Актуальность этой дилеммы возросла в последнее время, во-первых, в свете недавних терактов в Европе – на рождественском базаре в Берлине 19 декабря и в новогоднюю ночь в Стамбуле, и просчетов, в которых обвиняют в связи с этими событиями тамошние службы безопасности, а во— вторых, с вердиктом «виновен», вынесенным судом в Израиле военнослужащему Эльору Азарии, который стрелял в уже обезвреженного террориста и убил его.
Идеальный ответ, конечно, действовать решительно в ответ на террор, не нарушая при этом прав человека. Но идеал он и есть идеал, недостижимый в реальной жизни. Что делать следователю, если он знает, что допрашиваемый располагает информацией, которая может помочь предотвратить теракт с множеством жертв, а гражданские права запрещают применение жестких методов допроса, включая физические? А если есть сведения о намерении ударной группы исламистов прибыть для совершения теракта в ту или иную страну, не станет ли пограничная служба устраивать более пристрастный допрос пассажирам с арабской внешностью, дискриминируя их таким образом? Не позволительно ли нарушать тайну переписки лиц, подозреваемых в причастности к террору?
С другой стороны, мало кто хочет, чтобы его страна, пусть и из-за необходимости противостоять террору или под этим предлогом, превратилась в полицейское государство, типа гитлеровской Германии или сталинского Советского Союза.
Поэтому голоса правозащитников, конечно, должны звучать, но хорошо бы, чтобы ими руководила подлинная забота о правах человека, а не лживая лицемерная политкорректность типа, как старом анекдоте: «Женщина падает за борт. К ней устремляется акула. Бесстрашный капитан прыгает в воду акуле наперерез. Он вспарывает ей брюхо ножом, а спасенная дама ему укоризненно говорит: «Капитан, рыбу ножом?! Как невоспитанно!».
Ответственность, возлагаемая на тех, кого посылают на передний край борьбы с террором, огромна, и поэтому должно быть максимальным доверие к ним и максимально широкими предоставляемые им полномочия. Конечно, и «рыцари без страха и упрека» могут допустить ошибку, но отвечать они должны перед инстанциями пославших их структур, и возлагаться на них могут преимущественно дисциплинарные взыскания за неоптимальные решения и действия с учетом того, что принимать их приходится в мановение ока на поле боя. Передача таких дел в судебные инстанции возможна только в самых выходящих из ряда вон случаях.
Иначе возникает конфликт между вердиктом суда и вердиктом народа, как это произошло в Израиле в случае военнослужащего Эльора Азарии, застрелившего палестинского террориста вроде бы уже после того, как он был уже обезврежен. Суд постановил «виновен», народ (с редким для израильтян единодушием) сказал: «Не виновен». Мера наказания Азарии еще не установлена, но, когда это произойдет, в Израиле не миновать, по-видимому, взрыва общественного протеста.
Что же касается вопроса заданного в заголовке — о примате нужд борьбы против террора или доминанте прав человека, то говорить и спорить об этом, можно сколь угодно долго. На деле же будет происходить, как я полагаю, следующее: стрелка весов в том или ином государстве будет смещаться в сторону нужд борьбы с террором даже в ущерб правам человека по мере роста числа и степени смертоносности терактов на территории этой страны. Темпы такого смещения зависят и от степени исходной укорененности правых традиций в данном государстве.
То есть, когда пресловутый жареный петух клюнет в пресловутое же место и станет клевать беспрестанно, то даже самый лощеный правозащитник в какой-то момент вскричит: «В то самое пресловутое место гражданские права. Главное свернуть шею зловредному кровожадному петуху, причем, как можно скорее». И, по-моему, будет прав.
Зеев Бен-Арье
