Прошло ровно полтора месяца с тех пор, как основные фондовые индексы в развитых странах, невзирая на нараставшую в Китае эпидемию, установили очередные рекорды — которые сегодня кажутся относящимися к какой-то иной реальности. Начиная с середины февраля котировки акций покатились вниз, вскоре потянув за собой рынки сырья. С 9 марта снижение сменилось обвалом и паническими распродажами.
Параллельно правительства, совершенно не готовые к эпидемии подобного масштаба, начали истерично сначала регулировать отдельные отрасли, потом закрывать границы, а позже — ограничивать свободу собраний и даже передвижения граждан. Целые секторы экономики оказались парализованными, сотни тысяч людей лишились работы, а эксперты заговорили о новой «великой депрессии».
Сегодня мы переживаем пик эпидемии — число инфицированных во всем мире превысило 500 тыс. человек, из которых почти 25 тыс. умерли. Однако уже становится понятно, что для экономик самое страшное, вероятно, осталось позади. Утверждая это, я исхожу из трех соображений.
Во-первых, мы видели меры, которые были предприняты в Китае и можем в той или иной мере спроецировать их на остальные страны. Пик эпидемии в КНР пришелся на третий месяц распространения инфекции, если считать ее началом середину декабря. С момента введения массовых карантинов до того, как число заражённых практически перестало расти, прошло чуть более месяца. Рано или поздно, большинство поражённых вирусом стран решаются на аналогичные меры: границы закрываются, массовые мероприятия отменяются, людей выборочно или массово помещают в карантин, всем рекомендуют соблюдать меры предосторожности и social distancing (социальное дистанцирование, необходимость соблюдать дистанцию с другими людьми, — прим. «Спектра»).
Если аналогии уместны, можно предположить, что в Европе число зараженных начнет резко снижаться 1−5 апреля, в США — к середине месяца. Огромное количество людей заразятся вирусом без видимых симптомов и переболеют им, укрепляя общий иммунитет популяции. Приблизительно через 10−15 дней после снижения прироста числа заболевших в 2 раза от максимального режим изоляции можно будет ослаблять. Подчеркну: китайский пример показывает, что чрезвычайная ситуация не растянется на годы. Скорее всего, даже наоборот — китайское общество выходило из чрезвычайного режима дольше тех, кто пойдет следом.
Во-вторых, правительства после долгого периода невнятных шагов, похоже, нашли правильный ответ на экономические вызовы, заключающийся в сочетании массированного «количественного смягчения» с огромным прямым вливанием денег в экономику. Ставки в США, Великобритании и ЕС понижены до 0,25/-0,25%, объявленные объемы кредитных линий составляют от 3% ($ 700 млрд в США) до 20% ВВП (£435 млрд в Великобритании). Кроме того, власти пришли к выводу, что остановка многих отраслей, по сути, стала следствием прямого запрета деятельности предприятий — и потому не должна рассматриваться как форс-мажор, а полученные убытки, невыплаченные зарплаты и потерянные прибыли должны быть компенсированы из бюджета.
В США основной пакет экономической помощи, который только что одобрен Конгрессом, предполагает бюджетное финансирование на $ 2,2 трлн, включая в эту сумму беспрецедентные прямые денежные выплаты по $ 1200 на каждого взрослого американца с доходом ниже $ 75 тысяч в год и по $ 500 на ребенка, а также $ 367 млрд на выплаты зарплат для временно незанятых работников малого бизнеса. Это указывает на правильное понимание ответственности и развернуло рынки вверх — причем даже более радикально, чем рассчитывали инвесторы (24−25 марта индекс Доу-Джонса прибавил 14%). Прямые меры поддержки населения, которые, вероятнее всего, будут оперативно реализованы до середины апреля, позволят сохранять умеренный оптимизм, а по мере открытия экономики к ним прибавятся кредитные стимулы в отношении бизнес-компаний.
В-третьих, нужно исходить из того, что в большинстве развитых стран самый сильный удар пришелся по наиболее значимым «постиндустриальным» отраслям. В США в финансовых и лизинговых услугах, профессиональных услугах, образовании, на транспорте, в гостиничном и ресторанном бизнесе в 2018 г. создавалось 49,6% ВВП, и ещё 11,4% - в оптовой и розничной торговле (для сравнения: в нефте- и газодобыче — 1,1%). Граждане США тратили на покупку продуктов и иных товаров менее 25% своих располагаемых доходов, тогда как на услуги — более 65%.
В период кризиса потребление в последнем сегменте сократилось не менее чем наполовину, и это означает только одно: после снятия ограничений эти отрасли ждет невероятный бум. Я не знаю никого, кто хотел бы продолжить сидеть дома, работая удаленно и общаясь с друзьями через Facebook: возвращение к нормальности обречено быть стремительным и мощным. Осознав, чего они на время лишились, люди воссоздадут привычные социальные паттерны, а не изменят их. Потребители готовы будут тратить сэкономленное, поставщики услуг — пользоваться полученными льготами и удерживать цены. Не нужно также забывать, что рассрочки в налоговых платежах могут обеспечить дополнительный приток в экономику не менее 2−3% ВВП до конца 2020 г. На этой волне основные фондовые рынки восстановятся не позже начала осени.
Однако эпидемия и вызванный ею экономический спад оставят заметный отпечаток на экономических реалиях текущего года. Прежде всего следует заметить, что мир не сможет избежать рецессии по его итогам. Падение во всех секторах будет зафиксировано как в I-м, так и во II-м кварталах, и рост во втором полугодии не компенсирует спад. Сокращение глобального ВВП на 1−1,2% (против роста в 2,9% в 2019 г.) будет хорошим результатом.
Кроме того, мир выйдет из кризиса существенно изменившимся. Китай впервые с 1976 г. столкнется с сокращением ВВП по итогам года, а также с падением спроса на индустриальную продукцию повсюду в мире, так как в условиях спада спрос на производимые им инвестиционные товары останется очень низким. При этом Китай пришел к кризису как самая закредитованная экономика в мире, и возможности решать проблемы прежними методами у него довольно ограничены.
Кроме того, серьезные изменения случатся и на рынках сырья: за последние полгода цены на нефть упали на 59%, на уголь — более чем на 47%, на цветные металлы — на 14−28%. Вполне возможно, что в результате рецессии начнт складываться новая производственная модель, в которой сырье в целом, а энергоносители в особенности, станут стратегически менее важными товарами. Если это случится, многие страны, зависящие от их экспорта, на протяжении нескольких лет не будут наращивать потребление, что также станет фактором, сдерживающим развитие Китая. Новый цикл вполне может характеризоваться более быстрым ростом экономик развитых стран по сравнению с «развивающимися».
Основным экономическим последствием кризиса 2020 г. я рискнул бы назвать становление новой финансовой реальности, в которой правительства развитых стран станут источником практически неограниченного предложения денег. Превращение нулевых процентных ставок в элемент повседневности откроет возможность практически полностью исключить серьезные экономические спады как минимум на два-три цикла, в то время как устойчивое повышение стоимости активов позволит избежать дефолтов по финансовым обязательствам корпораций и частных лиц.
Мир 2020-х годов разделится на мир с нулевыми ставками и весь остальной, практически обреченный если не на «потерянное десятилетие», то на весьма ограниченный экономический рост. Страны, ориентирующиеся не на манипуляции кредитными рычагами, а на накопление и использование резервов, окажутся в настолько же уязвимом положении, в насколько выгодном они были в 2000—2015 гг. По сути дела, все уроки кризисов 1997—1998 гг. придется списать в утиль. Очередное живенько начавшееся наступление индустриальных и сырьевых стран (Китая и ресурсодобывающих экономик) на постиндустриальный мир захлебнется так же, как наступление Японии и ОПЕК 1970-х и 1980-х захлебнулось в 1990-е.
На этом фоне прогноз для России выглядит крайне неблагоприятным по нескольким обстоятельствам.
Во-первых, страна имеет все шансы потерять преимущества той сырьевой специализации, которая помогла ей пройти через огромные испытания 1980−2000 годов. Высшие силы трижды посылали Москве сигналы — в 1988—1990 гг., в 1998—1999, в 2008 и чуть позже, понуждая ее к интеграции в западный мир и перенятию современной индустриальной, а затем и постиндустриальной модели. Россия не пошла по этому пути, осознанно выбрав сырьевую колею. Она искусственно ограничивала потребление накапливанием резервов; не создавала правового государства, выталкивая капиталы олигархов и мозги среднего класса за рубеж и надеялась, как И. Сечин, на нефть по $ 150/баррель аккурат к 2020 году. Это было ошибкой, а самоуверенность последних лет лишь усугубила эффекты непрофессиональных решений.
Во-вторых, Россия осознанно отказалась от развития экономики через стимулирование денежного предложения. Этот ее выбор понятен: ответственные за экономику и финансовое регулирование в стране делали все совершенно правильно, исходя из складывающейся реальности — они ограничивали предложение денег в условиях монополизированной экономики, рационально полагая, что итогом иной политики могут стать только инфляция и спад.
Проблема, однако, заключалась в том, что условием успешного использования неограниченного денежного предложения является неограниченная конкуренция — чего в России, Китае, а также в большинстве петрогосударств власти допустить не могут. Поэтому процентная ставка в России по-прежнему остается на 2−4% выше инфляции, тогда как в большинстве развитых стран она ниже CPI (индекс потребительских цен, показывает изменения стоимости потребительской корзины за определенный период времени), а степень монополизации по итогам текущего года лишь усилится из-за массовой гибели частного бизнеса. Олигархически-сырьевая модель, сформировавшаяся повсюду на постсоветском пространстве, неконкурентоспособна в наступившем столетии.
В-третьих, хотя это уже совершенно банально, отличием России от Запада в ближайшее время окончательно станет совершенно разное понимание сути и роли государства. С учетом уроков нынешнего кризиса разумно согласиться с тем, что роль государства в экономической жизни возрастает — но на Западе это именно роль государства, а в России это роль государя. В развитых экономиках финансовая сфера регулируется избираемыми обществом представителями и функционирует в интересах общества, тогда как в России, Казахстане, Азербайджане и Белоруссии во главе стран стоят неизбираемые вожди, а бенефициарами хозяйственного развития оказываются узкие элитные группы — так что совершенно неслучайно, что вопросы «престолонаследия» во всех этих странах заметно обострились именно в последние годы, причем без минимального намека на возможную демократизацию.
Любой кризис — это сочетание рисков и возможностей; данная фраза давно стала банальностью. Кризис 2020 года — это идеальный шторм, прорвавшись через который, успешные экономики могут попасть в неизвестные им ранее воды. В намного более тихий океан, чем тот, о котором так много говорят в последние годы московские и пекинские «геополитики»…
