвоздь,
«Сидай, — говорит, — поехали!»
Ну, ежели зовут меня,
То — майна-вира!
В ДК идет заутреня
В защиту мира!
И Первый там, и прочие — из области.
Ну, сажусь я порученцу на ноги,
Он — листок мне,
Я и тут не перечу.
«Ознакомься, — говорит, — по дороге
Со своею выдающейся речью!"
Ладно — мыслю — набивай себе цену,
Я ж в зачтениях мастак, слава Богу!
Приезжаем, прохожу я на сцену,
И сажусь со всей культурностью сбоку.
Вот моргает мне, гляжу, председатель:
Мол, скажи свое рабочее слово!
Выхожу я,
И не дробно, как дятел,
А неспешно говорю и сурово:
«Израильская, — говорю, — военщина
Известна всему свету!
Как мать, — говорю, — и как женщина
Требую их к ответу!
Который год я вдовая,
Все счастье — мимо,
Но я стоять готовая
За дело мира!
Как мать вам заявляю и как женщина!.."
Тут отвисла у меня, прямо, челюсть,
Ведь бывают же такие промашки! —
Это сучий сын, пижон-порученец
Перепутал в суматохе бумажки!
И не знаю — продолжать или кончить,
В зале, вроде, ни смешочков, ни вою…
Первый тоже, вижу, рожи не корчит,
А кивает мне своей головою!
Ну, и дал я тут галопом — по фразам,
(Слава Богу, завсегда одно и то же!)
А как кончил —
Все захлопали разом,
Первый тоже — лично — сдвинул ладоши.
Опосля зазвал в свою вотчину
И сказал при всем окружении:
«Хорошо, брат, ты им дал, по-рабочему!
Очень верно осветил положение!"
(Александр Галич, «О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира»)
