Все меньше и меньше остается на свете людей, знакомых с Фаиной Раневской, бывавших у нее в доме, слышавших ее шуточки и умеющих отличить шутку Фаины Георгиевны от позднего фейка. Раневская — это уже легенда. Раневская — это загадка. Раневская — человек-фантом.
Она сыграла в кино на удивление мало — это при том, что уже в середине жизни ее называли лучшей отечественной актрисой. А президент США Рузвельт, посмотрев «Мечту», заявил, что Раневская — одна из лучших актрис на планете и великая трагическая актриса. Но мнение президента США в СССР было не указ, и больше ей ничего подобного по драматической силе образа не предлагали.
Михаил Ромм стал двигателем актерской судьбы Раневской. Ей было уже 38, когда она впервые оказалась на съемочной площадке — Ромм пригласил Раневскую сыграть мадам Луазо в «Пышке». Луазо — дама суровая, с замашками мелкого диктатора, презирающая Пышку ровно столько же, сколько и завидующая ей. Так что начинала Раневская вовсе не с комедийных ролей.
Почему Фанни Фельдман стала Фаиной Раневской — никто толком не знает, даже самый ближний круг. Сама актриса об этом не рассказывала — все больше отшучивалась. Первое, что приходит на ум: дань любви к своему земляку Чехову. Чехова Раневская не просто любила — она его обожала, боготворила и начинала волноваться при одном только упоминании его имени. Одно из самых ярких воспоминаний ее детства, по ее собственному признанию: восьмилетняя Фанни слышит, как в соседней комнате рыдает мать — громко, безутешно, надрывно. Девочка вбегает в комнату, спрашивает, что случилось, и слышит в ответ: «Чехов умер. Как я теперь без него?!" Как знать — быть может, Чехов стал ниточкой, связавшей мать и дочь, — уже потом, когда девушка осталась без родителей.
Мы никогда не узнаем, что чувствовала и что имела в виду Раневская, рассказывая о своем одиноком детстве, о семье, в которой, как ей кажется, ее не любили, о Таганроге, в который она, сбежав оттуда в 15 лет, никогда больше не возвращалась. Отец ее был богатым промышленником, мать — красавицей, семья жила очень и очень неплохо. Но сестра Белла была в мать — красавицей, а Фанни неизвестно в кого — не очень, и ей казалось, что она подвела родителей, что они не могут ей этого простить. Еще и заикалась, и сносила насмешки в гимназии. Была необычайно ранимой, и когда отец не сдержался — узнав, что дочь собралась в актрисы, он предложил ей посмотреться в зеркало, — Фанни сбежала из дома. Навсегда.
А через несколько лет, поняв, что оставаться в России смертельно опасно, родители на собственном пароходе перебрались в Турцию. Они не знали, где искать Фанни (Белла к тому времени была замужем и жила за границей, а овдовев, она переберется к сестре в Москву, и та будет за ней истово ухаживать до самого ухода Беллы — словно пытаясь наверстать, долюбить), за отцом вот-вот могли прийти, и родители приняли решение не ждать дочь. Раневская никогда об этом не говорила — она вообще никогда не говорила о сокровенном, — но это, конечно, была незаживающая рана. Может, потому она так и не вышла замуж, что боялась нелюбви…
Она вообще дала всего одно интервью в жизни — на закате лет театральному критику Наталье Крымовой для телевидения. Великая, ужасающая смелостью и откровенностью формулировок, несгибаемая Раневская тут — нежная пожилая дама, улыбается смущенно и очень, очень стесняется. «Почему вы кочевали из театра в театр?» — спрашивает Крымова. — «Искала святое искусство». — «И нашли?» — «Да». — «Где?» — «В Третьяковской галерее».
Ее талант — особенный. Он — бездна. Сколько ни заглядывай в нее — и намека на дно не увидишь. Дело даже не в том, что ей было подвластно любое амплуа, любая роль и что из крохотного эпизода она творила ослепительную феерию. (Хотя и это тоже). Но Раневская была актрисой-интеллектуалом, она сама творила драматургию роли, оставляя на поверхности лишь верхушку истории и давая зрителю возможность гадать, что там, «под водой». Можно только представлять себе, какая драма кроется за смешным фасадом ее героини «Муля-не-нервируй-меня», какой сценарий отношений с мужем-подкаблучником сразу рождается в голове, какая любовь между этими двумя нелепыми и похожими людьми тянется не одно десятилетие и как страстно они хотели детей, а потом перехотели, и вдруг — девочка…
Это «Муля, не нервируй меня!» стало наказанием для Раневской — завидев ее, редкий зевака не хихикал ей вслед эту фразу. Мальчишки бегали за ней с криком «Муля, не нервируй меня!», а Брежнев, вручай ей орден, шепнул ей на ушко: «Муля, не нервируй меня!» На Брежневе она и сорвалась: «Меня так называют хулиганы и гопники», — неласково отрезала она. А Мачеха из «Золушки» — нелюбящая и нелюбимая, оттого несчастная, и Раневской это отлично удалось показать — не саму злобу, но то, что за ней.
Острым языком природа ее, конечно, не обделила, но и половины тех выражений, что приписывают Раневской, она никогда не произносила. Это не только обратная сторона популярности — это вера в ее живейший ум и интеллектуальную силу. Думается, «афоризмы от Раневской» будут и дальше множиться — она давно уже переплюнула Бисмарка и Черчилля на поле фейковых мудрых мыслей и будет идти в отрыв дальше.
Конечно, она была феерически одинока. «Конечно» — потому что такой мощный талант, такой замысловатый ум и такие серьезные, тянущиеся из детства, комплексы просто не могли допустить существования рядом еще одного человека. Раневская была одинока и неделима, как одинока и неделима Джомолунгма или египетская пирамида. Это одиночество гения, удел великих. И никакая народная любовь не в состоянии перекрыть одиночество и недовольство собой.
В том единственном и последнем интервью Раневская посетовала: «Фактически ничего не сыграно. Все, что я хотела сказать, осталось при мне. Режиссеры меня не любили…»
Екатерина Барабаш
