"Керченский экзамен" - Павел Казарин

"Керченский экзамен" - Павел Казарин

Мы привыкли к тому, что знаем имя зла. Нас приучили к этому последние четыре с половиной года. За эти годы Украина привыкла мерять реальность окопами.

Поэтому первые реакции на трагедию в Керчи были однозначны. Режиссуру приписали ФСБ. Сценарий – Кремлю. А весь сценарий восприняли как поиск casus belli. Либо для эскалации внешней – с Украиной. Либо внутренней – с жителями аннексированного Крыма.

Для полноты картины не хватало лишь крымскотатарского имени, связей с «Правым сектором» и квалификации «теракт». Всего этого ждали. Но все это так и не появилось.

Оказалось, что керченский стрелок не симпатик Киева. Не связан с оппозицией. А спускать курок его заставила ненависть абстрактная, а не политическая. Российские телеканалы, намекавшие на «руку Киева», оказались в тупике. В том же, в котором оказались те, кто обвинял «руку ФСБ».

Бытовое насилие от политического всегда отличается бессмысленностью. Первые вердикты следствия непохожи на объявление сезона охоты на ведьм. А привычные лекала перестают подходить для описания реальности.

Да, наверняка, российский левиафан по итогу трагедии выбьет себе еще немного контролирующих функций. Например, усилит контроль за учебными заведениями. Или ограничит продажу оружия. Но для этого повод ему совершенно не нужен. Точнее - он и так последние четыре года живет внутри одного глобального повода («мы – окруженная крепость») и внутри бесконечного числа локальных («борьба с пятой колонной»).

Четыре года назад Россия вырвала Крым из глобального и глобализованного. Но полностью изолировать его от мира она не смогла. От того самого мира, в котором подростковое насилие и расстрелы людей становятся привычной реальностью.

Штат Колорадо, школа «Колумбайн». Двое учеников старших классов – Эрик Харрис и Дилан Клиболд – в апреле 1999 года убили 13 человек и ранили еще 23. Следом были расстрелы в Виргинском политехническом институте, начальной школе Сэнди-Хук и в средней школе Марджори Стоунман Дуглас. Суммарное число погибших превысило 50 человек.

Мы выучили слово «буллинг». Обсуждаем подростковую агрессию. Спорим о короткостволе как способе самозащиты. И отчаянно пытаемся понять, как в благополучной Норвегии мог появиться Андерс Брейвик.

Но всеобщей становится не только дискуссия о насилии. Всеобщим подчас становится само насилие. Мир стал глобальным – и эта глобальность распространяется не только на то, что нам нравится.

Мы справедливо говорим, что до аннексии в Крыму подобного не было – и это правда. Но эта риторическая формула способна причесать наши эмоции, а не логику. Керченский убийца не руководствовался национальным, конфессиональным или мировоззренческим при выборе своих жертв. Бессистемность этой трагедии заставляет думать лишь о том, что от условного «колумбайна» сегодня не защищен никто. Мы можем надеяться на неповторение подобного. Но никто не может этого гарантировать.

И если завтра подобная трагедия случится на украинском материке – мы назовем спекуляцией попытки привязать ее к тому, что уже пятый год кряду темы войны, насилия и оружия прописались в нашей жизни.

Павел Казарин